– Алло!

– Питер! Это Бетт. Надеюсь, я тебя не разбудила.

– Нет, мы уже не спим.

Глядя на Ребекку, Питер беззвучно выводит губами: “Бетт”.

– У тебя все в порядке? – спрашивает он.

– Да-да. Просто если бы ты каким-то чудом оказался свободен сегодня днем, я бы хотела пригласить тебя на ланч.

Второй вопросительный взгляд на Ребекку. Воскресенье они стараются проводить вместе.

– Хорошо, – говорит он. – Давай попробуем.

– Я могла бы приехать в даунтаун.

– Отлично. Во сколько? Час – начало второго?

– Замечательно.

– Куда бы ты хотела пойти?

– Никогда не знаю, куда пойти.

– Я тоже.

– Притом что всегда есть такое чувство, – говорит она, – что конечно же существует некое очевидное место, которое почему-то не приходит тебе в голову.

– Плюс не забывай, что сегодня воскресенье. В некоторые места мы просто не попадем, скажем, в “Прюн” или в “Литтл Аул”. То есть попробовать, конечно, можно…

– Да. Я понимаю, что так не делается. В воскресенье не приглашают на ланч в последнюю минуту.

– Может, все-таки объяснишь, что происходит?

– При встрече.

– Слушай, а хочешь, я приеду в аптаун?

– Я бы никогда не осмелилась тебя об этом попросить.

– Я все равно давно хотел зайти в Метрополитен на Хёрста.

– Я тоже. Но послушай, мало того, что я выдергиваю тебя из дома в твой единственный выходной, так еще и заставляю тащиться в аптаун. Как я буду жить после этого?

– Я делал гораздо больше для тех, кто значил для меня гораздо меньше.

– “Пайярд” наверняка будет забит… Может быть, мне удастся заказать столик в “ЙоЙо”. Скорее всего, в середине дня там свободно. Сам знаешь, это не такое место…

– Отлично.

– Ты не против “ЙоЙо”? Кормят там вроде бы неплохо, а рядом с Метрополитен все равно ничего нет.

– “ЙоЙо” меня полностью устраивает.

– Питер Харрис, ты лучше всех.

– Это точно.

– Значит, я заказываю столик на час дня. Если что-то сорвется, я тебе перезвоню.

Краем простыни он вытирает пятнышко с лицевой панели “блэкберри”.

– Бетт, – говорит он.

Сочтет ли Ребекка его поступок предательством? Конечно, было бы лучше, если бы он знал, что именно у нее стряслось…

– Она объяснила тебе, в чем дело? – спрашивает Ребекка.

– Просит пообедать вместе.

– Но что-нибудь она объяснила?

– Нет.

Да, странно. Конечно, ничего хорошего ждать не приходится. Бетт за шестьдесят. Ее мать умерла от рака груди. Лет десять тому назад… Да, около того.

– Можно, конечно, сказать: “Будем надеяться, что это не рак”, – говорит Ребекка. – Но, как ты сам понимаешь, от этого ничего не изменится.

– Это правда.

Вот сейчас, в эту конкретную минуту, он ее обожает. Без всяких тягомотных “но”. Вы только посмотрите на эти жесткие седеющие волосы, волевой подбородок, лепные, немного архаичные черты лица (такой профиль мог бы быть выбит на монете); так и представляешь себе поколения бледных ирландских красавиц и их богатых, немногословных мужей.

– Интересно, почему она позвонила именно мне?

– Но вы же друзья.

– Да, но я бы не сказал, что мы прямо уж такие друзья-друзья.

– Может быть, она хочет порепетировать. Сначала поговорить с кем-то не самым близким.

– Вообще говоря, мы ведь точно не знаем, в чем дело. Может, она хочет признаться мне в любви?

– И, по-твоему, в этом случае она могла бы позвонить тебе домой?

– Я бы сказал, что при наличии мобильных это не исключено.

– Ты что, серьезно?

– Конечно нет.

– В тебя влюблена Елена.

– Пошла она знаешь куда… Пусть лучше что-нибудь купит…

– Вы встречаетесь с Бетт в аптауне?

– Угу. В “ЙоЙо”.

– Мм…

– Наверное, мы потом зайдем в Метрополитен на Хёрста. Мне все-таки интересно, как это там смотрится.

– Бетт… Сколько ей? Шестьдесят пять?

– Что-то в этом роде. Когда ты в последний раз была у врача?

– У меня нет рака груди.

– Тихо! Не смей так говорить.

– Поверь, наши слова тут ни на что не влияют.

