– С каких пор ты заделалась риелтором? – перебила я, смеясь.
– С тех самых, как поселилась в этом городишке. Знаешь, все бритты поначалу осторожны и замкнуты, но стоит затронуть тему недвижимости, откуда что берется – болтают так, что не остановишь. Особенно если коснуться лондонских цен на жилье – на сегодняшний день это здесь самая серьезная проблема.
– Долго ты притиралась к местной жизни?
– Самое ужасное в Лондоне – это что к нему, по сути, невозможно притереться. И самое прекрасное – что к нему невозможно притереться. Просто прими это к сведению, и все будет нормально. Нужно время, чтобы осознать еще одну важную штуку – даже я, живя здесь, не сразу это поняла – лучше бы, чтобы от тебя исходил чуть заметный англофобский душок.
– А это-то с какой стати?
– Дело в том, что британцы крайне подозрительны к любому, кто, как им кажется, им симпатизирует.
Уж не знаю почему, сама Маргарет не строила из себя англофобку, разговаривая с приторно-вежливым агентом по недвижимости, который показывал нам дом на Сефтон-стрит. Всякий раз, как он пытался утаить какой-то дефект – вытертое покрытие на полу с безвкусным узором, тесный туалет, облицовку из гипсокартона, явно призванную скрыть осыпавшуюся штукатурку, – она обрывала его громким «Да бросьте, вы, наверное, шутите?», нарочно строя из себя шумную напористую американку. Если она пыталась вселить в него неуверенность, ей это удалось.
– И вот за это вы просите четыреста сорок тысяч, вы это серьезно?
Агент – в розовой рубашке с длинным воротником, черном костюме и при галстуке – выдавил бледную улыбку:
– Ну, Патни пользуется спросом.
– Да, но – боже! – жалкие две спальни! И посмотрите, в каком все ужасном состоянии.
– Признаю, отделка немного поблекла.
– Поблекла! Скажите лучше – безнадежно устарела. Архаика! Здесь, наверное, кто-то умер, я права?
У агента был смущенный вид.
– Дом продает внук бывших владельцев.
– А что я говорила? – Маргарет обернулась ко мне. – Здесь с шестидесятых ни разу не было ремонта. И уверена, его пытаются сбыть вот уже… сколько времени?
Агент отводил глаза.
– Ну же, признавайтесь!
– Всего несколько недель. К тому же, я уверен, продавец согласится на ваше предложение.
– Еще бы, – хмыкнула Маргарет, потом, обращаясь ко мне, шепнула: – Ну что?
– За такую цену слишком много работы, – прошептала я в ответ. Потом спросила агента: – А нет ли у вас на примете чего-нибудь подобного, но в немного лучшем состоянии?
– В настоящий момент нет. Но буду иметь вас в виду.
Эту фразу я слышала не меньше сотни раз на протяжении следующих десяти дней. Подбор жилья оставался для меня совершенно непонятной игрой. Зато Маргарет чувствовала себя как рыба в воде. Каждое утро, отправив детей в школу, она заезжала за мной, и мы отправлялись на поиски. У нее было чутье на перспективные районы, она мгновенно улавливала, когда нас пытались надуть. За первую неделю мы осмотрели не меньше двадцати вариантов – Маргарет была настоящим бичом для агентов, которые встречались на нашем пути. «Эти несносные американки» – так мы называли себя: неизменно вежливые, мы задавали слишком много вопросов, говорили вслух о любом замеченном недочете, всегда оспаривали запрошенную цену и (если говорить о Маргарет) гораздо лучше ориентировались в запутанной ситуации на рынке лондонской недвижимости, чем можно было ожидать от янки. Необходимо было на чем-то остановиться до того, как я выйду на работу, – это заставляло нас спешить. Так что я включила свои профессиональные журналистские навыки – постаралась в максимально сжатые сроки приобрести обширные (хотя и абсолютно поверхностные) познания в этой области. Во второй половине дня Маргарет возвращалась домой, к детям, а я спускалась в метро, стараясь получше изучить местность. Меня интересовало расположение больниц, школ, парков и прочие «мамкины заботы» (так пренебрежительно называла их Маргарет), которые необходимо было принимать в расчет.
