– Так не говорят с тем, кто пытается спасти вам жизнь.

– О чем, черт побери, ты толкуешь?

– У адвоката, на которого я работаю, есть клиент. У клиента есть интерес в том, чтобы вы остались живы-здоровы.

– О ком ты говоришь?

– На самом деле, Ваша Честь, я говорю вам больше, чем должен. Есть граница, которую я не могу переходить.

Официант каждому из нас принес по тарелке капустного салата. Я стал есть, Сермэк, не отрываясь, смотрел на меня.

– Ты говоришь – моя жизнь в опасности?

– А вы как думали? Вы сюда приехали разве только затем, чтобы добиться расположения Джима Фарли? Или, по крайней мере частично, вы находитесь здесь, чтобы увернуться от Фрэнка Нитти?

– Да потише ты.

– Я говорю тихо. Это слова кажутся громкими. Ваша Честь, я...

– Тебя сюда послали защищать меня? Но у меня телохранители.

– Знаю. Двум из них я уже сказал кое-что в туалете в Хайли, и они в штаны наложили.

– Интересно, почему тебя определили мне в защитники?

– Я могу узнать человека, которого пошлет Нитти.

– Понимаю.

– Я знаю, как он выглядит. Я его видел раньше.

– Когда? Где?

– После того, как он застрелил одного человека. Все, что я могу вам сказать.

Сермэк долго глядел на меня, не мигая. Потом сказал:

– На какого адвоката ты работаешь?

Я прикинул, стоит ему отвечать или нет. Может, он думает, что это вымогательство, или своего рода обман – следствие лжи, которую я согласился говорить ради него. Может быть, мне нужно дать еще одно доказательство, чтобы он поверил, что это правда.

– Луи Пикет, – выдал я.

Он побледнел – стал белей, чем моллюски в супе. Официант в синем сервировал омаров. Положил одного перед мэром, другого передо мной. Они были чудовищно огромные, похожие на фламинго на конном треке. Красавцы и уроды одновременно... Я стал крушить своего, открывая панцирь щипцами, которые нам принесли. Треск стоял такой, как будто стреляли, но Сермэк, казалось, ничего. не слышал и не видел. Он уставился в никуда.

Потом внезапно набросился на омара, разбивая его на части, как врага. Он ожесточенно ел, окуная плоть ракообразного в горшочек с растопленным маслом, пользуясь пальцами так же часто, как и вилкой, пока они не покрылись маслом и соком от мяса. Его манера вести себя за столом была отвратительна. Ел он быстро: ел так, словно состязался, – но думаю, что ничего при этом не ощущал.

Будучи человеком, относящимся к еде с благоговением, вкус лежащего перед ним омара он сейчас едва ли ощущал.

Сермэк управился раньше меня. Этот омар был первым в моей жизни, так что я отнесся к нему с должным вниманием. Мне понравились его вкус и аромат, хотя, когда я доедал последнюю треть ракообразного, мне действовало на нервы, что Сермэк уставился на меня из-под очков, разглядывая, как рыбу за стеклом аквариума, мимо которого я прошел полчаса назад.

– Меня удивляет, – сказал он, – что клиент мистера Пикета все еще блюдет мои интересы после всего, что я сделал.

– Откровенно говоря, – ответил я с набитым омаром ртом, – не думаю, что клиента мистера Пикета интересует, живы вы или умерли. Просто я считаю, что он – тот человек, который понял, сколько вреда может принести плохая пресса. Между прочим, день святого Валентина был всего несколько лет назад, если вы уловили мою мысль.

Он заметил:

– Что ж, план хорош – напомнить им, кто босс, из тюрьмы поставить Нитти на место.

Я пожал плечами.

– Вы же знаете, как обстоят дела. Политика.

Он кивнул. Потом поглядел на залив. Сумерки переходили в ночь, и огни на судах подмигивали мэру. Очертания города Майами отражались в воде.

Подошел официант и принял заказ на десерт; мы оба попросили ванильное мороженое, но до того, как его принесли, Сермэк скривился, видимо, от сильной боли.

Он встал, извинился, и Миллер потащился за боссом, державшем руку на полном животе.

Принесли мороженое, и я стал есть. К тому времени, как вернулся Сермэк, его мороженое начало таять; он медленно ел, потеряв ко всему интерес.

