На Руси свадебный венец с лентами был легким, зато головные уборы замужней женщины отличались тяжестью, а главное, носились постоянно — появиться на людях без них, опростоволоситься, считалось позором. Уборов было великое множество: высокие кокошники, островерхие шишаки, рогатые кики, сороки в форме каблука. Их украшали жемчугом, бисером, цветным стеклом, а то и драгоценными камнями. Чем богаче была женщина, тем тяжелее и выше делали ее головной убор. Впрочем, у мужчин было то же самое — бояре гордились своими «горлатными» шапками высотой в полметра. Кавказские горцы старались перещеголять друг друга высотой папах, мексиканцы — шириной полей сомбреро. А в средневековой Франции знатность дам определяла высоту их эннена — высокого колпака с вуалью. Мужчины в ту эпоху носили внушительных размеров бархатный берет, украшенный жемчугом и страусовыми перьями.

На смену берету пришла треуголка, а сменившая эннен дамская шляпка стала настоящей царицей моды. Еще в XVIII веке шляпы парижских модниц стали если не самыми тяжелыми, то уж наверняка самыми громоздкими головными уборами за всю историю. Отпуская на волю фантазию, их обладательницы носили на своих прелестных головках корабли под всеми парусами, многобашенные замки и целые композиции наподобие «Изгнания Адама и Евы из рая». Часто все это великолепие помещалось не на шляпах, а на громадных пудренных париках. Не раз накануне бала слугам приходилось срочно расширять парадные двери, иначе дамы с громоздкими прическами просто не смогли бы туда войти. В следующем столетии нравы стали скромнее, но любое светское мероприятие все равно превращалось в состязание модных шляпок. Их было бесчисленное множество — чепцы, тюрбаны, маленькие «токи» с перьями-эгретами, крохотные «биби» и алые мушкетерские береты (в таком блистала на балу Татьяна Ларина). Мужчины были куда скромнее: цилиндры, котелки, а на отдыхе — соломенные канотье. Западная мода проникла в самые отдаленные уголки мира, правда, в довольно неожиданных сочетаниях. Например, цилиндры, расшитые бисером, приобрели популярность у африканских вождей, а индианки аймара в Боливии до сих пор носят такие же черные котелки, как лондонские клерки.

В Европе котелки вышли из употребления вместе с дамскими шляпками — современная мода сделала необязательным ношение головного убора, а для защиты от дождя и холода годится и вязаная шапочка, которую можно носить в кармане. Тяжеловесный шик старинных шляп и шапок остался достоянием музеев, театров и свадеб — тех мест, где человек ощущает связь с традицией и вспоминает о временах, когда о положении в обществе говорило перо страуса на лихо заломленном берете, а не кредитная карта American Express.

Вадим Эрлихман

Фото: SPL/EAST NEWS

В древности человек был центром мира, вся Вселенная была создана и вращалась вокруг него. Наука превратила нас в ничтожную песчинку, затерянную в пустоте Космоса. Но в последние годы эти две диаметрально противоположные картины мира причудливым образом соединились в концепции, которая получила название «антропный принцип».

В день своей смерти, 24 мая 1543 года, разбитый параличом Николай Коперник увидел только что вышедший из печати главный труд своей жизни — трактат «О вращениях небесных сфер». С этой книги началось изгнание человечества из центра мира, где Земля уступила свое место Солнцу . Через полвека великий фантазер Джордано Бруно поставил под вопрос и центральное положение Солнца, до смерти — увы, своей собственной — напугав общество идеями о множественности обитаемых миров. И вот четыре столетия спустя мы живем на третьей из восьми планет у рядового светила на окраине огромной Галактики. В ней 400 миллиардов звезд, еще больше вокруг нее других галактик, и это лишь крошечная часть Вселенной. А в последнее время космологи всерьез заговорили о множественности вселенных. Этот последовательный отход от представления об особом месте человечества во Вселенной в конце XX века стали называть принципом Коперника. Раз за разом он подтверждался наблюдениями, но все равно вызывал внутренний протест, ведь человеку свойственно чувствовать себя центром мира.

