– Не задержитесь на минуту, Геллер? – спросил он.

– Вообще-то я тороплюсь в свой офис.

– Я скажу вам только одну вещь. Вы не давали письменных показаний следствию, и поэтому вам придется быть заслушанным на Большом жюри.

– Это уже две вещи.

– Нет, одна, – сказал он. – Я о том, что вам ведь уже приходилось лжесвидетельствовать?

Судя по всему, он был опытным юристом – выдержал до конца паузу и вопросил:

– Ну, так как. Уделите минуту? И мы направились в его офис.

Был четверг, 6 апреля, и мы с Элиотом Нессом сидели в баре.

– Обычно я не пью пива на завтрак, – говорил Элиот с кривой улыбкой, поднимая кружку.

Это, конечно, было заведение Барни. В кабаке мы торчали одни-одинешеньки, за исключением самого Барни, который, сидя рядом со мной и напротив Элиота, рассуждал:

– Может, это единственная возможность, мистер Несс, таким способом свалить этот закон.

Несмотря на то, что оба они являлись моими друзьями, Барни и Элиот были едва знакомы и в тех редких случаях, когда я их сводил вместе, настаивали на обращении «мистер». Я пытался это изменить, но бесполезно: они слишком уважали друг друга, и я, видимо, не мог ничего поделать.

– Неужели все отменится – сегодня в полночь, сразу везде? – спросил я. Элиот помялся:

– Это затянется на месяцы. Но только из-за того, что снова разрешено пиво, не исчезнут агенты по сухому закону; во всяком случае, не сразу. – Он указал на стойку бара, позади которой выстроились бутылки, отражавшиеся в зеркале. – Вам известно, что вот эти крепкие напитки – все еще преступление?

Барни ответил:

– Я просто их еще не упаковал. Мы будем подавать посетителям только коктейли до тех пор, пока отмена закона не будет стопроцентной.

– Пока это вводится всего в трех городах, что составляет лишь два процента, – пояснил Элиот. – А можно мне еще кружку вон того?

– Конечно. Сейчас налью.

– Я могу и сам налить. Для меня это смена подхода – налить пива, не разбивая бочонок топором. – Элиот зашел за стойку и налил себе пива.

– Не валяй дурака, – обратился я к Барни, – неужели ты надеешься продержаться на пиве и коктейлях – без крепких напитков?

Он кивнул.

– Уинча и Пайена беспокоит в моем деле как раз тот факт, что я, известный, респектабельный еврейский претендент на звание чемпиона, управляю подпольным заведением. Так что сейчас, раз есть возможность открыться законно, я так и сделаю. И вы будете покупать свой ром здесь не из-под полы, как бывало прежде. Да пусть к нам сюда хоть сам Рузвельт заходит и смотрит.

Вернулся Элиот и, отхлебывая пиво, спросил:

– Когда они собираются устроить вам бой с Канцонери? После того, как в прошлом месяце вы отколошматили Билли Петроля, я не представляю, как они могут вас не допустить.

– Вы, мистер Несс, испортили мне сюрприз, – ухмыльнулся Барни. – Я еще не рассказал об этом Нейту, потому что сам еще не видел контракта, но знаю, что он подписан. Так что поединок за титул у меня в кармане.

Я не выдержал:

– И ты молчал! Когда?

– В июне. Собираюсь воспользоваться преимуществами от скопища народа на Всемирной выставке.

– Это просто невероятно, Барни!

– Для вас, парни, билеты у меня найдутся, если захотите, конечно. Придете оба, надеюсь?

– Попробовал бы не пригласить, – сказал Элиот и поднял тост в честь будущей победы. Барни повернулся ко мне.

– Налить тебе пива или чего-нибудь покрепче? Надо бы отпраздновать.

– И не соблазняй, чемпион. Мне в половине первого давать свидетельские показания. Элиот посмотрел на часы:

– Пора. – И, допив пиво, встал. – Идем.

Свой служебный «форд» Элиот оставил около «Бисмарка» на стоянке, и дальше мы пошли пешком. Половину здания Сити-Холла занимало Управление графства, где и находился зал суда. День был облачный, и температура не выше сорока. Достаточно холодно, при наличии дождя и ветра. Мы шагали, втянув головы в плечи, руки в карманах дождевиков.

