Но больше всего меня поразила Мэри Энн. Зрители полюбили ее, невзирая на стеклянную преграду, отделявшую Мэри Энн от зала. А она ответила зрителям взаимностью. Несмотря на то, что при чтении текста актеры почти не двигались, это не удержало ее от установления тесного контакта с публикой с помощью взглядов; она старалась как можно лучше сыграть свою очень подходящую ей роль несчастной дамочки в постановке смехотворно-нелепой мелодрамы о частном сыщике. Одета Мэри Энн была просто – в полотняное платье цвета молочного шоколада с крошечными жемчужными пуговками сверху донизу и с какими-то сборками на плечах (облегающая юбка немного вытянулась на коленях), ну и, конечно же, в свой неизменный берет; каким-то образом это придавало ей невинный и, в то же время, искушенный вид. Когда погасло табло и шоу закончилось, актеры за стеклом начали кланяться, и именно Мэри Энн, а не приглашенной звезде Адольфу Менжу, хлопали больше всего.

– Ты была великолепна, – сказал я ей. Она усмехнулась, задрав подбородок:

– Ты никогда еще не говорил такого о моей игре.

– А я никогда и не видел, как ты обводишь публику вокруг пальца. Как тебе это удается?

После эфира она задержалась почти на полчаса и подошла ко мне уже на улице.

– Ты не поверишь, – сказала она, – но среди публики был агент из «Монограма».

– Ты хочешь сказать – некто, связанный с кино, которое они здесь снимают?

– Ну да, только он работает в Голливуде, на студии «Монограм». В настоящем Голливуде.

Я не сомневался уже, где собака зарыта, но все-таки спросил:

– И он предложил тебе роль?

Она засияла:

– Конечно! Ну разве не замечательно? В августе они могут меня отпустить на недельку: как будто у меня грипп или послать на экскурсию, или еще как. Ну, разве это не великолепно?!

Я был счастлив за нее. И, конечно, не стал напоминать ей, что еще совсем недавно, неделю назад, она обзывала «Монограм» «пределом нищеты», а съемки Выставки двумя камерами уничтожающе определила как «съемку дешевой рекламы, потакающей вкусам этих деревенских толп». Но я знал, что, на самом деле, она послала свою анкету в офис радиовещания представителям «Монограма», как сделало большинство актеров в Чикаго.

Мы прогулялись мимо «Заколдованного острова» и его радио-экспресс-вагонов. Сегодня вечером было немного ветрено, даже холодновато для лета, но все равно приятно.

– Мистер Салливан – директор студии, где я работаю, – говорит, что это будет как бесплатная проверка на талант. Если мистеру Остроу в Голливуде понравится моя работа в фильме, который здесь снимают, меня могут вызвать туда и подписать контракт!

– Звучит так же, как для меня – положить деньги в банк, – заметил я. Сегодня вечером она была необыкновенно хороша: заодно с публикой – как подбородок Канцонери и левая Барни.

– Натан, – сказала она тихо, так как мы двигались в толпе, проходя мимо круглой площадки «Павильона Электричества», где бил фонтан воды и светилась иллюминацией в пастельных оранжево-голубых тонах серебряная арка. – Ты поедешь со мной, если они меня вызовут, правда же?

– Конечно, – заверил я.

– В самом деле?

– Конечно. Ведь свой бизнес я могу упаковать в чемодан за минуту. Калифорния отлично подходит для работы моего рода.

– Ты не просто отговариваешься?

Я остановился, положил ей руки на плечи. Поглядел в эти, как у Клодетт Кольбер, очи и сказал:

– Я за тобой поеду куда угодно. В ад, в рай, в Голливуд. Понимаешь?

Она улыбнулась и крепко обняла меня; какие-то люди проходили, посмеиваясь над нами.

– Тогда веди меня на Выставку, – капризно сказала она.

– А где же, черт возьми, ты считаешь, мы находимся?

– Есть нечто такое, где мы еще не побывали.

– Например?

– "На улицах Парижа"... Я хочу посмотреть, как раздевается Салли Рэнд...

– Да Салли и не раздевается, она выходит уже вся голенькая. Трюк заключается в том, чтобы разглядеть что-нибудь на ней, когда она размахивает вокруг себя этими чертовыми страусиными перьями.