В 1973 году, когда отмечалось 500 лет со дня рождения Коперника, в Кракове состоялась внеочередная ассамблея Международного астрономического союза, на которую съехались сотни исследователей со всего света. Прибыл туда и молодой астрофизик Брэндон Картер. Тяготясь, как он позже писал, «непомерным преклонением перед принципом Коперника», Картер внес своим докладом диссонанс в юбилейные славословия. «Наше положение во Вселенной, — утверждал он, — с необходимостью является привилегированным, по крайней мере в той степени, чтобы допускать наше существование». Если случайно выбрать точку во Вселенной, мы, скорее всего, попадем куда-нибудь в межгалактическое пространство, где не будет ни звезд, ни планет, а лишь чрезвычайно разреженный газ — несколько атомов на кубометр. Но и внутри Галактики человек не мог появиться ни в межзвездном пространстве, ни у короткоживущих звезд-гигантов, ни на газовых планетах, ни на безатмосферных астероидах. Большая часть Вселенной совершенно непригодна для жизни, так что место нашего обитания далеко не рядовое. Это утверждение, которое Картер назвал слабым антропным (от греческого ánthrōpos — «человек») принципом, по сути, было лишь советом не слишком заигрываться с принципом Коперника и учитывать, что особенности нашего местоположения во Вселенной сказываются на результатах наблюдений.

Но в том же докладе был сформулирован и сильный антропный принцип, полемика вокруг которого продолжается по сей день. Он гласил: «Вселенная должна быть такой, чтобы на определенной стадии допускать появление наблюдателя». Многие услышали в слове «должна» утверждение о некой цели существования Вселенной, и тем самым формулировка обрела метафизическое, можно даже сказать религиозное, звучание: Вселенная создана для человека, а значит, он, несмотря на скромность своих размеров, необходим для огромного Космоса. Правда, сам Картер не имел в виду ничего подобного: речь лишь о том, пояснял он в том же докладе, что наши теории должны учитывать факт существования во Вселенной мыслящих наблюдателей. Перефразируя Декарта , он говорил: «Я мыслю, следовательно, Вселенная это допускает». Но поздно, от брошенного метафизического камня уже пошли круги. На то были свои причины. Чтобы в них разобраться, придется начать издалека.

Удивительные совпадения

В 1919 году немецкий математик Герман Вейль подсчитал, что сила электрического взаимодействия между протоном и электроном в атоме водорода на 39 порядков (то есть в 1039 раз) больше их гравитационного притяжения. Это колоссальная величина. Цена миски благотворительной похлебки всего в 1013 раз меньше годового объема мировой экономики. Но суммой в 1039 раз меньшей не оплатить и одну молекулу баланды. Почему столь велика разница фундаментальных сил, связывающих две элементарные частицы? Ведь внешне формулы гравитационного и электростатического взаимодействий так похожи. Было ясно, что это соотношение определяет различие масштабов микро- и макромира. Но почему оно именно такое, а не, скажем, 1015 или 1075? Этот вопрос повис тогда без ответа.

1. Роберт Дикке (1916— 1997) предложил первое объяснение тонкой настройки Вселенной

2. Фред Хойл (1915—2001) сделал первое подтвердившееся предсказание на базе антропных идей. Фото: SPL/EAST NEWS

Во второй половине 1930-х годов эмигрировавший в Америку немецкий физик Ханс Бете построил теорию термоядерных источников энергии звезд, согласно которой запасов водородного топлива солнцеподобным звездам хватает на несколько миллиардов лет — цифра тогда почти немыслимая. Английский физик Поль Дирак сравнил этот самый большой встречавшийся в науке интервал времени с самым маленьким (на тот момент 10–24 секунды), который необходим свету, чтобы пройти путь, равный размеру протона. Соотношение вновь получилось около 1039. Неужели это просто случайное совпадение?