Энни считала, что Такер заслуживает похвалы и во многих иных отношениях. Ей пришло в голову, что все присутствующие в кухне, по разным причинам и с разной интенсивностью, обожают Такера. (Все, кроме него самого. Он-то – Энни это точно знала – относится к самому себе весьма скептически.) Любовь Джексона несколько истерическая, эгоистичная, однако в пределах нормы, насколько Энни могла судить по остаткам воспоминаний курса детской психологии. Дункан предан своему кумиру с мрачной одержимостью, а она… Можно, конечно, охарактеризовать это кратко: дурь, блажь. Возможно, зачатки чего-то более глубокого, всеобъемлющего. Или отчаянный порыв тонущей в омуте одиночества женщины – иначе говоря, сознание, что надо хоть с кем-то переспать, пока шансы не улетучились окончательно. Мысли эти копошились в голове у Энни; она уже жалела, что за последние сутки то и дело отчитывала Такера по поводу и без повода. Конечно, ему это не помешает – но только в том случае, если он останется в мире, в который наконец вылез из своего подполья. Она же ругала его как будто с подтекстом: хочешь жить со мной в Гулнессе – разберись со своей семьей. Так у нас здесь принято. Но если учесть, что он вовсе не собирается оставаться с ней, то какое ее дело? Все равно что уговаривать Спайдермена не скакать по небоскребам и поберечь здоровье. Она забыла учесть его собственные желания.

Приятельские посиделки вчетвером вскоре переросли в нечто иное – в основном из-за того, что любое произнесенное Джексоном или Такером слово Дункан рассматривал как подтверждение или ниспровержение системы, выстроенной им в течение долгих лет кропотливой деятельности.

– Выглядит аппетитно, – вежливо похвалил еду Дункан, усаживаясь.

– Моя сестра бекон не ест, – объявил Джексон, и Энни заметила, что Дункан борется с желанием задать уточняющий вопрос.

– У тебя есть сестра, Джексон? – спокойно произнес он, очевидно решив, что вовсе ничего не спросить будет грубостью.

– Ага. Сестры и братья, четверо. Только они не с нами живут. У них свои мамы, разные.

Дункан чуть не подавился куском хлеба:

– Кгх… Э-э… То есть…

– И ни одну из мам не зовут Джули, – вставил Такер.

– Ну, от этой теории мы давно отказались, – авторитетно заявил Дункан.

Джексон глянул на него, потом на отца.

– Это неинтересно, Джек, – успокоил его Такер.

– А-а…

– Я показала Такеру и Джексону наш музей, – вступила Энни, выводя беседу на нейтральную тему, подальше от деталей, вызывающих излишние эмоции. – Показала новые экспонаты, акулий глаз. Помнишь, я тебе рассказывала об акуле? Кажется, и глаз упоминала.

– Да, помню. Ваша выставка ведь скоро откроется?

– Да, в среду.

– Непременно зайду.

– Мы устроим небольшую вечеринку во вторник вечером. Ничего особенного. Парочка представителей городского совета да наши общественницы, в узком кругу.

– Уговори Такера спеть на вашем приеме.

Ну вот, получается, что сама напросилась. Энни прикусила язык. Дункану только дай зацепку, он шанса не упустит.

– Ага, – скептически заметила Энни, – если Такер захочет прервать двадцатилетнее молчание, то лучшего случая, чем выставка в музее Гулнесса, и желать нечего.

Такер рассмеялся. Дункан уставился в тарелку и проблеял:

– Любой случай подходящий. Не знаю, сказала ли вам Энни, но я давний почитатель вашего таланта. Я… Без преувеличения можно сказать, что я лучший в мире знаток вашего творчества.

– Читал.

– О… Черт… Можете указать, в чем я ошибся?

– Даже не знаю, с чего и начать, – ухмыльнулся Такер.

– Может быть, дадите интервью? Чтобы упорядочить сведения. Вы видели наш сайт, публика там внимательная и благодарная.

– Дункан, перестань, – перебила его Энни.

– Извините.

– Да нечего упорядочивать, – отмахнулся Такер. – Вот я, вот моя жизнь, и вот где-то полтора десятка человек вроде вас, которые по каким-то причинам, только им известным, тратят кучу времени на гадание о жизни моей недостойной особы.

– Вполне может быть, что с вашей точки зрения все именно так и выглядит.

