Ужас привилегированных сословий в Пруссии, да и в империи тоже, перешел все границы. Никто не мог вспомнить, чтобы когда-либо представитель дворянского рода столь наглядно наказывался за жестокое обращение с бедняками и за растрату. Брауншвейгский посол в Берлине сообщал своему двору: «Этот пример навсегда будет стоять перед глазами каждого чиновника, давшего присягу…» Совершенно верно. Но прежде всего это касалось всех чиновников Пруссии: они убедились, что обманывать переселенцев, еще не знакомых с местными условиями и потому особо нуждающихся в заботе и внимании государственных служащих, король никому не позволит. Показательная казнь одного — кровавое поручительство за благо десятков тысяч.

1 сентября Фридрих Вильгельм отправил в регенсбургский рейхстаг служебную записку, где предлагал зальцбургским протестантам убежище в Пруссии. А 5 сентября в Вене был опубликован императорский мандат, полный угроз в адрес Регенсбурга, где развелось слишком много терпимости и сотрудничества с «крестьянскими изгоями, под предлогом религии образующими праздные толпы». В тот же день архиепископ Фирмиан снова заявил, что «бунтовщики» зальцбургской земли — не лютеране, а опасные сектанты, «мечтатели и фанатики».

Во вторник 11 сентября Софья Доротея прибыла вместе с придворным штатом в Вустерхаузен для участия в охотничьем сезоне. Король, куривший у окна в Табачной коллегии, при виде кареты королевы встал, выбил трубку и взмахнул платком. Тут же раздался оглушительный залп замаскированных пушек — королеву приветствовали салютом. Королева и ее фрейлины от неожиданного грохота оказались чуть ли не в шоке. А король хохотал и от радости бил себя ладонями по бедрам. Его распирало хорошее настроение. На днях в голову королю пришла замечательная идея, и вот вчера он отправил в Регенсбург специального курьера с заданием: посетить заодно и зальцбургскую землю и поговорить там с крестьянами, дабы убедиться в их «истинной набожности», а также ознакомиться с их бытом.

Евангелический корпус под председательством саксонцев обратился к императору и ввиду нетерпимого положения протестантов в зальцбургском архиепископстве попросил предоставить им право на эмиграцию. В письме от 15 сентября король-солдат требовал сделать еще один шаг: в случае, если зальцбургский архиепископ наконец не образумится, пригрозить ответными мерами против католических церквей и монастырей на территориях, подвластных протестантским князьям. Он писал:

Эти усилия дали результаты. Клерикалы-католики северных и восточных германских земель испугались угроз непредсказуемого прусского короля и, ломая руки, воззвали к австрийским братьям по вере. В Вене тоже скандала не хотели: как раз в это время император хлопотал о международном признании своей «Прагматической санкции». Таким образом, зальцбургский архиепископ, и слышать не желавший о том, что его «еретиков» надо оставить в покое, оказался под сильным давлением венского рейхсгофрата.

Атакуемый со всех сторон, Фирмиан организовал против своих упрямых подданных провокацию (уже вторую — первой был трюк с переписью протестантов). Всем зальцбургским «стрелкам», то есть всем мужчинам, способным держать в руках оружие, отдавался приказ: явиться 22 октября на очередной смотр. Едва стрелки собрались на площади, как тут же появились три тысячи императорских всадников, взявших их в плотное кольцо. Под угрозой смертной казни ошеломленных стрелков заставили сдать оружие. Сопротивления со стороны зальцбургских эмигрантов теперь можно было не опасаться, и через три недели Фирмиан опубликовал свой знаменитый Патент о переселении. Отныне все жители зальцбургской земли, не признающие римско-католического вероисповедания, под угрозой телесных наказаний и смерти высылались из страны. Из разрешения на эмиграцию архиепископ сделал эдикт об их изгнании! Высылке подлежали все лица в возрасте от тридцати лет и старше: детей до двенадцати лет брать с собой не позволялось. (То есть матери из страха за детей должны были склонить своих мужей к покорности!) Все неимущие — слуги, рабочие, пастухи, чиновники, строители, рудокопы и т. д. — должны были покинуть страну, прихватив свои семьи и пожитки, в течение восьми дней, самое позднее к 30 ноября. В противном случае им грозило тюремное заключение. Все бюргеры и мастера тотчас же лишались особых прав. Владельцам домов и земельных участков давались, «благодаря особой милости князя», два-три месяца для продажи собственности. Затем они тоже должны были исчезнуть.

