Утром 11 июня 1733 г., за день до свадьбы, граф Зекендорф вошел в приемную короля. Он осторожно расспросил подкупленного им камердинера Эверсмана и узнал: король, к счастью, в хорошем настроении. Между тем пробило девять. Зекендорф колебался. Никто лучше его не знал вспыльчивую натуру Фридриха Вильгельма. Поэтому сначала он послал в королевскую спальню Эверсмана: он, граф Зекендорф, получил из Вены срочную депешу и должен сообщить королю нечто весьма важное, но отнюдь не досадное. Фридрих Вильгельм, предвкушая радость, приказал ввести графа без всяких церемоний.

О произошедшем дальше мы знаем из письма Зекендорфа принцу Евгению, написанное графом двумя днями позднее. Граф сообщал: «Войдя в спальню, я с улыбкой сообщил лежащему в постели королю о привезенном мне курьером приказе принца Евгения: мне хотелось бы сделать исключительно важное заявление, но я должен заручиться обещанием короля выслушать меня до конца и не горячиться». Радостно улыбаясь, Фридрих Вильгельм дал обещание. И Зекендорф детально изложил требование венского двора: в интересах высокой политики и «дружбы» с императором свадьба, назначенная на следующий день, должна быть отменена. Фридрих Вильгельм сидел перед графом как каменный, сохраняя совершенно не свойственное ему спокойствие. Затем он заговорил. Вот его слова, переданные Зекендорфом в Вену:

Зекендорф сразу сообразил: король-солдат не догадался об истоках этой интриги и принимает ее за британские махинации. Он стал уверять его в сердечной любви императора, желающего своему прусскому другу всего наилучшего. При этих словах король повеселел, спокойно взял из рук Зекендорфа депешу принца Евгения, прочел ее и вернул графу: «Передайте это письмо Грумбкову и Борку. Пусть знают: ни за какие сокровища в мире я не соглашусь запятнать свою честь и отменить свадьбу либо отложить ее». Затем Фридрих Вильгельм встал, сказал, что вопрос своего примирения с Англией он целиком вверяет императору и протянул Зекендорфу руку: «Вы честный человек и всего лишь выполняете свой долг».

В 1734 г. разгорелась Война за польское наследство. Англия и Голландия держались нейтрально, но у императора Карла VI возникли разногласия с Францией по поводу прав на польский трон — Август Саксонский умер годом раньше. Пруссию предмет их спора совершенно не волновал, для нее он и гроша ломаного не стоил. Но император настоял в рейхстаге на объявлении Франции «войны от имени империи». Немецкие курфюрсты Кёльна, Баварии и Пфальца и не подумали следовать призыву императора и идти войной на французов: свои собственные интересы они предпочли императорским. Но Фридрих Вильгельм загорелся тут же: «Германии германской нации» надо помогать! Разве не он провозглашал в берлинском дворце: «Подлец тот, кто считает меня французом!» — и произносил за это тост? Тотчас же он предложил императору прусское войско в 50 тысяч человек — гигантскую по тем временам армию — и был поражен, когда Вена от нее отказалась и попросила всего лишь 10 тысяч, согласно договору. Неужели он не заметил, что при императорском дворе Пруссия считается вспомогательной державой, а в нем, Фридрихе Вильгельме, несмотря на теплые слова, видят всего лишь «курфюрста Бранденбургского»?

В начале мая 1734 г. 10-тысячный прусский отряд двинулся к Рейну, к императорской армии, находящейся под командованием 71-летнего принца Евгения. В июле король Пруссии и кронпринц Фридрих прибыли на войну. Фридрих Вильгельм разделял со своими солдатами все ее тяготы, заботился об организации войска, об уходе за больными. В конце концов, все они были его «любимыми синими детьми». К принцу Евгению он относился с огромным уважением, как к старому верному другу. Но кронпринц Фридрих не забывался ни на минуту и видел: австрийская армия по сравнению с прусскими частями ни на что не годится. Он трезво оценивал военные приемы дряхлого принца Евгения, утратившего способность к оперативным действиям и даже позволившего французам вырвать крепость Филиппсбург из-под самого носа. Молодой человек видел все, и ничто не могло обмануть его взгляд. Он был предупредительно-вежлив с австрийцами, дружески улыбался в ответ, подолгу расспрашивал офицеров и запоминал все, все без исключения. Кронпринц являл собой поразительную противоположность отцу. А тот только и делал, что жаловался: ну почему против проклятых французов выступило так мало его соотечественников, его любимых «германцев»?

