Опустив голову, Натан вспоминал свою мать. Она умерла от рака за три года до знаменитого процесса, но ее сын живет здесь, в Сентрал-Парк-Уэст, 145, на двадцать третьем этаже.

Жизнь Элеоноры складывалась непросто. Ее родители, уроженцы портового города Гаэта, расположенного в ста километрах к северу от Неаполя, эмигрировали в Соединенные Штаты, когда ей было девять лет. Элеонора осталась без образования, ей пришлось слишком рано бросить школу, и она так и не научилась говорить по-английски правильно и без акцента.

В двадцать лет она встретила Витторио Дель Амико, который работал на стройке Линкольнцентра. Он был красив, красноречив, и у него была потрясающая улыбка… Через несколько месяцев Элеонора забеременела. Они поженились, но Витторио оказался жестоким и безответственным. В конце концов он бросил жену и ребенка и уехал, не оставив адреса.

Чтобы свести концы с концами, Элеоноре приходилось наниматься на две, а то и на три работы сразу. Она работала прислугой, официанткой, администратором в дешевых гостиницах – не отказывалась ни от чего и переносила любые унижения. Рассчитывать приходилось только на себя, ни родных, ни друзей у нее не было. Жили они бедно, но у Натана всегда была чистая одежда и все необходимое для школы.

Элеонора очень уставала, но Натан никогда не видел, чтобы она отдыхала. Она не ездила в отпуск, не читала книг, не ходила в кино или рестораны. Всю свою жизнь она посвятила тому, чтобы воспитать сына. У нее самой были пробелы в образовании, но она следила за его учебой и помогала чем могла. Самоотверженная любовь к сыну заменяла ей любые дипломы. Элеонора часто говорила Натану, что всегда хотела мальчика, а не девочку, и добавляла: «Тебе будет легче пробиться в мире, где власть пока принадлежит мужчинам!»

Первые десять лет жизни мать была для Натана центром вселенной, волшебницей – если его мучили ночные кошмары, она вытирала ему лоб влажным полотенцем, она говорила ему ласковые слова, а иногда оставляла несколько монет рядом с его утренней чашкой какао.

Со временем разница в положении отдалила их друг от друга. Сначала Натан открыл для себя волшебный мир Векслеров, а в двенадцать лет он пошел в школу Уоллеса. В эту частную манхэттенскую школу каждый год принимали десять лучших учеников из бедных кварталов и назначали им стипендию. Приятели, жившие в шикарных кварталах Истсайда и Грэмерси-парка, часто приглашали Натана в гости. Вот тогда он и начал стыдиться матери – ее плохого английского, грамматических ошибок, низкого социального положения, которое так бросалось в глаза. Впервые забота Элеоноры показалась ему навязчивой, и он стал все больше отдаляться от нее.

Пропасть между ними стала еще больше, когда Натан стал учиться в университете. Женитьба ничего не изменила, хоть Мэлори настаивала, чтобы он заботился о матери. Натан был слишком занят карьерой и не понимал, что матери нужна его любовь, а не деньги.

А потом наступило пасмурное ноябрьское утро 1991 года, когда ему позвонили из больницы и сказали, что Элеонора умерла.

Натан вдруг понял, как сильно он любит мать. Он мучился угрызениями совести, вспоминая, каким равнодушным или неблагодарным он был. Теперь не проходило дня, чтобы он не думал о матери. Каждый раз, встречая на улице бедно одетую усталую женщину, он вспоминал мать, и сердце его сжималось от раскаяния. Но было уже слишком поздно. Каждую неделю Натан приносил на могилу матери цветы; но ничто из того, что он делал теперь, надеясь вымолить прощение, не могло восполнить время, которого он не провел с ней, живой.

В больнице, в тумбочке у ее кровати Натан нашел две фотографии. Первая была сделана в 1967 году: воскресный день, они сфотографировались в парке аттракционов на Кони-Айленд. Натану три года, он держит в руках мороженое и восхищенно смотрит на карусель. Мать гордо держит его на руках. Одна из редких фотографий, где она улыбается.

