Ты пробудешь еще неделю? – спросила Сьюзан в тайной надежде на отрицательный ответ.

Если эта сволочь не приползет ко мне на коленях и не станет молить о прощении, я смогу пробыть здесь еще год, – улыбнулась Джемма. У нее были очень мелкие, очень ровные и очень белые зубки. – Я вернулась домой, мама. Насовсем.

Джино с сожалением проводил Пейж домой. Несколько дней, проведенные ими в Нью-Йорке, надолго останутся его памяти. Она – женщина в его духе.

При прощании на ее лице играла улыбка удовлетворения. Пейж насладилась его обществом не меньше, чем он ее.

– Я вернусь в Лос-Анджелес через несколько дней, – пообещал он.

– Тогда я закажу наш номер в «Беверли Уилшир», – ласково проговорила она. – Только дай знать, когда именно.

Оба они понятия не имели, куда их заведет этот роман, но ни один из них не собирался давать обратный ход. По возвращении домой Пейж встретил мрачный Райдер.

– В гробу я видел Боннатти, Витоса, поганца Лича и вообще весь их поганый фильм, – объявил он с ходу.

Пейж изобразила из себя заботливую жену.

– Обед не удался? – спросила она.

– Чертов обед до сих пор еще не состоялся! – ощерился Райдер – Мне пришлось отменить заказ у твоих поганых доставщиков продуктов, хотя они все равно пытаются подсунуть мне счет. Витос заболел, Боннатти отозвали из города дела, а Куинну возжа попала под хвост. Я назначил еще один обед, теперь уже на понедельник.

Поставщики те же?

Смеешься, что ли? Теперь в ресторане, у «Чейзена».

Пейж кивнула.

– Правильно. – Она ожидала расспросов о ее поездке, но их не последовало. С чего ей чувствовать себя виноватой, если ему глубоко наплевать?

Сьюзан Мартино Сантанджело трижды звонила в ее отсутствие. Пейж неохотно перезвонила. Ей что-то расхотелось продолжать прежнюю игру. «Я трахаюсь с твоим мужем, но мы все равно можем оставаться лучшими подругами».

Нам надо увидеться, – сказала Сьюзан.

У меня куча дел, – коротко ответила Пейж.

Очень важно, – настаивала Сьюзан, переходя на шепот.

Неужели она узнала? Пейж заколебалась.

– Ну...

Приходи завтра ко мне на чай. В четыре часа.

Ты прямо как англичанка.

– Пожалуйста, приходи.

Пейж вздохнула. Не надо оттягивать неприятные моменты.

– Приду.

Джино рассчитывал, проводив Пейж, провести пару дней с Лаки, а затем уж вернуться на побережье. Но, когда ему наконец удалось дозвониться до дочери, она на ходу объявила ему, что безумно занята, что очень хотела бы встретиться, но сейчас никак не может.

Сказать, что Джино огорчился, значило ничего не сказать. Он рассердился и оскорбился. Он задержался в Нью-Йорке специально, чтобы побыть с дочерью, а ей, видите ли, некогда.

Вот они, дети, с их благодарностью. Что они понимают? Ты посвящаешь им всю жизнь а они не могут выкроить для тебя и минутку свободного времени. Он, разумеется, не стал беспокоить себя воспоминаниями о том, что все предыдущие дни не расставался с Пейж и не имел ни минутки времени ни для кого, в том числе и для Лаки.

– И даже пообедать сегодня вечером не сможем? – возмущенно спросил он в трубку.

Ну ни секунды свободной, – пожаловалась Лаки голосом слишком счастливым для заваленного работой человека.

Ну, хорошо, – ответил Джино. – Я все понимаю, детка.

Но он ничего не понимал. И решил вернуться в Лос-Анджелес пораньше – устроить сюрприз для Сьюзан и Пейж.

С чем сравнить ощущения влюбленного? Пожалуй, с тем, что испытывает человек, попавший под грузовик, но отделавшийся испугом. Щекотание где-то в районе желудка, состояние восторга, моментально уступающее место глубокой печали. Ты голоден, но есть не можешь. Тебе то горячо, то холодно, ты постоянно заведен, полон надежд и энтузиазма, которые вдруг сменяются самым мрачным пессимизмом.

