«Индустриальный Турин» — это словосочетание еще лет тридцать назад казалось столь же устойчивым, как когда-то папский Рим. Теперь, после исхода фиатовского производства, оно чаще звучит в контексте «индустриального наследия». Туринцы заботливо переустраивают краснокирпичные фабричные «базилики» в офисные центры и лофты. Пионером реконструкции стал самый известный фиатовский завод — Линготто. Этот гигант с помпой открыли в 1922 году в присутствии короля Виктора Эммануила III. Новаторский по форме, колоссальных размеров — полкилометра в длину! — Линготто поражал воображение современников. Обычно скупой на похвалы, Ле Корбюзье восхищался этой постройкой. Впрочем, автор проекта Джакомо Мате Трукко вдохновлялся не столько конструктивистскими идеями, сколько конвейером Форда, который в Турине решили «завинтить» по вертикали. Автомобили при сборке двигались снизу вверх, с первого до пятого этажа, а в конце концов «вылетали» на крышу здания, где проходили тест-драйв…

Закрытие Линготто в 1982-м ознаменовало конец большой эпохи. Почти 20 лет длился процесс переоборудования под руководством архитектора Ренцо Пьяно: в фабричном здании разместились 11 кинозалов, пятизвездочный отель, сотни лавок и десятки фастфудов, а также факультет автомобильного дизайна. Сейчас, когда от ФИАТа в Турине остались только управляющие структуры, а массовые увольнения 1970–1980-х годов забылись, об автогиганте вспоминают с ностальгией. Когда в 2003-м умер патриарх концерна Джанни Аньелли, у Линготто выстроились громадные очереди желающих проститься с ним — приходили даже те, кого сократили совсем недавно. Ощущение потери и потерянности, которое испытали тогда туринцы, можно сравнить лишь с переживанием горожанами внезапной смерти Кавура в 1861-м, отчасти предопределившей перенос столицы. Как и тогда, лишившись харизматического лидера, город почувствовал себя осиротевшим. Как и тогда, на рубеже нового века ему предстояло заново найти себе предназначение. «Турин привык к  сильной власти. Когда-то ее представляли герцоги и короли, затем — Аньелли. Теперь, возможно, эту роль будет выполнять мэр», — полагает Алессандро де Маджистрис.

Главу города Серджо Кьямпарино — едва ли не самого популярного в Италии градоначальника — представляешь импозантным мужчиной в роскошном костюме, каких много почему-то именно в Демократической партии... И мы действительно встречаем такого человека, но это оказывается не мэр, а его помощник. Серджо Кьямпарино совсем другой — совершенный туринец, одетый, как там говорят, по-английски: аккуратно, неброско, удобно. Его можно представить на демонстрации или на встрече в цеху, но только не на телевидении, не на светском мероприятии и не в роскошном здании горсовета, больше похожем на замок. Кьямпарино недоволен новым законодательством: теперь у муниципалитетов не остается средств на новые проекты, все уходит в Рим, и уж там решают, куда вкладывать деньги. Я спрашиваю, что бы он сделал, если бы получил их назад. Кьямпарино не задумываясь отвечает: «Развивал бы метро. Городу нужен современный транспорт. И решал бы проблему с иммигрантами».

Проблема иммигрантов почти в любом европейском городе — очень болезненная, а в Турине особенно. За последний век здешнее население не раз резко меняло свой состав. Уже в начале ХХ века рожденных в городе жителей было не больше трети. «Раньше приезжали неграмотные крестьяне из Калабрии и с Сицилии. Только мы к ним привыкли, как стали приезжать марокканцы и албанцы, — говорит коренная туринка. — Конечно, как и все люди, это тоже наши братья, но уж слишком они от нас отличаются». Впрочем, Серджо Кьямпарино понимает, что проблема иммигрантов — в их бедности: «Число преступлений, совершенных приезжими, соответствует их социальному статусу. Иммигранты должны получать образование, учить язык. В Италии есть бесплатные языковые школы, но в них мало кто ходит — у приезжих нет времени. Надо им помогать».

