«Вот так сумасшедший! – думал пораженный Василий. – Человек, а зверствовал хуже зверя лютого. Ну, держись, Твердило, теперь твой черед!»

Усадьба боярина Твердилы Олексича стояла на перепутье. Одна дорога мимо нее шла к реке Мсте и дальше в Суздальскую землю, другая поворачивала к реке Ловать и вела через леса до самого Пскова.

По эту сторону Ильменского озера почти все пахотные земли и лесные угодья принадлежали боярину Твердиле. И, как бельмо на глазу, вклинивались во владения Твердилы поля и пастбища вольных землепашцев из села Гусельково. Уже многие годы не отступаются гусельчане от своей вольности, не желают идти в кабалу ни к боярским тиунам, ни к монастырю. Силой отнять земли у вольной общины ни монастырь, ни боярин не могут по закону, оставалось только козни строить.

Монастырская братия раструбила на всю округу, что грешат вольные смерды напропалую. Младенцев крестят не всех, не желая платить за это определенную плату, скоромное в пост едят, гаданья бесовские устраивают у реки, волхованием занимаются. Но ежели разобраться, то в какой деревне ныне не без этого?

Поэтому боярин Твердило стал действовать хитрее и коварнее. Брата своего он излечил от помешательства, но держал это в тайне. Наряжал его оборотнем и напускал на деревни, что вокруг Гуселькова. Макеевка пострадала от оборотня, держал он в страхе Боровую, Подсечную и Волошин погост. Люди видели оборотня и в Пехтах, и в Крутом Яру… Только Гусельково обходил оборотень стороной.

И невзлюбили зависимые смерды вольных землепашцев, будто и впрямь с нечистой силой те были связаны.

А Твердило знай посмеивается втихомолку! Ждет, когда его смерды в помутнении гнева нападут на вольное село и подпалят его со всех четырех сторон.

Задумка, полагал Твердило, была верной, а то, что грех тяжкий на душу ему ложится, ну так первый человек – Адам – греха не миновал, и последний из людей этого не минует. И такую верную задумку испортил Оверьян-недоумок!

Однажды поутру заявился в усадьбу к брату прямо в обличье оборотня! Псы цепные так лаем и зашлись. Сторож от страха в курятник залез, всех кур переполошил. Челядинка, открывшая дверь «оборотню», завизжала как резаная – и по лестнице бегом на второй ярус терема.

Твердило в одном исподнем из спальни выскочил, схватил Оверьяна за руку и в дальнюю светелку утащил. А там уж дал волю своему гневу! И так и эдак обругал он своего братца, сравнил его и с пнем трухлявым, и с котлом железным, и с гусаком безмозглым! Тот хоть бы что! Сидит на стуле, головой из стороны в сторону качает и ни слова в ответ.

– Ты сдурел, что ли?! Чего эдак-то заявился! Забыл мои предостереги! Недоумок проклятый! – тряс Твердило брата за плечо. – Язык сглотил, что ли? Отвечай, дурень!

«Дурень» в ответ ни гу-гу, лишь головой в волчьей личине кивает.

– Да ты не пьян ли? – пуще прежнего рассердился боярин.

Твердило сдернул с головы брата колпак в виде волчьей маски. А сдернув, испуганно попятился – вместо Оверьяна перед ним сидел Василий, и холодная усмешка играла у него на устах.

– Здрав будь, боярин, – негромко произнес Василий. – Как видишь, и я решил в ряженых поиграть. Да ты сядь, не трясись.

У Твердилы руки ходили ходуном, отвисшая нижняя челюсть никак не вставала на место. Он пятился бы и дальше, но наткнулся на скамью у окна и сел. Волчья голова выпала из его дрожащих рук.

– Где брат мой? – пролепетал боярин.

– Душа его ныне далеко, а тело недалече отсюда, – ответил Василий. – Поплатился жизнью Оверьян за гнусности свои! И ты поплатишься, боярин. Затем я и пришел к тебе.

– Васенька, не губи! – простонал Твердило, становясь на колени. – По гроб жизни Бога за тебя молить стану. В долгу не останусь, Васенька! Отвалю серебра, сколько пожелаешь, и мехов, и камней самоцветных… Не губи!

– Вспомни, боярин, о душах христианских, загубленных твоим братом с твоего ведома, – зло проговорил Василий.

