У него начали болеть руки, только теперь он почувствовал шершавость веревок, связывающих кисти.

Его тошнило, в носу стояла резкая вонь падали, во рту — странный привкус, соленый и сладкий одновременно. Болело все: и шея, по которой ударили палицей, и стертые до крови руки, и ноги, и голова. Он проспал целую ночь и половину дня — сейчас солнце уже спускалось к подножию Горы. Его прикрутили к жерди, как убитую козу, и принесли сюда. О Земля…

Он хотел что-то сказать, но язык даже не шевельнулся во рту. Он не мог говорить.

Глаза закрылись сами. Да, уснуть, спать, как можно скорее, отдохнуть, наконец отдохнуть. Только что тут делают эти люди? И какое-то странное ощущение, что что-то не так. Не так… Нет!

Чувства Магвера вдруг очнулись после долгой дремы.

О Земля…

Его притащили сюда, на край какой-то деревни. Привязали к стволу дерева, растянули руки и ноги. Созвали людей. Пусть крестьяне посмотрят, как Шепчущий карает предателя. И какая у него сила.

Магвер рванулся раз, другой, но веревки не пустили. Он хотел что-то сказать — из горла вырвался не то скрип, не то стон.

Он рванулся сильнее. О Земля… Они отняли у него речь, он не может сказать ни слова, защититься, а ведь он ни в чем не виноват!

Люди зашевелились. Он повернул голову и увидел своих товарищей, выходящих из-за деревьев. Как всегда, встречаясь с людьми, они накинули на одежду плащи из шершавого серого сукна, такие же платки закрывали им рты и носы, капюшоны опускались на глаза.

Никто чужой не распознал бы их. Но Магвер сразу различил знакомые фигуры друзей…

Теперь они идут, чтобы убить его.

Они остановились около дерева, на котором висел Магвер. Вагран сделал шаг вперед. Люди утихли.

— Слушайте! Слушайте! Это мы обучаем вас. Это в нас сила людей древности. Слушайте! Слушайте! — Он указал на Острого.

Шепчущий не сдвинулся с места, просто заговорил своим спокойным, но жестким голосом.

— Вот выродок! Вот человек, который готов был за крохотную оплату кинуть своих друзей и выдать их в руки бановым палачам. Да будет он проклят!

— Проклят! — подхватила толпа.

— Заслуживает ли он милосердия? Достоин ли ступать по земле?

— Нет. — По толпе пошел гомон.

— Какая ему предназначена судьба? Можно ли над ним смилостивиться? Или только одно для него слово: смерть?

— Смерть!

Магвер снова рванулся, широко раскрыл рот, но из горла вырвался только протяжный стон.

— Смотрите, как он извивается и скулит! Как трусит! Но его нытье уже не обманет наших ушей, я отнял у него речь, так же как сейчас мы отнимем у него жизнь.

— Жизнь…

«О Земля, как можешь ты допустить…»

Вагран склонился перед крестом. Опустил глаза так, чтобы не глядеть в лицо Магверу. Но рука твердо держала каменный нож. Острие прошлось по руке осужденного, разрывая одежду, разрезая кожу.

Вторым подошел Крогг. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он увидел расширенные от ужаса глаза Магвера.

Крогг пометил ему грудь кровавым крестом.

Когда за работу взялся Позм, где-то со стороны деревни послышался крик.

А потом топот ног, плач детей, причитания женщин. Селяне моментально разбежались. Четверо мужчин в серых накидках помчались к лесу. За ними, растягивая строй, неслась лавина городовых.

Городовые миновали Магвера, пробежали, он слышал за спиной крики, вопли, несколько мгновений ему казалось, что Вагран издал предсмертный стон, потом все утихло. Со стороны дороги подходили еще двое солдат. Талисман на шее одного из них говорил о том, что он — десятник. Они остановились перед Магвером, с интересом рассматривая осужденного.

— Как тебя зовут? — спросил десятник.

Магвер широко раскрыл рот, застонал. Рванул веревки. Боль изрезанной кожи неожиданно вернула ему силы. Стало больно, но одновременно с этой болью сделались ярче краски, звучнее слова, четче изображения людей и предметов. Только язык и горло по-прежнему отказывались повиноваться. Он принялся что-то мычать, крутя головой, чтобы показать, что говорить умеет, но не может.