В середине августа король оставил театр военных действий. В подавленном состоянии он проехал вдоль Рейна, посетил Везель, а затем устроил себе небольшой отпуск, избрав для отдыха расположенное на германско-голландской границе поместье посла Нидерландов в Берлине генерала Гинкеля. Здесь король нашел утешение, здесь этот чрезмерно растолстевший человек отметил сорок шестой день рождения в кругу собутыльников. На следующий день он оказался смертельно больным. Водянка сделала короля совершенно неподвижным; он только стонал и жадно ловил воздух. Лишь через месяц удалось доставить его в Потсдам.

В течение трех месяцев, до середины декабря, король чувствовал себя очень плохо. Дни и ночи проводил он в постели или в кресле-коляске. Он едва справлялся с бумажной работой, стиснув зубы, проводил аудиенции и совещания, а затем снова задыхался от страха, в то время как его беспрестанно возили по дворцовым коридорам. Если не считать ссору с сыном, это было самое тяжелое время в жизни короля-солдата. Как и все вокруг, он был уверен в своей близкой смерти. Но эти страшные месяцы тоже принесли плоды. Фридрих Вильгельм наконец вышел из-под рокового влияния Зекендорфа, оставшегося на войне. А Софья Доротея, преодолевшая неприязнь к мужу и оказавшая ему огромную помощь, удалила на приличное расстояние другого мерзавца — Грумбкова.

И только теперь Фридрих Вильгельм впервые усомнился в «своем» императоре. Разве все эти годы тот не обманывал его самым бессовестным образом? Разве подтверждения императором прав короля на Юлих и Берг не были всего лишь ловким ходом? Разве его, Фридриха Вильгельма, не одурачили ради признания им «Прагматической санкции»? С горечью говорил он австрийскому послу: «Мне хотят выдать белое за черное, а черное — за белое… Но теперь я вижу ясно: в Вене не выполняют тайный договор со мной, и я оказываюсь с пустыми руками. Это выглядит так, как будто в Вене перестали уважать добросовестность… Но возможно, придет время и император раскается в том, что так больно ранил своего лучшего друга…»

Новым австрийским послом, сменившим Зекендорфа, стал некий князь Лихтенштейн. Благодаря ему и обнаружилось самое худшее. Лихтенштейн уснащал свою речь теми самыми «грубыми» выражениями, про которые Зекендорф писал в Вену. И Фридрих Вильгельм понял: все его спонтанные высказывания, все доверительные частные письма, написанные им Зекендорфу, немедленно передавались графом в Вену — «грубые» слова были его собственными. Король-солдат стонал, но ничего изменить уже не мог. На своей груди он пригрел змею.

5 октября 1733 г. в Вене подписали предварительный мир между империей и французами. Германия при этом навсегда теряла все права на Лотарингию. Фридриха Вильгельма об этом событии даже не известили. Не сочли в Вене нужным сообщить Фридриху Вильгельму и о браке между Марией Терезией и герцогом Францем Лотарингским — его прусский король должен был в конце концов признать будущим германским императором (как того требовала «Прагматическая санкция»). Фридрих Вильгельм, к тому времени кое-как поставленный на ноги врачебным искусством профессора Гофмана из Галле, сначала просто не желал всему этому верить. И тогда, в момент сильнейшего разочарования, прорвалось все, что годами копилось у него на душе: «Император относится ко мне и ко всем курфюрстам так, словно мы для него какой-то сброд! — Потоки слез катились по щекам короля. — Ведь я ни в чем не виноват перед ним! — И после длинной паузы король добавил: — Я попробовал вспомнить еще раз, не имел ли я хотя бы единственной мысли, которая могла бы задеть императора и его интересы. Только как бы я ни проверял себя, ничего найти не могу…»