– Думаете, другие точки зрения вернее?

– Мы могли бы ограничиться лишь вопросами, касающимися песен.

– Отстань, Дункан! – велела Энни. – Вряд ли Такера интересуют ваши вопросы.

– Ага, значит, вы по-прежнему стремитесь проверить, я это или не я? И у вас заготовлен убойный вопрос, который поможет это выяснить?

– Я… Да, точно. Есть такой вопрос.

– Валяйте. Хочу проверить, достаточно ли я знаю свою жизнь.

– Только… Не будет ли этот вопрос слишком личным…

– Если не для детских ушей, мы проводим Джексона в его комнату.

– Нет-нет… Ничего особенного. Я только хотел спросить, кого еще вы рисовали, кроме Джули Битти.

Энни показалось, что температура в кухне вдруг упала на несколько градусов. Очевидно, Дункан затронул тему, которую нельзя было затрагивать, но почему эту тему нельзя затрагивать, Энни понять не могла.

– С чего вы взяли, что я ее рисовал?

– Я не хотел бы открывать источник.

– Ваш источник врет.

– Исключено.

Такер опустил нож и вилку на тарелку:

– Нет, мне это положительно нравится. Эти ребята воображают себя ясновидящими, а сами под носом ни хрена не видят.

– Иногда они достаточно зоркие ребята.

– Да бросьте!

Внезапно глаза Дункана утратили способность встречаться взглядом с присутствующими. Признак гнева, как Энни знала по опыту. С гневом своим Дункан управлялся несколько своеобразно; как и остальные его эмоции, гнев частенько находил самый неожиданный выход.

– Портрет Джули вовсе не плох. Только вот, могу поспорить, она больше не курит.

Надо признать, последнюю деталь Дункан преподнес с триумфом – который, правда, подпортил Такер. Он вскочил, перегнулся через стол и ухватил перепугавшегося Дункана за ворот рубашки.

– Ты был у нее!

Энни вспомнила день, когда Дункан ездил в Беркли. Вернулся он в гостиницу в странном настрое, рассеянный и возбужденный. Еще он сказал ей в тот вечер, что его одержимость Такером Кроу слабеет.

– Только чтобы воспользоваться туалетом.

– Она тебя пригласила воспользоваться туалетом?

– Такер! – крикнула Энни. – Отпусти его. Ты пугаешь Джексона.

– Ничего не пугает, – отозвался Джексон. – Наоборот, круто. Мне этот дядька вообще не нравится. Врежь ему, пап!

Его реплики хватило, чтобы Такер мгновенно выпустил рубашку Дункана.

– Нехорошо, Джексон, – отеческим тоном произнес Такер.

– Еще как нехорошо, – подтвердил Дункан.

Такер бросил ему предостерегающий взгляд, и Дункан, извиняясь, вскинул руки.

– Ладно, Дункан, будьте любезны объяснить, как вы оказались в туалете Джули.

– Конечно, я был неправ, признаю. Но когда я подошел к ее дому, у меня чуть пузырь не лопался. У дома сидел парень, и он знал, где ключ от входной двери. Джули не было дома, так что этот парень открыл дверь, мы вошли, я сходил в туалет, а потом он показал мне картину. Все вместе заняло не больше пяти минут.

– Тогда все в порядке. А то ведь если семь минут – это уже вторжение в чужие частные владения.

– Глупо получилось, верно. Я ужасно переживал. И сейчас еще переживаю. Даже забыть пытался.

– Однако теперь хвастаешься.

– Я не хвастаюсь. Но я хотел бы подчеркнуть, что я… серьезный человек. То есть серьезный исследователь.

– Похоже, это не одно и то же. Серьезный человек не станет вламываться в чужой дом.

Дункан тяжело вздохнул, и Энни испугалась. Сейчас еще что-нибудь выдаст!

– Что мне сказать в оправдание… Вы призывали нас слушать, и некоторые слушали слишком внимательно. Я хочу сказать, что если бы у кого-то появился шанс влезть в дом к Шекспиру, то такой шанс нельзя упускать, ведь так? Этот человек мог бы обнаружить ценную информацию. Мы узнали бы больше. Я легко могу оправдать человека, который роется в грязном белье Шекспира. В интересах истории и культуры.

– Вас послушать, так Джули у нас Шекспир.