Дэйвис весело усмехнулся; другие не знали меня в лицо, но Дэйвис назвал мою фамилию, и они все поняли. Тем не менее, когда Дэйвис направился к выходу, оставив эту тему без продолжения, все последовали за ним. У меня было предчувствие, что они будут ждать, когда я выйду... во всяком случае, Дэйвис.

Я стоял перед столом комиссара. Он не поднялся, хотя и указал жестом на один из четырех освободившихся стульев; улыбка была похожа на лопнувший пластырь.

– Мы гордимся вами. Геллер, – сказал он. – Его Честь и я. Департамент. Город.

– Здесь явное преувеличение. – И я положил свой значок ему на стол.

Он это проигнорировал.

– Вы будете удостоены официальной благодарности. Завтра утром в офисе Его Чести состоится церемония. Вы сможете присутствовать?

– Я пока ничего не планировал.

Комиссар улыбнулся пощедрее: улыбка не имела никакого отношения даже к простой любезности. Его руки, сложенные на столе как будто для молитвы, одновременно, казалось, кого-то душили.

– Какая глупость с вашей стороны теперь покидать нас, – медленно произнес он, косясь на полицейский значок на своем столе.

– Я не покидаю, – ответил я, – я бросаю эту работу.

– Но это вообще нелепо. Вы – герой. Геллер. Департамент награждает и вас, и сержантов Лэнга и Миллера премией за доблестную службу. Городской совет только сегодня проголосовал за то, чтобы вам, всем троим, объявить благодарность как героям. Мэр публично назвал вас человеком, принесшим дополнительные очки в главной победе в войне с преступностью.

– Ну да, да, конечно, это было еще то представление. Но при этом меня дважды отымели.

Комиссара передернуло. Услышать подобное выражение в собственном кабинете, да еще и от подчиненного... Шел 1939 год, и школьники пока еще не употребляли слово «fuck» за обеденным столом. В это тихое и пристойное время подобное повергало большинство людей в шок.

– Каким же образом? – спросил он, беря себя в руки ради сохранения собственного достоинства.

– Первое – я кого-то убил, а я не собирался убивать кого бы то ни было вчера после обеда. Возьмем того парнишку. Оказывается, никто не имеет к нему ну никакого отношения... Парни Нитти сказали, что родни у него в городе нет. Объявили, что он сирота без роду, без племени. И это еще не все. Они даже тело его не востребовали. Дело переходит в другую плоскость – безобидный, случайно подстреленный юнец. Только вот уложил его там именно я. И мне это не нравится.

Улыбка тут же исчезла: ее место заняла прямая жесткая линия поджатых губ.

– Понимаю, – сказал комиссар. – Ну что ж, в другой раз будете осмотрительнее, не таким самоуверенным.

– Правильно. Я помог кое-что прикрыть, и это может принести мне деньги и продвижение по службе. Но недавно я решил, что есть грань, которую я больше не переступлю. А Миллер и Лэнг заставили меня вчера ее нарушить.

– Вы говорили, что...

– Что?

– Вы сказали о двух моментах, беспокоящих вас. Какой второй?

– А-а. – Я улыбнулся. – Нитти. Мы вчера поднялись туда, чтобы его убить. Я об этом не знал, но мы туда пришли именно за этим. А он нас всех обдурил. Он не умер. Сейчас он в госпитале, и похоже на то, что он выкарабкается.

Нитти поместили в госпиталь при тюрьме Брайдвел, но его тесть, доктор Гаэтано Ронга, перевез его в госпиталь на Джефферсон-парк, где он работал терапевтом. Ронга уже сделал заявление, что Нитти выживет, чем пресек непредвиденные осложнения.

Комиссар встал – он оказался не больно-то высоким.

– Ваши голословные утверждения беспочвенны. Считалось, что по этому адресу на Уэкер-Ла-Саль находится штаб-квартира банды Капоне, во главе которой сейчас стоит Фрэнк Нитти.

– Там была только комната с телеграфом.

– Нелегальный азартный притон, да. И в ходе вашего рейда Фрэнк Нитти применил оружие. Я почувствовал, что начинаю закипать.

– Это все сказки.

– А вот это держите при себе, – заметил комиссар дрожащим голосом. Что это? Гнев? Похоже, страх.

– Ладно, – согласился я.

Я повернулся и пошел к двери.

– Вы что-то забыли.