— Здорово над ним поработали! — сказал десятник спутнику. И сплюнул.

Солдат подошел к Магверу, концом палки, которую держал в руке, отвел обрывки одежды. Раны были неглубокие, но грудь и живот Магвера стали липкими от крови.

— Ты служишь воеводе или армии? — спросил десятник. — А может, просто подрались из-за бабы? — Он внимательно взглянул на Магвера. Тот резко покрутил головой и снова потянул за веревки.

— Освободи его, Калль. — Десятник махнул рукой. Солдат вынул из-за пояса нож из закаленного дерева. Встал рядом с Магвером и двумя быстрыми движениями освободил от пут. Магвер сделал два шага к десятнику. Показал пальцем себе на рот, беспомощно раскинул руки.

— Они чем-то заткнули тебе рот?

Кивок.

— Но ты говорить-то сможешь?

Минутное колебание. Кивок.

— Хорошо, подождем наших и пойдем прямо к воеводе.

Кивок, улыбка — широкая настолько, на сколько позволили затвердевшие мышцы.

— Уже идут? — спросил десятник после минутного молчания. Боец отошел на три шага, опустился на колени, приложил ухо к земле.

— Еще далеко.

Он увидел носок приближающегося Магверова башмака. Охнул, кровь потекла между прижатыми к глазам руками. Десятник крикнул, выхватил из-за пояса топорик. Магвер подхватил с земли упущенную палку, выскользнул из-под падающего острия, ударил десятника по кисти, выбил оружие из руки. Локтем двинул его в лицо, уже покачнувшегося ударил в живот. Тихий хруст, когда палка ударила по раскрытой шее. Магвер повернулся, увидел, что другой солдат поднимается и начинает кричать… Удар палки пришелся ему по животу, отбил дыхание. Городовой повалился на землю.

Магвер внимательно осмотрелся.

Поблизости не было никого, крестьяне давно уже разбежались по домам, преследующие Шепчущего солдаты еще не вернулись, но Магвер не мог терять ни минуты. Все еще сжимая в кулаке черенок палки, он помчался в лес, в сторону, противоположную той, с которой могли подойти городовые.

Звезды и луна указывали ему дорогу. Шел он только ночами, а по утрам заползал в какую-нибудь хорошо укрытую дыру и отдыхал. За все это время а с момента бегства прошло два дня — у него только раз во рту было мясо. Нерасторопный, вероятно, больной заяц, которого он схватил вчера вечером и съел сырым. Кормился он исключительно ягодами и высушенными на солнце грибами.

Голод становился все нестерпимее, к тому же его донимал холод и непрекращающаяся боль необработанных ран. Он не разбирался в травах, просто обложил раны листьями подорожника. Рана на груди затягивалась быстро, но на руке гноилась и кровоточила. Здесь был нужен знахарь или баба-травница. Несмотря на все неприятности, он все ближе подходил к дому. До своей деревни надеялся добраться еще до рассвета. Если дойдет — может выжить.

Городовые приняли его за скрывающегося от людей банова шпиона и забрали бы в Горчем, чтобы передать воеводе. Но Магвер не служил бану, так что очень скоро бы обнаружилось, что он — человек Шепчущего. И его отправили бы на эшафот.

Приходилось бежать. Но…

Что теперь делать? Остаться дома нельзя, это может навлечь несчастье на головы родителей. Можно пойти на службу к бану — Магвер тут же отогнал эту мысль. Либо укрыться в лесу, жить изгнанником, как Крогг. Но Крогг служил Шепчущему, а ему, Магверу, с вырезанным на груди позорным знаком предательства, нечего было искать друзей.

Необходимо уйти куда-нибудь… Далеко. Как далеко? На пять, шесть дней пути или, может, дальше, в степи или к Шершневым поселениям. Мысль о таком походе пугала его, уже десятки поколений никто из его рода, рода друзей и соседей не уходил из родной деревни дальше Реки. Но ему, Магверу, здесь ждать нечего. Разве что — гибели.

Под утро лихорадка схватила его еще сильнее, дрожь трепала тело. Холод запросто проникал сквозь разодранную одежду, морозил кожу и кости. Он шел все медленнее и понимал, что этой ночью до дома не дойдет. Но знал также, что завтра, прежде чем луна поднимется над деревьями, он наверняка окажется в селе.