– Знаю. Все равно.

– Если я умру, разрешаю тебе снова жениться. Ну, конечно, надо будет соблюсти приличия – сначала траур…

– Для тебя схема та же.

– Та же?

Они оба хохочут.

– Мэтью оставил нам подробнейшую инструкцию, – говорит Питер. – И какая должна быть музыка, и какие цветы. И во что его одеть.

– Он не слишком доверял своим родителям и девятнадцатилетнему “прямому” братцу. Можно ли его в этом винить?

– Он даже Дэну не доверял.

– Уверена, что как раз Дэну он доверял. Ему просто хотелось сделать по-своему. Почему нет?

Питер кивает. Дэн Вайсман. Двадцать один год. Из Йонкерса. Работал официантом, чтобы накопить денег на путешествие по Европе, по возвращении планировал поступать в Нью-Йоркский университет. Верил, наверняка верил, пусть недолго, что ему повезло, что мир его любит. Он неплохо зарабатывал в своем модном кафе и, наверное, уже воображал, как вместе со своим потрясающим новым бойфрендом Мэтью Харрисом бродит по Берлину и Амстердаму. Расплачиваясь за ужин, который стоил сорок три доллара, Мадонна оставила ему пятьдесят семь долларов на чай.

– Наверное, я бы хотела Шуберта, – говорит Ребекка.

– Мм?

– На похоронах. Кремация под Шуберта. А потом, чтобы все напились. Немного Шуберта, немного скорби, а потом пейте и рассказывайте про меня смешные истории.

– А что именно Шуберта?

– Не знаю.

– А я бы, пожалуй, предпочел Колтрейна. Или это слишком претенциозно?

– Не претенциозней Шуберта. А кстати, Шуберт – это не слишком претенциозно?

– Ну, знаешь, похороны все-таки. Покойникам можно.

– Может быть, с Бетт все нормально.

– Может быть. Кто знает…

– Наверное, тебе стоит принять душ.

Ей что, хочется, чтобы он ушел?

– Ты точно не против? – спрашивает он.

– О чем ты? Бетт не стала бы звонить утром в воскресенье без серьезного повода.

Все верно. Разумеется. И тем не менее. Воскресенье действительно их день, единственный день, когда они могут побыть вместе. Могла бы хоть для виду расстроиться при всей уважительности повода.

Он переводит взгляд на часы, стоящие на прикроватном столике, на их красивые нежно-голубые, почти прозрачные цифры. “Душ через двадцать минут”, – объявляет он.

Итак, у него есть двадцать минут на то, чтобы, лежа в постели рядом с женой, почитать воскресную газету – вот такая маленькая рюмочка времени. Растут озонные дыры, в Арктике только что растаял ледник размером с Коннектикут; в Дарфуре зарезали очередного бедолагу, отчаянно хотевшего жить и позволившего себе поверить, что именно ему удастся уцелеть. Нетрудно представить, как после удара мачете он изумленно разглядывает свои внутренности, оказавшиеся гораздо темнее, чем он думал. И вот, на фоне всего этого, у Питера, возможно, есть двадцать минут простого домашнего уюта.

Впрочем, звонок Бетт Райс что-то изменил в комнате. Привнес чувство смертельного цейтнота – назовем это так.

Кто ждал подвигов от Дэна Вайсмана, узколицего юноши с жадными живыми глазами, красивого несколько антилопьей красотой? Их отношения с Мэтью никак нельзя было назвать особенно страстными. Дэну явно предназначалась роль человека, с которым Мэтью когда-то встречался… Кто бы мог подумать, что Дэн освоит медицину лучше многих профессиональных врачей, научится мастерски ставить на место самых стервозных медсестер, будет ухаживать за Мэтью дома, а потом – несмотря на уверения, что мест нет – добьется его перевода в клинику и будет с ним до самого конца… И… это далеко не все… Между прочим, о собственных первых симптомах он упомянул, только когда Мэтью уже не было в живых. Кто ждал, что Мэтью и этот более или менее случайный мальчик превратятся в этаких, прости господи, Тристана и Изольду?

Вообще-то от всего этого легко прийти в отчаянье: смерть двадцатидвухлетнего брата (сейчас ему было бы сорок семь), смерть его бойфренда, смерть практически всех их друзей; массовая резня в разных уголках земного шара, причем такая, что злодеяния Аттилы кажутся по сравнению с ней безобидным ребячеством; школьники, расстреливающие своих учителей из пистолетов, которые забыли спрятать их родители; и, кстати, что у нас на очереди: жилое здание, а может быть, мост или метро?