Я оглянулся: комиссар показал на значок, который я положил ему на стол.

– Нет, не забыл, – отрезал я и вышел.

– Да что тебя беспокоит? – допытывался Барни. – То, что убил какого-то невинного парнишку?

Я отхлебнул пива:

– Кто может утверждать, что он невинный? Это неважно. Видишь ли, я ношу эту проклятую штуку, – тут я похлопал себя под рукой, где была моя пушка, – которой отец вышиб себе мозги. Всякий раз, когда вынимаю ее из упряжки, то вспоминаю об этом и не могу беззаботно ею пользоваться. И тем не менее вчера я применил ее.

– Да, – с понимающим видом сказал он. – Не можешь ты делать это с легким сердцем.

– Вот именно, – улыбнулся я.

– И куда же ты отсюда пойдешь?

– В свои апартаменты. Куда же еще?

– Да нет, я имею в виду, чем ты теперь займешься?

– У меня есть только одно занятие – быть полицейским...

Миллион раз мы с Барни толковали об этом: как только уйду из полиции, сразу же открою собственное агентство. Об этом я говорил еще с одним моим другом, Элиотом. Тот одобрил, сказав, что поможет наладить бизнес. Но мне это всегда казалось несбыточной мечтой.

Барни поднялся и, весело улыбнувшись, поманил меня пальцем.

– Пойдем-ка со мной.

Я, не торопясь, допивал свое пиво, не желая никуда идти.

Ухватив меня за рукав, он тянул до тех пор, пока я не поднялся и не пошел за ним через весь зал на улицу, где снег перестал валить, а город притих. Между этим заведением и следующей дверью в ломбард была еще одна дверь. Найдя ключи, Барни открыл дверь. По узкой лестнице мы поднялись на четвертый этаж его дома. Тут находились несколько небольших контор, по большей части импорт-экспорт, несколько недорогих врачей и юристов. Ничего интересного... Деревянные полы, деревянные стены, двери из матового стекла.

В конце холла этаж заканчивался тупиковой дверью, на которой не было таблички с именем. Барни снова нырнул за ключами и открыл дверь.

Я вошел за ним.

Это была довольно большая контора почти без мебели, кремовые стены, поцарапанный дубовый стол у окна; кушетка, обитая коричневой кожей и местами заклеенная лентой того же цвета, несколько стульев с прямыми спинками и один, немножко поудобнее, перед столом. Прямо за окнами проходила подземка – типичный пейзаж Чикаго.

Я провел пальцем по столешнице. Пыльная.

– Тряпку, пыль стереть, сможешь найти?

– Что ты имеешь в виду?

– Да ладно, это теперь твоя контора. Держи грязной, если нравится.

– Моя контора?

– Ну да.

– Не шути надо мной, Барни! А сколько надо платить?

– Для тебя – нисколько.

– Нисколько?

– Почти. Ты будешь тут жить. Мне нужен ночной сторож. Если тебя здесь когда-нибудь ночью не будет, позвони только, и я тебя кем-нибудь заменю.

– Жить здесь?

– Я поставлю тебе раскладную кровать. Он открыл дверь уборной, и я с удовольствием обнаружил, что, кроме унитаза, там установлена и раковина.

– Не у всех контор есть удобства, – объяснил он, – но эта была в пользовании юриста, а юристам надо все время мыть руки.

Я огляделся – неяркая в общем-то комната выглядела прекрасно.

– Не знаю, что и сказать, Барни...

– Скажи, что согласен. Так вот, утром, если захочешь принять душ, пройдешься до «Моррисона».

В отеле «Моррисон» жил Барни. Там были устроены номера для путешествующих клиентов, которые, приезжая в город на день, могли освежиться и отдохнуть – гостиные, душевые кабины, комнаты для тренировок... Одну из них с разрешения администрации отеля превратили в некое подобие мини-гимнастического зала для Барни.

– Я работаю там почти каждое утро, а после обеда – в зале у Грэфтона. Приходи, куда захочешь: теперь тебе известно, где я тренируюсь.

– Ну да, но кто-то ведь оплачивает все это.

Было известно, что Барни – парень безотказный: масса его прежних соседей умело давили на него, вытягивая взаймы пятьдесят, а то и сотню долларов так, будто это было все равно что пять пенсов на кофе. Я не хотел быть пиявкой и сказал ему об этом.