– Это как раз совсем не странно, – сказал я. – Тут другое… Я думаю, что ты не в моей лиге.

– «Не в моей лиге»? – переспросила она. – Откуда это?

Я знал откуда. Это мамино выражение, которой было шестнадцать лет, когда я родился. Если кто-нибудь помнит историю моей семьи, он все поймет. Ей я ничего не объяснил. Я сел на постели и взял ее за руку, и она перестала плакать и стала целовать меня, и в конце концов у нас с ней случился секс, хотя я уже решил, что этого не произойдет. И если даже я побью рекорд ТХ – это все равно будет круче.

Когда я пришел домой, я все рассказал ТХ. Я должен был с кем-то этим поделиться, но говорить об этих вещах трудно, так что лучше всего выложить постеру. Думаю, он меня одобрил. По всему, что я знаю, Алисия ему понравилась бы.

Следующие несколько недель я посещал школу как во сне. Вся жизнь была как во сне. Я просто ждал. Я помню, как ждал автобуса, который вез меня от моего дома к ней. И внезапно понимал, что ждать автобуса гораздо легче, чем всего остального, потому что все равно все время ждешь. Когда я ждал автобуса, мне не нужно было делать больше ничего, только ждать, поэтому это было не так тяжело. Я ждал и за завтраком, потому ел не много. Я ждал и когда спал, потому и спал мало, хотя и хотел бы дольше, ведь сон – это хороший способ провести лишние восемь часов. Ждал я и в школе, и потому не помню, кто там о чем говорил на уроках или на переменах. Ждал, когда смотрел телевизор, так что я не следил, какая там идет программа. Я ждал, даже катаясь: мне это виделось так, что я могу заниматься только скейтингом, пока Алисия занята чем-то другим.

Хотя обычно Алисия ничем другим не занималась. В это трудно поверить. Она хотела быть со мной так же сильно, как я хотел быть с ней, по крайней мере насколько я знаю.

Мы мало чем занимались. Мы смотрели телевизор в ее комнате, а иногда и внизу, особенно когда ее родителей не было дома. Временами гуляли в парке. Помните эти сценки в фильмах, когда показывают, как парочка смеется, и держится за руки, и целуется в куче разных мест под какую-нибудь мелодию? Вот и мы так, только не ходили в кучу разных мест. Для нас существовало всего три места, включая комнату Алисии.

Мы были в Клайссолдском парке, когда Алисия сказала, что любит меня. Я не знал, как отреагировать, и ответил, что тоже люблю ее. Было бы слишком грубо с моей стороны не сказать этого.

– Правда? – спросила она. – Ты правда меня любишь?

– Да, – кивнул я.

– Не верю. Никто прежде не признавался мне в любви.

– А ты кому-нибудь раньше такое говорила?

– Нет. Клянусь, никому.

«Тогда понятно, почему она этого не слышала», – подумал я. Потому что, если девушка говорит, что любит тебя, ты как бы обязан ответить ей тем же. Так ведь? Надо быть уж очень черствым, чтобы не сделать этого.

И в конце-то концов, я любил ее. Кто-то, типа моя мама, мог бы сказать: «Ох, ты еще ребенок, ты не знаешь, что такое любовь». Но я не думал ни о чем, кроме того, чтобы быть с Алисией, и только когда был с ней, я чувствовал, что нахожусь там, где хочу. Думаю, это и есть любовь, так ведь? Та любовь, о которой говорила моя мама, – это когда беспокоишься, и грустишь, и прощаешь человека, и миришься с какими-то вещами, и все такое. Если это на самом деле любовь, то, о чем говорит моя мама, тогда никто сам не знает, любит ли он кого-то, правда? Похоже, она подразумевала вот что: если ты по-настоящему убежден, что любишь кого-то, вот как я был уверен в эти недели, это значит, что ты не можешь его реально любить, потому что любовь – это совсем-совсем другое. Если пытаться разобраться, что она имеет в виду под любовью, голову сломаешь.

Мама не хотела, чтобы я все время проводил с Алисией. Она стала заводиться по поводу этого через пару недель. О сексе я с ней не говорил, но она подозревала, что у меня это серьезно, и у Алисии тоже. И она видела, что я сплю на ходу, потому что собственными глазами наблюдала.

Однажды вечером я пришел поздно, и она меня ждала.

