Согласилась со всем, чего он хотел. С самой первой ночи… той незабываемой ночи.

Памятные моменты вспышкой пронеслись в мозгу. Вот так пламя бежит по сухому подлеску. Он заставил себя не думать об этом. Это пламя надо потушить… надолго потушить. И это ему удалось – помогла привычка к самодисциплине. Сейчас не время для воспоминаний – сейчас время для ясности.

Даже если это прозвучит жестоко.

Ему необходима ясность. Не только для нее, но и для себя самого. Чтобы все было кристально ясным…

Она все еще стояла замерев. Как же невыносимо тяжело это видеть!

Пора.

Холодные и отрывистые слова упали в пропасть, образовавшуюся между ними.

– Я не буду больше видеться с тобой, Алекса.

И снова на долю секунды время застыло, сделалось безмерным. Потом, словно возобновился показ кинофильма, она неторопливым, грациозным жестом поставила кофейник на жаропрочную подставку. Нажав на клапан, она подождала, пока осядет гуща, затем аккуратно наполнила кофе кремовую фарфоровую чашку. Тем же изящным движением она взяла чашку с блюдцем и протянула мужчине, стоявшему так близко от нее.

И так далеко.

– Конечно, – ответила она. Ее голос прозвучал спокойно и негромко. – C’est bien entendu[2]. Я правильно сказала по-французски? – Она произнесла это таким тоном, как будто не произошло ничего особенного. – Ты выпьешь кофе, прежде чем уйдешь?

Ее лицо бесстрастно.

Она не позволит, чтобы по ее лицу можно было догадаться, что она чувствует.

Кофейная чашка в руке не дрогнула. Никакой дрожи. Алекса вдохнула запах кофе. Она не сводила глаз с его лица. Она смотрела на него так, словно он произнес что-то приятное либо ничего не значащее.

Он не взял чашку. Что он думал? Понять по его лицу было невозможно. Но она и не пыталась понять. Для нее сейчас главное – не уронить чашку и не отводить глаз.

Алекса медленно опустила чашку на стол. Она продолжала смотреть на него, но в ее глазах можно было прочитать только одно – вежливое внимание.

– Надеюсь, ты позволишь мне пожелать тебе счастья в предстоящем браке, – сказала она. Ее голос был так же тверд, как и взгляд.

Она плавной походкой прошла к двери, давая понять, что ей ясно – он сейчас должен уйти. Кофе не тронут, то, что он хотел ей сказать, он сказал. Она даже не задержалась, чтобы посмотреть, идет ли он за ней, – просто неторопливо шла к входной двери по узкому коридору, изящная и спокойная. Шелковый пеньюар слегка развевался вокруг голых ног.

Алекса слышала его шаги у себя за спиной. Она открыла задвижки на двери, что было совершенно необходимо иметь в лондонской квартире, даже в тихом, усаженном деревьями районе, где она жила. Отстранившись, она распахнула дверь. Он шагнул вперед, на секунду остановился и посмотрел на нее. По его лицу по-прежнему ничего нельзя было понять.

Потом… потом он произнес:

– Спасибо.

Алекса знала, что он благодарит ее не за поздравление. Он благодарит ее за кое-что большее. За то, что он ценит намного больше. За то, что она без слов приняла сказанное им.

Он продолжал смотреть на нее:

– У нас все было хорошо, non?

Он лаконичен до конца. И она тоже.

– Да, было хорошо. – Она подалась вперед и легонько коснулась губами его щеки.

– Я желаю тебе всего хорошего.

Она отодвинулась от него и сказала в ответ:

– Прощай, Гай.

В последний раз она смотрела в его глаза. А он, кивнув на прощание, вышел из квартиры.

И из ее жизни.

Она не стала смотреть, как он уходит, и закрыла дверь. Казалось, что дверь тяжелая и неподъемная. Потом Алекса прислонилась к двери и пустым взором уставилась в стену. Было совсем тихо. Никаких звуков. Даже звука его шагов на лестнице не слышно.

Гай ушел. Все кончено. Медленно, очень медленно пальцы сжались и впились глубоко в ладони.

