«Вообще прошли те времена, когда нас сравнивали с «монастырем», то есть когда школа была, по сути дела, закрытым заведением, существовавшим исключительно «при театре и для театра». И это проявляется не только в том, что мы пользуемся услугами актеров и педагогов, не работающих во МХАТ. Если советская театральная школа была изолирована от других искусств, — студентам не разрешали сниматься в кино, за это могли выгнать и выгоняли — то теперь у нас, напротив, приветствуется ранняя профессионализация. На мой взгляд, это правильнее. Ведь театр — не искусство скрипача, где необходимо многолетнее оттачивание техники. Здесь все происходит быстрее. Если человек одарен, то ему порой требуется лишь небольшая «шлифовка». Иногда проходит год-два — и студента уже начинают всюду приглашать. Кстати, то, что удачные спектакли теперь подолгу идут на разных сценах, в том числе и на новой сцене МХТ, — тоже новшество. Раньше давали сыграть разве что премьеру на малой сцене, и то это считалось очень почетно. Теперь же у наших ребят к концу учебы есть не только навыки плавания в маленьком бассейне, но они уже понимают, что такое река, море, океан по имени театр».

Профессор Анатолий Смелянский руководит школой-студией с 2000 года

Мы беседуем с доктором искусствоведения, профессором Анатолием Мироновичем Смелянским, руководящим школой-студией с 2000 года. В первую очередь меня интересует, как сочетаются в ее стенах верность традициям с необходимостью не отставать от общего развития мирового театра.

«Разумеется, у нас по-прежнему уделяется большое внимание изучению классической системы Станиславского. Однако недавно вошла в преподавание в определенном объеме и техника Михаила Чехова. При том, что в целом являясь продолжением метода Станиславского, она отчасти вступает с ней в полемику. Впитаны нашей школой и принципы игрового театра, предложенные Мейерхольдом. Сейчас у нас больше внимания уделяется ритмико-движенческим дисциплинам, то есть языку актерского тела. Раньше в школе-студии преобладала трактовка учения Станиславского как системы психологического актерского мастерства. Но ведь это не совсем так! Потому что сам Константин Сергеевич никогда не отделял психику от физики и, в конце концов, пришел к идее метода физических действий, и даже пригласил Мейерхольда преподавать у себя в оперно-драматической студии.

Хотя, конечно, в глазах мировой общественности наша школа по-прежнему остается «осененной» — идеей Художественного театра, Станиславским… Многие верят, что в России владеют особым секретом обучения артистов, прививки, как они говорят, «метода» Станиславского. Поэтому с 1980-х годов, как только открылась страна, у нас начались активные контакты со всем миром. А в 1990-х возникли устойчивые международные программы. 15 лет назад мы запустили обмен с Национальным театральным институтом Юджина О’Нила (штат Коннектикут), 10 лет назад — аспирантскую актерскую программу совместно с Институтом высшего театрального образования при Гарвардском университете».

Изменились ли за последние годы сами студенты?

«Надо сказать, что сейчас абитуриенты в целом хуже подготовлены, малограмотные, поскольку общий уровень образования резко снизился. Нам даже придется ввести со следующего года в программу обучения русский язык. Но не думаю, что это катастрофа для нас. Здесь ведь другой принцип отбора. Мы смотрим, насколько человек эмоционален, может ли он претворить эту эмоцию в действие, подвижно ли его воображение, как он поет, насколько ритмичен. Это связано не с образованием, а совсем с другими вещами. А добрать знания можно и здесь, у нас же много гуманитарных дисциплин.

Вообще, знаете, я с каждым новым студентом обязательно знакомлюсь вот здесь, в этом самом кабинете. Так вот один паренек из маленького провинциального городка на вопрос о том, чем он занимался до поступления, ответил: «Не знаю…так, слонялся… да шпаной был». Такая характеристика подойдет миллионам ребят — хороший парень или девчонка, но лоботряс и бездельник, без ясных ориентиров в жизни. Попав сюда, уже через год они становятся совсем другими людьми: понимают, что это не тусовка, что тут нужно вкалывать с 9 утра до середины ночи. Поэтому, кстати, удобно, что общежитие рядом, на Тверской. Иначе бы они просто не успевали на метро! Мы и иностранцам не делаем никаких поблажек. Мне тут англичане заявили: «Какие в субботу занятия? У нас запрещено парламентом!» Нет уж, дорогие мои, мы работаем 7 дней в неделю».

Кстати, по статистике, из группы в 30 человек за первые два года отчисляют троих, а то и четверых. И даже на третьем курсе расставания тоже случаются: ребята попросту не выдерживают нагрузки. В том, насколько она велика, я смогла убедиться, что называется, на себе.

