Танк стоял в низине, так что башня едва выступала над плато. Но еще в первый день обороны капитан установил, что эта машина с пятью снарядами к орудию вполне боеспособна и в просветах между скалами может ударить даже прямой наводкой. Удобно было вести отсюда огонь и по левому берегу реки. Но oттyдa их пока не тревожили. До сих пор немцы все еще побаивались выходить на лед. Именно для «ледового побоища» он пока и приберегал эти боеприпасы.

– К бою! – скомандовал Беркут уже под прикрытием дверцы люка, которая приняла на себя несколько пуль, больно ударив его в плечо. – Лейтенант, поднять бойцов из штольни!

Он не знал, оказался ли среди тех, кто суетился наверху, на карнизе штольни, лейтенант или нет. Но кто-то же должен был услышать его.

Тем временем вступили в перестрелку посты группы заслона, выставленные по ближней гряде. Это уже в какой-то степени спасало ситуацию. Быстро освоившись в танке, Андрей довернул башню, чтобы ствол пулемета попал в просвет, и проверил оружие. Кажется, он успел вовремя. Атакующие уже подошли к тому месту, где начинался распадок, и быстро накапливались в нем. При этом немцы совершенно не обращали внимания на завешанную рыбацкой сетью и залепленную снегом башню танка, считая машину давно вышедшей из строя.

Выждав еще несколько минут, Беркут подпустил вермахтовцев метров на двадцать и лишь тогда ударил по ним, по выступам скал, которые сразу же осыпали их каменными осколками; по тем нескольким фигурам, что еще только подступали к распадку. Затем, повернув башню так, чтобы видеть в смотровую щель часть другого распадка, он навел ствол орудия по верхней части огромной гранитной глыбы, венчавшей лощину, словно купол храма, и вновь подождал, пока у подножия ее накопится как можно больше наступающих.

Андрей видел их серые согнутые тени, ныряющими в распадок, однако ни снарядом, ни пулями достать не мог.

Единственный выход – ударить по вершине глыбы, усеяв приют немцев адским градом из камня и металла, точно таким же, каким они только что посевали русских.

– Артиллерист из меня, конечно, неважный, – пробормотал он, посылая снаряд в казенник. – Сюда бы Крамарчука, тот бы с вами поговорил, как полагается, со всей душевностью. Но его нет, так что вы уж извините.

Когда дым, грохот и султан взрыва улеглись, Беркут увидел, что фасад глыбы совершенно изменился, та часть ее, которая нависала над низиной, рухнула вниз, очевидно, искалечив и похоронив всех, кто под ней находился. Он подождал еще несколько секунд. Нет, никто не поднимался.

«Очень часто судьба боя зависит от того, окажется ли в нужную минуту какой-нибудь перепуганный солдатик на краю полуобвалившегося окопа, в котором никого из его защитников в живых не осталось, – вспомнилась ему мрачная присказка их преподавателя по тактике обороны. – Одного-единственного перепуганного солдатика со своей трехлинейкой. Которого иногда так не хватает».

– Что, выкурили тебя, Звонарь? – добродушно спросил он, оставив танк и присоединившись к Звонарю и Арзамасцеву.

– Да не то чтобы совсем…

Встреченные с трех сторон огнем, немцы очень быстро поняли, что в штольнях снарядами красноармейцев не достанешь, и начали пятиться за первый вал, на окраину плато. Правда, от двух домов хутора, которые капитан мог видеть отсюда, остались лишь руины. Но и они опять огрызались автоматным огнем. Дело в том, что, как только начался артналет, защитники попрятались в выдолбленных в камне подвалах, служивших теперь надежным убежищем. И никаких потерь не понесли.

– Выкурили-таки, выкурили.

– Это я к хлопцам на хутор забежал – погреться, покурить. А назад не успел. Чуть германцу в пасть не угодил, хорошо, что догадался спрыгнуть в ложбину.

– В любом случае возвращаться к воротам уже поздно, поэтому оставайся здесь. Впрочем, с хутора тоже пора отойти. Еще одна такая атака, и они зажмут нас возле штолен. Тогда каждый боец будет на счету.

– И зажмут, – согласился Звонарь. – Лед на реке уже вон какой. К утру оттуда попрут. Но драться здесь все же можно. Лучше позиций не найти.