Известие о патенте Фирмиана возмутило весь евангелический мир — северные княжества империи, Англию, Нидерланды, скандинавские страны. Евангелический корпус выразил свой протест. В евангелических городах империи начали собирать пожертвования; за гонимых молились.

Тогда же, в середине ноября, специальный курьер Фридриха Вильгельма вернулся на родину. С ним приехали и два представителя зальцбургских протестантов — Петер Хильденштайнер и Никлас Форстройтер. Король послал к ним придворных священников Ролоффа и Райнбека. Они поговорили с крестьянами и 21 ноября представили королю письмо, где под присягой заявляли, что в лице зальцбуржцев имели дело с христианскими евангелическими христианами и настоящими лютеранами. Тем самым обвинения зальцбургских протестантов в «мечтательстве и фанатизме» утрачивали силу. Теперь Фридрих Вильгельм не только имел право, но и был обязан пресечь гонения на них, как того требовали положения Вестфальского мира. Об этом он и сказал прямым, бесхитростным крестьянским представителям, которые произвели на него очень хорошее впечатление. Кроме того, дотошный король получил от крестьян много ценных сведений о привычках и обычаях их земляков.

23 ноября король продиктовал весьма резкое письмо в регенсбургский рейхстаг. Он предупреждал, что в католическом кафедральном соборе Миндена (на прусской территории) будут проводиться протестантские богослужения, если зальцбургский архиепископ не одумается и не проявит уважение к Вестфальскому миру. Однако в это же время начались и большие торжества по случаю брака принцессы Вильгельмины и маркграфа Байройтского, продлившиеся месяц, который королю пришлось потратить на высоких гостей. В начале рождественских праздников король заболел — вероятно, из-за праздничных излишеств и неумеренных возлияний. На три с половиной недели король практически вышел из строя, так что зальцбургские дела оставались без движения почти два месяца.

Но тем больше событий произошло за это время в вотчине Фирмиана. 30 ноября в деревни пришли хорошо вооруженные солдаты, арестовавшие почти тысячу батраков и работниц. Те все еще не уезжали, поскольку крестьяне, на которых они работали, имели время — свои дома и участки им следовало продать до середины февраля. Кое-как одетых, не успевших взять свои вещи работников отвели в тюрьму города Зальцбурга, где их держали две недели, пока готовились документы об их отъезде. В середине декабря погибающих от голода и холода людей вывезли к баварской границе. Курфюрст Баварский начал затяжные переговоры с зальцбургским архиепископом: речь шла о расходах, связанных с пребыванием протестантов на баварской территории и их вывозом. В конце декабря протестанты перешли границу, слыша проклятия в свой адрес. И начались их мучительные странствия по скованной морозом Баварии. В конце концов изгнанники пришли в южнобаварский город Кауфбойрен, первый город со смешанным населением, евангелическая часть которого с радостью приняла братьев по вере.

Вихрь ужаса и сострадания пронесся по протестантской Европе, когда в конце 1732 г. стало известно об этих скандальных событиях. С протестами выступили короли Дании и Швеции. На пятницу 2 февраля 1732 г. Фридрих Вильгельм I назначил экстренное заседание Генерального управления. Министры сообщили обо всех подробностях расправы, показавших, что архиепископ Фирмиан ведет себя как изверг, а зальцбургские протестанты потерпели поражение. Они посмотрели на короля, скрипевшего зубами, и заключили: «При религиозных инцидентах вся империя смотрит на короля Пруссии». Фридрих Вильгельм встал со стула и произнес: «Если архиепископ не хочет видеть в своей стране протестантов, пусть в течение года отпустит их и вышлет в мою страну! Я буду им очень рад!» Затем он продиктовал знаменитый Патент о переселенцах от 2 февраля 1732 г., навеки закрепивший за ним почетное место в истории.