Иммигрантские районы, как правило, лепятся вблизи главного вокзала, и Турин — не исключение. Улицы Бельфьоре и Гойто с прелестными домиками, напоминающими Монмартр, где когда-то проживал средний класс, сейчас превратились в густонаселенный «караван-сарай» с развеселой уличной жизнью. Респектабельные семьи давно съехали, распродав квартиры, но теперь наметилась обратная тенденция: узнав о низких ценах, в район устремились студенты. Иммигрантские заведения, которые поначалу открывались только для своих, теперь стали популярными среди молодых туринцев. В безымянной забегаловке на улице Гойто под огромным портретом африканского политического деятеля угощают кебабами. Среди завсегдатаев много европейцев, и, кажется, владельцы-марокканцы к этому пока не привыкли…

Офис короля автодизайна Джорджетто Джуджаро наполовину состоит из гаража с его самыми известными работами На снимке: мэтр в своем любимом Ferrari GG50 (фирма «Феррари» вошла в концерн ФИАТ еще в 1969 году)

Конец империи?

Расцвет ФИАТа пришелся на экономический бум 1950–1960-х, сопровождавшийся фантастической автомобилизацией населения. Эйфория закончилась в середине 1970-х, когда взлетели мировые цены на нефть, а японские машины начали постепенно вытеснять ФИАТ из Европы. Ни сокращение производства, ни перевод его за границу не остановили спада. К началу 2000 года ФИАТ находился на грани банкротства, и только покрытие банковским синдикатом трех миллиардов долгов компании в обмен на акции спасло концерн от краха. В 2004 году наследники Джанни Аньелли пригласили на пост гендиректора Серджио Маркьонне, дав ему карт-бланш на радикальные перемены. Тот проявил себя гениальным менеджером: реструктурировав производство, он быстро вернул ему рентабельность. А в 2009-м ФИАТ даже приобрел обанкротившийся концерн «Крайслер».

Два оригинала

По духу современный Турин чем-то напоминает Барселону: он так же стремится идти в ногу со временем (довольно редкое для итальянских городов качество). Есть и еще одно сходство. Как и каталонская столица, своими знаковыми зданиями Турин обязан одному архитектору. В Барселоне им был Антонио Гауди, в Турине — Алессандро Антонелли . Еще продолжая работать над колоссом Моле, в 1881 году 82-летний Антонелли перестроил расположенный поблизости доходный дом, принадлежавший его жене (сегодня он носит ее имя — Скаккабароцци). Классический фасад здания вполне вписывается в строгий облик города. Своеобразие его можно оценить только «со стороны»: ширина одного торца составляет 5 метров, а второго — всего 70 сантиметров и кажется стеной разрушенного бомбежкой дома. Поскольку квартиросъемщики не спешили с переездом в «тонкий дом», в нем поселился сам архитектор. Потом здание было надолго заброшено, а недавно в нем устроили арт-галерею. Теперь, наконец, можно посмотреть на узкие и крутые лестницы, по которым вряд ли когда-либо удавалось протиснуть что-нибудь крупнее чемодана средней величины. Для подъема грузов под карнизом был укреплен специальный крюк — как в старинных голландских домах. В ХХ веке экстравагантностью отличался другой архитектор — Карло Моллино. Впрочем, славу ему принесло проектирование не зданий, а интерьеров. Недавно его стол из дубовых реек и стекла был продан на аукционе «Кристи» за 3,8 миллиона долларов — абсолютный рекорд для мебели ХХ века. Столик похож то ли на летательный аппарат из блокнота Леонардо да Винчи, то ли на «Летатлин» русского футуриста Владимира Татлина... Дом-музей Моллино интересен причудливым миксом элементов разных эпох. Пластиковые кресла периода промышленного бума 1960-х забавно смотрятся на фоне барочной декорации с потрескавшейся позолотой, старинные обои контрастируют с авангардистскими чернобелыми фотографиями. Все это напоминает еще об одном каталонце, Сальвадоре Дали, и его доме-театре в Фигерасе.