– Ты так рассказываешь, будто побывал.

– Мне мои парни рассказывали. И почему это я должен смотреть этот парад роскошной блондинки вокруг собственного тела? Только потому, что этого хочешь ты?

– Просто хочу проверить, нет ли конкуренции. Говорят, вы не видели Выставки, если не увидели Салли Рэнд.

Собственно, я знал, почему ей хотелось проверить Салли Рэнд. В газетах совсем недавно писали: несколько студий Голливуда искали на Выставке сенсацию, чтобы запечатлеть ее на пленке. Так что Салли Рэнд и впрямь была конкуренткой.

А я надеялся поехать прямо домой – либо к ней, либо ко мне, о чем и сказал ей. Не сказал только, почему...

Вчера кто-то пытался меня убить; я был твердо в этом убежден. Я не знал, по своей ли вине умолк Дилер Куни, или же это случилось из-за того, что он просто оказался там, где хотели убить меня. Но инстинкт подсказывал мне, что прошлой ночью главной целью был я. И единственной причиной этого, как я сообразил позднее, было то, что, кроме работы на Выставке, я, разыскивая брата Мэри Энн, совал нос в чужие дела.

О том, что произошло вечером, я рассказать ей не мог. Никому, даже Элиоту, может, даже и Барни не мог рассказать. Та темная боковая дорожка к домам была настолько пустынной, что я рискнул оставить бедного мертвого Куни на тротуаре, а сам быстро прошагал несколько кварталов назад к моему автомобилю на стоянке у стадиона и вернулся домой. Потому что мне не улыбалось именно сейчас быть замешанным еще в одну перестрелку (с этими враждебными ко мне копами и репортерами из желтой прессы, которые сразу налетят, как коршуны).

Думаю, никто ничего не заметил: когда Куни получил свои пули, не было ни криков, ни шума, – не зажегся внезапно в окнах свет; спрятавшись в кустах, свидетелем происшедшего был только я один. А когда машина уехала и не было ни малейшего признака, что она вернется, дал деру. И хотя никто не опознал ни меня, ни Куни, когда я шел за ним, продираясь через толпу на стадионе, я не представлял, как же смогу выпутаться из всего этого.

И вот сегодня эта проблема наконец разрешилась. Мне позвонил один сотрудник из отдела по борьбе с карманниками и рассказал, что Куни убили. Ему интересно было знать, стоит ли эта новость той пятерки, которую я когда-то обещал, и я ответил, что – нет: мертвый Куни этого не стоит, но если он заглянет как-нибудь к Барни, я угощу его за хлопоты пивом. На этом разговор закончили.

Кроме того, о Куни напечатали маленькую заметку на внутренних страницах дневных газет: убит «щипач» с большим стажем работы (который уже сам по себе был рекордом), и полиция считает, что он попал в разборку преступной группы, но без последствий. Это убийство они добавили к перечню сотен гангстерских убийств в Чикаго за последние десять или пятнадцать лет; я так и не понял, можно ли когда-нибудь покончить с убийствами гангстеров в Чикаго (с Джейком Линглом ведь покончили).

Что могла означать смерть Куни? Я боялся, что брат Мэри Энн с его связями с Тедом Ньюбери через спиртное Трай-Ситиз угодил-таки в компанию Нитти, и то, что я сую нос в чужие дела, приведет и меня снова прямо к Нитти, да и пули уже начали летать.

Предположим, Нитти кое-что мне должен, но я не думал, что он расплатится со мной столь оригинальным способом.

Я попытался дозвониться до него, но безуспешно.

В конторе ресторана «Капри» на Северной Кларк-стрит (который, как бы случайно, находился напротив Сити-Холла) его не было, но тот, с кем я разговаривал, передал мое послание, и около семи вечера, как раз перед тем, как я собирался уходить на Выставку, Нитти отозвался.

– Геллер, ну как у вас дела?

– Лучше, чем у Дипера Куни, – ответил я. – Его убили прошлой ночью.

– Я это слышал.

– Я был вместе с ним...

– Этого я не знал.

– А вы со мной честно играете, Фрэнк? Вы помните что однажды я оказал вам услугу?