Вторую фотографию Натан помнил лучше – вручение дипломов после окончания Колумбийского университета. В мантии, наброшенной поверх костюма, Натан смотрит в лицо всему миру, и будущее принадлежит ему! Когда мать забрали в больницу, она взяла с собой эту фотографию, которая всегда стояла в гостиной. Умирая, она хотела видеть напоминание об успехах сына.

Хватит! Нужно прогнать эти мысли, они лишают последних сил. Было чуть больше шести утра. Натан спустился в подземный гараж, где у него было два места. На одном стоял «Ягуар», на другом – «Рейндж Ровер», роскошный темно-синий джип. Натан купил его, когда они с Мэлори решили завести второго ребенка. Мэлори сама выбрала джип: ей нравилось ощущение безопасности, которое возникало в машинах этого класса. Мэлори всегда заботилась о безопасности семьи, это был главный мотив любых ее решений.

«Зачем мне теперь две машины?» – подумал Натан, открывая дверцу «Ягуара». Он все собирался продать «Рейндж Ровер», но руки никак не доходили. Уже тронувшись с места, он подумал, что на дорогах скользко, вернулся и пересел в джип.

Запах Мэлори все еще витал в салоне. Включая двигатель, Натан решил, что продаст «Ягуар» и оставит джип. Он выехал на верхний уровень, вставил магнитную карту в прорезь, шлагбаум открылся, и он выехал в еще спящий город. Снег перестал валить. Какая странная погода – то заморозки, то потепление. Натан порылся в бардачке и поставил старый диск с записями Леонарда Коэна, любимого певца Мэлори.

Несколько лет назад Мэлори ездила в Женеву на демонстрацию глобалистов против засилья многонациональных корпораций. После президентских выборов Мэлори активно участвовала в кампании Ральфа Надера. Когда она жила на Восточном побережье, то не пропускала ни одной демонстрации в Вашингтоне против Международного валютного фонда и Всемирного банка. Выступала в поддержку бедных стран и осуждала детский труд. Последние годы активно высказывалась против генетически модифицированных продуктов и много времени посвящала обществу, которое боролось за отказ от использования удобрений и пестицидов в сельском хозяйстве. За два года до разрыва Натан и Мэлори ездили в Индию, где члены этого общества раздавали крестьянам здоровые семена, убеждая их поддерживать традиционное сельское хозяйство.

Натан скептически относился к щедрости богачей, но постепенно признал, что он занимает позицию человека бездействующего. Иногда он подшучивал над деятельностью Мэлори, но в глубине души восхищался ею. Он понимал: если мир будет рассчитывать на таких, как он, то никогда не дождется помощи.

Дороги были еще свободны. Натан поехал в сторону Нижнего Манхэттена, не думая ни о чем, растворившись в мелодии и хриплом голосе Коэна.

Немного не доезжая до Фоли-сквер, Натан посмотрел в зеркало заднего вида: на сиденье валяется плед с рисунком Нормана Роквелла, известного американского художника и иллюстратора. Они купили этот плед в «Блумингдейле» в самом начале семейной жизни. В него так любила кутаться Бонни. Нет, это не сон, в машине пахнет духами Мэлори – ванилью и цветами. В такие минуты Натану ужасно ее не хватало; иногда он ловил себя на том, что почти физически ощущает ее присутствие.

Все могло бы сложиться иначе, если бы не деньги, разница в происхождении и стремление Натана превзойти самого себя и доказать, что он ее достоин. Ему пришлось превратиться в эгоиста и циника, пришлось стать одним из лучших, чтобы считать себя равным ей.

Натан вдруг испугался, что больше никогда не увидит Мэлори. У него не было никого ближе и роднее, чем жена и дочь. Кто будет с ним, когда придет его смертный час, – Джордан, Эбби? Его накрыло волной грусти.

Когда Натан въехал на Бруклинский мост, ему показалось, что стальные прутья сжали его со всех сторон. Две арки, напоминавшие вход в готический собор, резко выделялись на фоне цепочки небоскребов, навсегда изуродованной исчезновением башен-близнецов. Всякий раз, когда Натан проезжал здесь в тумане, он будто наяву видел их сверкающие фасады, теряющиеся в облаках.