– Отмолю, Вася! Отстрадаю! Щедро пожертвую на упокоение душ невинно убиенных. Покаюсь! На хлебе и воде сидеть буду! – лепетал Твердило и на четвереньках полз к Василию.

Дальнейшее произошло быстро, почти молниеносно.

Твердило, делая вид, что хочет поцеловать ноги Василию, опрокинул его на пол вместе со стулом. Сам навалился сверху и вцепился руками Василию в горло, накрепко вцепился, не оторвешь. Зашумело в голове у Василия, красные круги поплыли у него перед глазами. Кое-как дотянулся он до ножа засапожного и всадил в живот Твердиле по самую рукоятку. Тот обмяк и со стоном повалился набок. Василий приподнялся и, не раздумывая, вторым ударом ножа добил боярина. Потом отдышался, вытер нож об исподнюю рубаху убитого Твердилы и как пришел, так и ушел с волчьей маской на лице.

Друзья-побратимы дожидались Василия в лесу в полуверсте от боярской усадьбы. Ими была вырыта могила, на дне которой лежал мертвый Твердилин брат, завернутый в рогожу.

– Чего один? – обратился к Василию Фома. – Я думал, ты сюда Твердилу приведешь. Здесь бы и судили его своим судом. Вместе с Оверьяном и погребли бы.

– И впрямь, Вася, почто не привел Твердилу сюда? – спросил Потаня. – Ведь собирался привести…

– Убить мне пришлось Твердилу, – стаскивая с себя волчий полушубок, угрюмо ответил Василий. – Так уж вышло, други. Не серчайте.

– Ладно, чего там! – махнул рукой Костя Новоторженин. – Давайте зарывать этого.

Могилу Оверьяна забросали мерзлой землей, сверху насыпали небольшой холмик и вбили осиновый кол. На всякий случай.

– Конец оборотню, – удовлетворенно проговорил Домаш, отряхивая ладони.

– Теперь прославимся, коль не расскажем истину, – промолвил Фома.

– Прославимся, нет ли, но на том свете нам это зачтется, – задумчиво произнес Потаня.

Порешили молодцы не открывать всей правды, дабы не возбуждать злобу против себя друзей и родственников убитых ими братьев-злодеев. Пусть люди думают, что одного оборотня они убили, а другой оборотень, возможно, в отместку убил боярина Твердилу.

Стал Василий на некоторое время знаменит на весь Новгород. Стоило ему появиться на улице, люди начинали перешептываться и тыкать в него пальцами: «Вот он – сын Буслая! Оборотня одолел!»

Василий поначалу горделиво вскидывал голову, сдерживая наползавшую на уста самодовольную улыбку. Вскоре ему это надоело. Не о такой славе он мечтал. Простой люд и до этого к нему благоволил. Бояре же новгородские хоть и зауважали Василия, но в свой круг принимать его не спешили.

Однажды домой к Василию пришли выборные от братчины меховщиков и с ними новгородский тысяцкий Ядрей. Повели такую речь:

– В позапрошлый год отправились наши даньщики за Онегу, в земли чуди белоглазой аж до реки Вычегды, и сгинули без следа. Опосля ходила на поиски их дружина новгородская и наслышалась от местных охотников, будто бы великан неведомый перебил людей наших. В тех краях все люди ему поклоняются, приносят в жертву лосей и красивых девушек. Обитает тот великан среди горных кряжей, поскольку равнинная земля тяжести его тела не выдерживает.

Василий слушал купцов с небрежной усмешкой.

– Небылицами пришли меня потешить?

– Я тоже улыбался до поры, – промолвил воевода Ядрей, – покуда сам следы того великана не увидел. Я ведь водил ту дружину. След у него почти в два локтя. Вот такой след!

Воевода отмерил руками на столе.

Василий посерьезнел:

– Побожись.

– Вот тебе крест! – Ядрей размашисто перекрестился. – Не сойти мне с этого места, коль лгу!

– Не один Ядрей – все ратники его те следы видели, – заговорили купцы, – а было их без малого сотня.

– Найти того великана не пробовали? – Василий взглянул на воеводу. – При такой ступне, надо думать, он головой в небо упирается. Издалека его увидеть можно!

– Да какое там, Вася, – махнул рукой воевода, – у ратников моих одно на уме было: убраться подобру-поздорову. Не удержать их было ничем.