Покончив с мороженым, он заметил:

– Что же вы хотите – ходить за мной по пятам? Дождаться убийцу и остановить его?

Я кивнул.

– Я надеюсь задержать его еще до того, как дело зайдет слишком далеко, но если реально смотреть на это дело, выход один – дождаться и остановить.

– Когда Миллер и Лэнг увидели вас на бегах, почему вы решили не пытаться убрать их со своей дороги?

– Я не могу блефовать, если приготовился заниматься этим делом, – ответил я, пожав плечами. – А я буду им заниматься до тех пор, пока вы не предпримете что-нибудь, чтобы меня остановить.

Он коротко хохотнул:

– Какого черта, зачем я буду останавливать? Вы здесь, чтобы я выжил!

– Для меня это дело означает неплохие «бабки», Ваша Честь.

Нам подали кофе.

– Я хотел бы, чтобы вы описали этого человека мне и моим людям, – сказал Сермэк.

– Конечно.

– И вы можете продолжать наблюдение за мной, но не иначе, как в сотрудничестве с Лэнгом, Миллером и остальными. Если хотите, можете сообщать мне о себе время от времени. Ежедневно сверяйте все с моими планами.

– Хорошо. А что вы планируете делать?

– Я буду делать все, имеющее отношение к Джиму Фарли, что только смогу. Он обещает немногое, но очень ценное. А мне много дыр надо залатать. – Что вы имеете в виду?

– Фарли сказал мне, – что Рузвельт планирует приплыть в Майами в будущую среду. Этого в прессе еще не было. Но масса больших «шишек» настояла, чтобы он закончил здесь свое путешествие на яхте. Хорошая реклама для города, и хорошо для тех, кто выбрал президента. Он собирается выступить перед народом. Здесь должны быть вся пресса, духовые оркестры, радио...

– Вот как?

– Слыхали обо мне и Рузвельте, Геллер?

– Знаю, что в Чикаго вы поддерживали Смита.

– Дело в том, что я отклонил все просьбы Фарли переметнуться. Мы тогда собрались, чтобы объявить кандидатом в президенты этого тупого ублюдка Джея Гэма.

Джей Гэм – Джей Гэмильтон Льюис, стареющий щеголеватый сенатор из Иллинойса, который, хотя и был демократом, оставался заодно с реформистски настроенным прежним мэром, республиканцем Картером Гэрисоном – сыном мэра Чикаго времен Первой Всемирной Выставки, погибшего от пули убийцы еще до того, как усмирили «Белый город».

– А потом Гэм предал нас, переметнулся к Фарли, и я настоял, что кандидатом в президенты в этом городе будет объявлен банкир Трейлор.

– Но из-за этого Джей Гэм объединится с Фарли и отхватит ваше право на патронаж.

Сермэк при этих словах нахмурился, с трудом допуская подобную мысль. Он сказал:

– Этим негодяям я подал Чикаго на блюдечке. Самые большие бюллетени за президента в истории Иллинойса. Они все передо мной в долгу.

– О чем, между прочим, вы и напомнили сегодня Фарли.

Сермэк глядел сквозь меня, отхлебывая кофе.

– Мне нужно, чтобы на публике меня увидели с избранным президентом[20]. Мне нужно сказать ему кое-что наедине... – Он наклонился вперед. – Фарли собирается домой. В воскресенье после банкета. Остальные парни планируют рвануть на Кубу. К среде все уже разъедутся по домам – в Нью-Йорк или еще куда, будут вылеживаться где-нибудь на пляже на толстых задницах. А я останусь здесь. Это должно произвести на него впечатление.

– На Фарли? Вы сказали, что он в воскресенье уедет...

– Да нет, я говорю о Рузвельте. Он сочтет это персональной данью уважения. Как публичное извинение за то, что я не выполнил его просьбы на съезде партии.

– Вы вправду так думаете?

Сермэк засмеялся, будто хрюкнул.

– Рузвельт не только на ноги слаб, он и головой ослабел тоже.

– По-моему, вы не должны так поступать.

– Что ты имеешь в виду?

– Вы совершаете ошибку. Вы думаете, что здесь будете в безопасности. Если парни из Синдиката проводят тут каникулы, да к тому же у Капоне и Фишетти здесь свои дома, вы решили, что никто не попытается в вас стрелять в Майами.