Школьные истории-2

В том же 1943 году в Москве , а затем и в других городах Союза появились объявления о приеме на первый курс. В них говорилось: «Школа-студия готовит: а) артистов для пополнения труппы МХТ, б) организаторов постановочной части (завпостов, руководителей сценических цехов, художников-светооформителей, техников сцены). Срок обучения на обоих отделениях — 3 года». Возрастной ценз на актерский факультет определялся от 17 до 25 лет, а на постановочный — от 17 до 30. Едва ли мхатовские корифеи могли предположить, какой ажиотаж вызовут скромные анонсы. Только на актерский было подано более 1 500 заявлений. И это при том, что основная часть молодежи в тот год была на фронте! В результате строжайшего отбора до «решающих конкурсных испытаний» допустили всего 280 абитуриентов. Из них 31 человек в итоге стали студентами актерского факультета, а 20 были приняты на постановочный. Наконец 20 октября состоялось официальное открытие нового училища. Уроки актерского мастерства в расписании стояли ежедневно, утром и вечером. Выходные? Едва ли кто-то из живших — иначе и не скажешь — в школе-студии замечал их отсутствие. «Василий Иванович Качалов не вылезал из школы, — вспоминал впоследствии один из первых выпускников, Иван Тарханов. — Помню: горит свечечка, и он читает монолог Ивана Карамазова, а потом нас заставляет что-нибудь читать». Достоевский в те годы был запрещен как «антисоветский писатель», однако кто-то уговорил Качалова сыграть для студентов знаменитую сцену двойного монолога Ивана Карамазова и Черта. Пришлось баррикадировать двери и наглухо зашторивать окна. О том, какое доверие существовало между мастерами и их воспитанниками, свидетельствуют и полулегальные встречи с Ахматовой, Пастернаком, Рихтером, нередко проходившие в этих стенах. Хотя, конечно, существуя в рамках системы, школа выполняла и некоторые ее «предписания». Так, наряду с занятиями сценической речью, пластикой, этюдами, изучением литературы, истории искусства и театра, уроками манер, которые вела Елизавета Григорьевна Никулина, урожденная княжна Волконская, в обязательном порядке изучалась история СССР, с характерным для того времени упором на историю партии. Рассказывают, что на экзамене по этой дисциплине строгий преподаватель спросил не слишком разбиравшегося в предмете Михаила Пуговкина: «Какая была обстановка перед 1905 годом»? Тот, не растерявшись, глядя прямо в глаза педагогу, ответил, стукнув кулаком по столу: «А вы как думаете? Россия стонала!» За это ему поставили тройку и отпустили с миром. Увы, доучиться Михаилу Ивановичу так и не удалось. До третьего курса он успешно скрывал, что поступил всего с пятью классами образования, но обман все-таки открылся, и тут же последовало отчисление. Что, правда, не помешало Пуговкину стать прославленным артистом. Впрочем, в первые годы существования нового театрального училища таких случаев, когда приходили студенты, не окончившие среднюю школу, было много. Одни умудрялись параллельно заниматься на рабфаке, чтобы получить аттестат зрелости, а другие, поизобретательнее, находили и более оригинальные выходы из положения. Сосед Пуговкина по общежитию Игорь Дмитриев тоже был «недоучкой» — с 9 классами. Когда Сахновский объявил ему, что придется идти в школу рабочей молодежи, будущий народный артист России пришел в ужас. «Опять эти поезда, которые ходят туда-сюда, не знают, где они встретятся, да и встретятся ли когда-нибудь… А я даже сдачу никогда не мог посчитать!» — описывал позже Игорь Борисович свой ужас перед необходимостью заняться математикой. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Узнав, что в авиационном институте недавно случился пожар, в котором сгорели документы абитуриентов, Дмитриев отправился туда. Там он настолько убедительно доказывал, будто его аттестат находился именно здесь, что в качестве подтверждения сошла почтовая квитанция, по которой документ якобы был отослан. В результате импровизированного спектакля исполнитель получил-таки желанную справку об утрате аттестата. Принеся ее в канцелярию, он честно поведал всю историю своему наставнику Николаю Павловичу Хмелеву. «Ну что же, я думаю, что вы сдали второй экзамен по актерскому мастерству. Идите, учитесь», — сказал тот. Подобных историй — тысячи. Одни из них можно найти уже только в архивных документах, другие до сих пор передаются из уст в уста. Каждая из них — живой портрет не только ее героев, но, по большому счету, своей эпохи, а вместе они создают тот легендарный ореол, который, пожалуй, и составляет главное очарование школы-студии.