– Не скажу, что это приятное времяпрепровождение, – пожаловалась я Сэнди по телефону через пару дней «охоты за домами». – Тем более что город до ужаса громадный. Понимаешь, здесь нельзя просто сесть и спокойно доехать из одного места в другое. Каждая вылазка для меня – настоящая экспедиция, а я не прихватила пробковый шлем.
– Это будет выгодно отличать тебя от всех остальных.
– Вряд ли. В таком плавильном котле выделиться невозможно, никто ни на кого не обращает внимания. Это тебе не Бостон…
– Ой, вы только послушайте эту новоиспеченную горожанку. Конечно же Бостон приветливее.
– Конечно. Потому что он маленький. А Лондону незачем кого-то привечать…
– Потому что он такой здоровенный?
– Ага, и еще потому, что это Лондон.
Это было наиболее таинственной для меня чертой Лондона – его равнодушие. Может быть, отчасти дело в темпераменте его коренного населения. Может быть, действительно в том, что город так велик, неоднороден, противоречив. Как бы то ни было, в первые недели в Лондоне я все ловила себя на мысли: как же этот город похож на толстый викторианский роман, где автор постоянно сталкивает представителей высших и низших слоев и где сюжет так прихотливо закручен, что никак не удается уследить за всеми его хитросплетениями.
– Довольно верный взгляд, – сказала Маргарет, когда я познакомила ее со своей теорией. – Здесь нет главных действующих лиц, потому что Лондон перемалывает самые раздутые самомнения. Показывает каждому, кто чего реально стоит. Тем более что англичане вообще не одобряют чванства.
Еще одно любопытное противоречие лондонской жизни – то, как легко подчас принять английскую скромность за высокомерие. Всякий раз, раскрывая газету – и натыкаясь на едкий материал об очередной знаменитости местного разлива, впутанной в очередной кокаиновый скандал, – я убеждалась: здесь не жалуют тех, кто слишком возомнил о себе. Но в то же время большинство агентов, с которыми мне пришлось встретиться, отличала напыщенность, странно не соответствовавшая их скромному положению. Особенно они раздувались, когда речь шла о непомерно высоких ценах, назначенных за жалкие лачуги.
– Цена назначена оценщиком, мадам, – обычно цедили они сквозь зубы и делали особое ударение на слове «мадам», демонстрируя неподражаемое снисходительное почтение.
– Снисходительное почтение, – громко повторила Маргарет, когда мы с ней ехали к югу. – Мне нравится – хоть это и оксюморон. Но и впрямь, поселившись в Лондоне, я постоянно поражаюсь этому умению англичан выразить одной невинной фразой две противоположные эмоции. У них истинный талант – говорить одно, подразумевая совсем…
Она не закончила, потому что в это время нас чуть не задел, обгоняя, невесть откуда взявшийся белый фургон. Фургон с визгом затормозил. Водитель – парень лет двадцати с небольшим, коротко стриженный, с плохими зубами – выскочил и со злобным видом направился к нам. Настроен он был явно агрессивно.
– Вы чё, ваще охренели, что ли? – заорал он.
Маргарет, казалось, нисколько не обескуражил его хамский тон.
– Не надо говорить со мной в таком тоне, – отвечала она холодно и совершенно спокойно.
– Говорю, как хочу, ты, сука!
– Засранец, – крикнула она, дав задний ход, а потом свернула в поток машин, и мы отправились дальше, оставив парня махать руками на обочине.
– Мило, – прокомментировала я.
– Образец низкоорганизованного животного, известного как мужик белофургонный. Обычный вид для Лондона – и всегда рвется в бой. Особенно когда ты сидишь за рулем приличной машины.
– Твое хладнокровие меня впечатлило.
– Посоветую тебе еще кое-что полезное для жизни здесь. Не приноравливайся и ни в коем случае не пытайся поладить.
– Учту, – кивнула я и добавила: – Но к слову, об англичанах: что-то мне не показалось, будто этот гаденыш говорил одно, а подразумевал другое.
Мы переехали мост Патни и свернули на Лоуэр-Ричмонд-роуд, направляясь к Сефтон-стрит – тому месту, с которого мы начинали свой марафон. Агент, который показывал нам тот дом, позвонил и сообщил, что у него только что появилось новое предложение и оно может меня заинтересовать.