– Слышал, ефрейтор, – обратился Беркут к Арзамасцеву, – а ты говоришь: долг солдатский нам не ведом. Пока мы вместе, несколько дней еще продержимся. И врага продержим.

– А не продержали бы – так что, фронт рухнул бы?! Или, может, только на наших штыках он и держится?!

– Все может быть, – рассудительно покачал головой Беркут. – Может, только на наших и держится. Так что гордитесь.

– Или молитесь, – проворчал ефрейтор.

– Разговоры прекратить, слушайте приказ: остаетесь пока здесь и внимательно следите за распадком, вдруг кто-то из вермахтовцев оживет. Я же сбегаю на хутор, посмотрю, что там делается. Старшим остается ефрейтор Арзамасцев.

Но, уже уходя от бойцов, капитан услышал, как Арзамасцев негромко спросил Звонаря:

– Думаешь, по такому льду действительно можно пройти от берега до берега?

– Если за день не пригреет, да под луну чуть сильнее прихватит, – хоть танком езжай, – подогрел его дезертирское настроение рядовой.

Беркут знал, что рано или поздно приказ этот из штаба дивизии последует: нужны были сведения об огневых точках на правом берегу, вообще о ситуации на правобережном участке, подступающем к Каменоречью.

– Кого пошлем? – обратился капитан к Глодову, как только прочел поданную ему радистом радиограмму.

– В принципе сформировать группу несложно. А вот, чтобы в составе ее оказался человек, хоть немного знающий деревню и окрестности.

– Среди бойцов есть местные?

– Надо бы спросить. Хоть один должен бы обнаружиться.

– Кого бы вы ни спрашивали, отцы-командиры, все равно выяснится, что такой боец у нас один – Калина Войтич, – объявил случайно оказавшийся здесь Мальчевский, привыкший в промежутках между боями околачиваться возле офицеров.

– Она не является бойцом, – мгновенно отреагировал Андрей. – Никто в состав гарнизона ее не зачислял.

– А кто должен был зачислять ее, праведницу варфоломеевскую? Она сама себя… хоть в Генштаб зачислит. Если только ей вздумается.

– Отставить, Мальчевский. Сами прекрасно знаете, что бойцом Красной армии она не является, – ворчливо известил капитан.

Мысль о том, что он должен рисковать Калиной, показалась Андрею дикой и совершенно невыносимой. Девушка была права: та ночь многое изменила в их отношениях. Где бы он ни был, чем бы ни занимался, его везде сопровождало незримое присутствие Войтич. Тем более что она и в самом деле частенько оказывалась где-то неподалеку. Не рядом, а как бы на ближайшем горизонте.

Вооруженная коротким кавалерийским карабином – очень удобным для нее, из которого она стреляла с невообразимой меткостью, и двумя пистолетами, Калина целый день ненавязчиво рейдировала неподалеку КП, или же продвигалась вслед за Беркутом в его вылазках на передовую. При этом Андрей почти физически ощущал, что его охраняет снайпер и что в любую минуту может прогреметь выстрел, причем за несколько мгновений до того, как сам он заметит опасность. И лишь время от времени это рейдирование Войтич надоедало, и тогда она на полчаса или на час отправлялась к «воротам» Каменоречья, на вольную охоту.

– Наверное, стоит все же зачислить ее, капитан. А то ведь всю немчуру вокруг, не будучи бойцом гарнизона, перестреляет. Как потом перед начальством оправдываться будем? Зря сухарь армейский жевали, получается.

– Если я и решусь послать ее, то командовать группой прикажу тебе, – пригрозил капитан.

– Кому ж еще горгоной этой содомо-гоморской командовать, как не мне? – невозмутимо признал-согласился младший сержант.

И по тому, с какой покаянной обреченностью согласился он с таким решением, Беркут определил: «А ведь не равнодушен к Калине! Как бы на людях не цапался с нею, существует, существует какая-то негласная связь между этими, на первый взгляд, совершенно непримиримыми в своем сосуществовании людьми!». Поняв это, Андрей ощутил совершенно отчетливую ревность. Даже то, что в разведку им придется идти вместе, уже как-то настораживало капитана.