Машина Гая ждала его на обочине тротуара. Одеваясь, он позвонил водителю, так как знал, что уедет сразу же после разговора с Алексой. Гай долго откладывал объяснение. Но дальше молчать было невозможно. Он сбежал по каменным ступеням, ведущим от парадной двери дома Алексы, где она занимала квартиру на верхнем этаже, на улицу. Шофер, увидев его, обошел машину и открыл заднюю дверцу. Гай сел и откинулся на мягкое кожаное сиденье.

Итак, дело сделано. Алекса больше не вернется в его жизнь.

Он протянул руку и взял аккуратно сложенную газету «Файнэншл таймс», предусмотрительно положенную шофером, и начал читать. Выражение его лица оставалось все таким же холодным и невозмутимым. И глаза тоже были холодными и равнодушными.

Он не позволит себе никаких эмоций.

Алекса убиралась в ванной. Ей следовало заняться рисованием, но она не могла себя заставить, хотя пыталась: смешала краски, натянула новый холст, окунула кисть в краску и поднесла к холсту.

Но дальше дело не продвинулось. Рука застыла в воздухе. Алекса рывком опустила руку, стряхнула краску и положила кисточку в баночку со скипидаром. Какое-то время она невидящим взором смотрела на холст, потом развернулась и вышла из мастерской.

На кухне она включила чайник, но сил приготовить себе чашку чаю или кофе не было. Даже налить стакан воды из-под крана не было сил. Немного подождав, она пошла в ванную.

Оглядевшись, она решила, что ванну нужно вымыть. После ванны она переключилась на раковину, затем на унитаз, а потом дело дошло до полочек и стен. Алекса ожесточенно терла губкой с пенящимся чистящим средством все поверхности. Терла до изнеможения.

И все это время в голове неотступно стучало. Ощущение было такое, словно ее мозг бомбардируют стайки стрекоз, стремительно пролетающих над прудом. Их радужные крылышки блестят на солнце и слепят ее.

Она знала, что это за стрекозы. Это ее воспоминания. Очень много воспоминаний. Они пронзают ей голову. Обрывки мыслей бегут с бешеной скоростью. Они острые как ножи и уносят ее в прошлое.

Полгода назад.

– Дорогая! Ты не представляешь, кого я тебе откопала!

Восторженный голос Имоджен едва не оглушил Алексу. Она прижала трубку ухом к плечу, стараясь как можно точнее уловить отблески света, падавшего на лепесток цветка.

– Алекса? Ты меня слышишь? Ты слышишь, что я сказала? Ты ни за что не поверишь, кто…

Алекса знала, что если Имоджен что-то вбила себе в голову, ее не остановить. Впрочем, ее ведь тоже не заставить говорить по телефону, когда она рисует. Исключение – ее подруга и менеджер.

– И кто это? – Алекса знала, что Имоджен жаждет, чтобы ее спросили об этом и умирает от желания ответить.

– Он совершенно потрясающий! Он ни в какое сравнение не идет ни с кем.

В телефоне послышался экзальтированный вздох.

«Что там еще задумала эта неугомонная?» – подумала Алекса, продолжая рисовать и рассеянно прислушиваясь к восторженному разглагольствованию Имоджен. Имоджен отличалась способностью фонтанировать идеи, и Алекса привыкла не обращать на это внимания.

Наконец голос в телефоне замолк, но спустя секунду снова послышалось нетерпеливое:

– Ну? Ты рада?

– Чему? – не поняла Алекса.

У нее в ухе раздался раздраженный вздох.

– Милочка, пожалуйста, послушай! Отложи кисть хоть на минуту. Клянусь, что даже тебя это заинтересует. Звонил Гай де Рошмон! Ну, не сам он, конечно, но его лондонская личная помощница. – Имоджен замолкла, надеясь на восторженную реакцию. – Скажи, что ты потрясена. Скажи… – Имоджен перешла на зловещий шепот, – что у тебя поджилки трясутся.

Алекса нахмурилась:

– Поджилки трясутся? Почему?

Последовал тяжелый вздох.

– Алекса, прекрати изображать передо мной непреступную ледышку! Я тебе не бойфренд. И с Гаем де Рошмоном у тебя этот номер тоже не пройдет, учти. От него ты упадешь в обморок, как все остальные женщины.