Еще влюбиться – значит быть не в состоянии согнать со своего лица улыбку, любить жизнь с поразительной страстью и чувствовать себя на десять лет моложе.

Любовь никогда не предупреждает о своем приближении. Ты падаешь в нее, будто тебя столкнули с вершины вышки в бассейн. Некогда обдумывать, что же все-таки происходит. Случилось и случилось. Нечто, что вне контроля. Сумасшедшая, захватывающая дух гонка по американским горам, и нет другого пути, кроме как вперед.

Ни Лаки, ни Ленни ничего такого не ожидали. Да, конечно, их влекло друг к другу, их роман закрутился вовсю. Но – любовь?

Да бросьте.

Они – два разумных, независимых, умных человека, немало повидавших в жизни. Оба настроены сделать блестящую карьеру и имеют перед собой четко определенные цели. Лаки надо строить отель, а Ленни намеревается взлететь настолько высоко на вершину славы, насколько возможно.

Взрывоопасная смесь.

И однако... То были две родственные души, наконец обретшие друг друга, два страстных, отчаянных человека, полных неутомимой жажды жизни.

– Так что нам теперь делать? – спросил Лаки после сорока восьми часов, прожитых вместе. Самых чудесных, невероятных сорока восьми часов в ее жизни.

– Нам надо выпутаться из идиотского положения, в котором каждый из нас оказался, а потом совершить нечто совсем уж глупое – например, пожениться, состариться вместе, завести дюжину детишек. Что угодно.

Ленни говорил шутливым тоном, но он не шутил.

Лаки витала в облаках. Она больше не контролировала происходящих событий. И вовсе не беспокоилась по этому поводу. Она замечательно себя чувствовала.

Правда?

Он улыбнулся.

Что угодно.

Перестань так говорить.

А что? Тебя возбуждают мои слова?

Она бросилась на него сверху.

Ты меня возбуждаешь. И еще как.

Со смехом они катались по кровати в ее доме в Ист-Хэмптоне – в доме, некогда принадлежавшем Джино и Марии в те дни, когда Лаки была всего-навсего маленькой девочкой с любопытными глазенками и непоседливым характером.

Ленни наконец поборол ее и улегся сверху.

– Эй, леди, почему ты всегда нападаешь на меня? – потребовал он ответа.

Она высунула язычок и кокетливо провела им по губам.

– Чтобы дать тебе возможность победить, – хрипловато проговорила она. – Мне нравятся победители.

Он впился поцелуем в ее губы, и она потонула в наслаждении его силой, прикосновением его тела и запахом его кожи. Ее бастионы пали. Ленни, с его ковбойской красотой, веселым характером, талантом, любовью к детям, не говоря уж о мужских достоинствах, покорил ее. Никогда раньше она не встречала таких мужчин, и лучше его не было на свете.

Одного-единственного свидания оказалось достаточно. Он заехал за ней в нью-йоркскую квартиру и отвез в китайский ресторанчик, где они пообедали свежеиспеченными булочками, нарезанной мелкими кусочками говядиной со специями и распили бутылку водки. Вежливая беседа длилась ровно десять минут. А затем они стали рассказывать друг другу все о себе, обо всем, что с ними было, – слушали, говорили, не скрывая ничего. Когда ресторан закрылся в час ночи, они еще не наговорились и тогда перебрались в джаз-клуб в Гринвич Виллидж, где нашли приют до четырех утра.

Не хочу домой, – объявила Лаки.

А кто говорит о доме? – переспросил Ленни.

Он отвел ее в забегаловку, чья клиентура состояла в основном из официантов и рабочих ночных смен, открывавшуюся только на рассвете. Там они сидели в уголке, пили кофе чашку за чашкой, а из старого проигрывателя неслись блюзы Билли Холлидея, и размалеванная девица весело отплясывала на крохотном подиуме.

Лаки рассказала ему то, что никогда и никому не рассказывала. О том, как в пятилетнем возрасте нашла обезображенный труп матери. Об отчуждении в отношениях с отцом. О побеге из школы вместе с Олимпией. О женитьбе, к которой ее, шестнадцатилетнюю, принудил Джино.

– Много лет я ненавидела его, – пояснила она. Но знаешь что? Наверное, я всегда его любила.

– Я понимаю, что такое смесь любви и ненависти, – сочувственно произнес Ленни.