– Как насчет того, чтобы завтрашний вечер провести дома? – спросила она. – DVD посмотреть?

Я ничего не ответил.

– Или мы можем погулять, если хочешь. Сходим в пиццерию.

Я опять промолчал.

– Пиццерия и кино. Как насчет этого?

– Нет, ты очень хорошая… – сказал я, будто она была со мной милой и предлагала что-то дельное. То есть так, конечно, и было. Она предлагала мне пиццу и кино. Но с другой стороны, она собиралась помешать мне делать то, что я хотел, и она это знала, и я это знал.

– Давай я скажу по-другому, – продолжила она. – Проведем вечер вдвоем. Чего ты хочешь? Твой выбор.

Теперь обо мне. Я не хотел быть плохим. Может, вы думаете, что это дурно – спать с Алисией, но я так не чувствовал и не считал, что поступаю хреново. Я говорю о вещах, о которых я точно знаю, что это неправильно. Вы встречаете в школе ребят, которые ругают учителей и собачатся с другими ребятами, которых считают геями, или ругают ребят, которых считают геями, и собачатся с учителями… Я так не могу и никогда не смогу. Я ненавижу врать, тем более воровать. Я однажды попытался стянуть какие-то деньги из маминого кошелька, но мне стало вдруг так противно, что я сразу же положил их на место. Я имею в виду, я больше всего на свете терпеть не могу Райана Бриггса. Он ужасный, злобный, жуткий урод. Однако, когда я вижу, как он лупит детишек по физиономиям и отбирает у них мобильники или посылает учителя по матери, какая-то часть меня его одобряет – знаете почему? Он здоровый, без комплексов. Это несложно – быть им. Жить вообще легче, когда не заморачиваешься. А я заморачиваюсь. Я понимаю, что то, о чем просит мама, в порядке вещей. Она уговаривает меня провести один вечер без Алисии и предлагает кое-что взамен. Я пытаюсь не воспринимать все это так, как она, но не могу, и потому у меня скверно на душе.

– А Алисия может пойти с нами?

– Нет. В этом и состоит смысл вечера.

– Почему?

– Потому что ты с ней проводишь слишком много времени.

– Почему это тебя напрягает?

– Это нездорово.

Это правда, что я сейчас мало гуляю, но она имеет в виду нечто другое. Хотя я не знаю, что конкретно.

– Что это значит – нездорово?

– Ты забросил все на свете.

– Что именно?

– Друзей. Уроки. Семью. Скейтинг… Все. Жизнь.

Все было совершенно наоборот, потому что жизнь моя только и начиналась, когда я был с Алисией. А все, что она перечислила, – это было только ожидание.

– Всего один вечер, – сказала она. – Это тебя не убьет.

Да, это меня не убило. На следующее утро после похода в пиццерию и в кино я проснулся и был все еще жив. Но это походило на те пытки, о которых читаешь, будто они хуже смерти, потому что на самом деле ты предпочел бы сдохнуть. Боюсь, я недостаточно уважительно отзываюсь о тех, кто в действительности пережил подобные пытки. Но такое сравнение ближе всего. (И это, кстати, одна из причин, почему я никогда не стану военным. Я реально ужасно боюсь пыток. Я не утверждаю, что те, которые становятся военными, хотят, чтобы их истязали. Но они не могут не думать об этом, правда? Так что они должны сделать для себя выбор – или, например, сидение без работы, или вкалывание в офисе. А на мой вкус, лучше торчать в офисе, чем чтобы тебя мучили. Только не поймите неправильно. Я не хотел бы трудиться на скучной работе, типа снова и снова делать фотокопии листа бумаги, изо дня в день, пока не помру. Но это куда приятнее, чем зажженная сигарета в глаз. Это не мой выбор.)

Несколько недель подряд было достаточно тяжело просыпаться каждое утро и знать, что увижусь с ней только вечером, после школы. Это была мука мученическая. Как будто ногти у тебя вырывают один за другим. Но в тот день, когда мы ходили с мамой в пиццерию, я проснулся с мыслью, что не увижу ее ДО ЗАВТРАШНЕГО ВЕЧЕРА, и это было скорее похоже на ту пытку, описание которой Райан Бриггс скачал из Интернета. Я особенно не вдавался в подробности, но она заключалась в травле собаками на яйца – не куриные, само собой. У меня до сих пор холодок бежит по спине, когда я об этом вспоминаю.