– Элиот, – окликнул я его.

– Да?

– Этот прокурор...

– Чарли, имеешь в виду?

– Ты просто отвечай на мой вопрос.

– Какой вопрос?

– Просто я хотел бы знать, этот прокурор тебе друг?

Он сделал вид, что не понял направление моих мыслей.

Перед тем, как войти в здание, я положил ему на плечо руку. Мы стояли под дождем так близко, что я почувствовал запах пива.

– Я так понимаю, что ты принимаешь все мои дела близко к сердцу, – сказал я.

– Ну да, но...

Я усмехнулся:

– Но об этом молчок. Значит, ты за меня болеешь душой. Благодарю, Элиот.

Он усмехнулся мне в ответ:

– Не пойму, о чем ты, черт возьми, толкуешь?

В зале суда Элиот сел рядом со мной, и потому Лэнг, через пару рядов впереди, занервничал. Он закрутил головой, пытаясь взглянуть на нас, с безнадежным выражением лица. Очевидно, он распространял вокруг себя нервозность, а так как сидел рядом с адвокатом (таким же маленьким и толстым, как тот, что приезжал в январе в дюны Индианы опознать тело Теда Ньюбери), тот, заметив, что Лэнг весь извертелся, пытаясь взглянуть на меня, попытался его успокоить.

Но Миллер, сидевший по другую сторону Лэнга, желая узнать, на кого же смотрит его партнер, повернулся и, увидев нас, кажется, тоже разволновался.

Ни с одним из них у меня не было контактов с тех самых пор, как Нитти взял отсрочку в этом же зале несколько недель назад. Ни угроз по телефону, ни подкупов, ни чего-либо подобного. Возможно, не хотели рисковать. Насколько мне было известно, за эти дни они стали членами банды Ньюбери – Моурена, настроенной достаточно мирно. Но все равно я спал, держа, на всякий случай, ствол под подушкой.

Кроме того, они знали, что я, в конце концов, должен занять место свидетеля и рассказать ту историю, которую от меня хотели услышать.

Вошел судья, и мы встали. И, невзирая на увещевания своего адвоката, Лэнг снова обернулся и посмотрел на меня, а я подмигнул ему, как Сермэк когда-то подмигнул Рузвельту. Первым вызвали Лэнга.

Он направился к месту свидетеля, и, когда проходил мимо Нитти, тот что-то быстро сказал – думаю, не слишком приятное. Не так громко, чтобы судья загремел своим колокольчиком и сделал Нитти выговор, но достаточно, чтобы лишить Лэнга решимости. Он занял свое место, и после того, как прокурор задал несколько формальных вопросов, чтобы установить законность нашего вторжения в контору на Уэкер-Ла-Саль без ордера, от стола защиты поднялся адвокат Нитти и подошел к Лэнгу.

– Кто вас ранил?

Лэнг посмотрел на меня.

– Кто вас ранил, сержант Лэнг?

Ответом на этот вопрос, конечно, как предполагалось было – «Фрэнк Нитти». Но Лэнг сказал:

– Я не помню, кто в меня стрелял.

За столом обвинения вскочили прокурор и его помощники, и волна удивления – шумного удивления – прокатилась по залу суда. Несколько человек даже встали. В том числе и Миллер. Он сжал кулаки и сказал:

– Сукин ты сын, засранец.

Судья застучал своим молоточком, все притихли; присяжные переглядывались, не веря своим ушам.

Адвокат Нитти облокотился о барьер перед свидетелем и тихо спросил:

– Можете вы заявить под присягой, что подсудимый Фрэнк Нитти вас ранил?

– Нет.

На передний план выдвинулся главный прокурор.

Покраснев, он ткнул пальцем в Лэнга.

– Вы видите человека, который в вас стрелял? – закричал он. – Он в зале, сержант?

– Нет, – ответил Лэнг. На зал опустилась тишина. С этой его лысой головой и сложенными руками он чертовски смахивал на херувима.

Адвокат Нитти, стоя рядом с прокурором, который так же, как и жюри, никак не мог поверить во все происходящее, развернулся к судье и сказал:

– Я протестую. Ваша Честь! Обвинение уличает в совершении преступлений своего собственного свидетеля!

Прокурор повернулся к адвокату и презрительно сказал: