– Какой пост, какой, козе под хвост, пост?! – вмешался рядовой, подбежавший к машине вместе с Мальчевским. – Ты же все видел, младсерж Мальчевский! Уходить надо! Плоты сбивать и уходить, пока еще можно уйти!

– Считаете, что немцы заняли этот берег до конца тысячелетнего рейха? Или паниковать вздумали? Младший сержант, выполняйте приказ. Как только все здесь завалите, отзовите красноармейца Звонаря.

– Звонаря? – переспросил младсерж. – Кто такой, почему о таковом лично мне доложено не было?!

– Он остался у въезда в эту каменную пустыню.

– Один, что ли, остался, легионер короля Мафусаила?

– Предпочитает, знаете ли, одиночество.

– Тогда это наш хлопец.

– Командира! Любого командира! – донесся до них крик солдата, появившегося у второго дома, со снесенной крышей. – На связи командир дивизии.

– Все еще действует связь? – удивленно спросил Беркут подбегающего к машине лейтенанта. И лишь когда тот развел руками, вспомнил, что Глодов прибыл сюда вместе с ним. – Арзамасцев, Ищук! Груз – в каменоломню. Машину тоже укройте, – отдавал приказания, уже подбегая к дому, на обгоревшем, разрушенном крыльце которого стоял высокий, по-старчески сутулый телефонист.

Часть крыши дома упала так, что подступиться к входной двери можно было лишь пригнувшись и пройдя под свисающими бревнами. Но в самом доме, особенно в просторной кухне, с окнами, забитыми подушками и завешанными шинелями, было довольно тепло и даже по-своему, по-фронтовому, уютно. Чувствовалось, что еще недавно здесь топили печь. Причем огонь в ней разводили, несмотря на то, что верхняя часть дымохода была снесена.

– Командир дивизии – в звании генерала? – спросил Беркут связиста, отыскивая при свете керосинки лежавший в углу, на каком-то ящике, полевой телефон.

– Генерал-майор Мезенцев, – полушепотом ответил связист, очевидно, побаиваясь, как бы на том конце провода генерал не услышал свое имя, всуе произнесенное безымянным ефрейтором.

– Здесь капитан Громов.

– Капитан… кто? – переспросили охрипшим, совсем некомандирским голосом на том конце провода.

– Громов, товарищ генерал! – решил Андрей назвать свою настоящую фамилию, понимая, что генерал начнет выяснять, кто он таков и откуда взялся.

– Слушай, капитан, что там у тебя происходит?!

– Воюем, товарищ генерал.

– Понятно, что воюете, но ты давай открытым текстом, черт с ними, если прослушивают. Что происходит? Вы все еще держитесь?

– Держимся, конечно.

– Какими силами? Вы – единственные, кто еще цепляется за тот берег. Сколько у тебя людей?

– Думаю, человек сорок насчитаем. – Андрей вопросительно взглянул на связиста, но тот растерянно пожал согбенными плечиками.

– Может, и наберется, – проговорил вполголоса.

– Противник пока еще только прощупывает нас. Он все еще в азарте наступления, а потому ринулся к броду, к переправе…

– Он не к переправе. Он уже за этот берег зацепился и теснит нас, – прохрипел-пророкотал в трубку генерал. – Так сколько вас, говоришь?

– Я только что прибыл, товарищ генерал. Мне нужно еще минут двадцать, чтобы выяснить…

– Постой-постой! Откуда это ты прибыл? Из какого полка? Что-то я тебя, Громов, не припомню.

– Я не из вашей дивизии, – Беркут оглянулся на вошедшего лейтенанта и жестом попросил его присесть – он мог понадобиться.

– Так все-таки откуда? – теперь голос генерала звучал настороженнее и требовательнее. – Из соседней дивизии, что ли?

– Дело в том, что на косу я попал случайно. Мы прорвались на грузовике, который подвозил сюда боеприпасы и продукты. Сам я из-за линии фронта. Командовал диверсионно-партизанской группой. В Украинском штабе партизанского движения меня знают, как «лейтенанта Беркута». Внеочередное звание, «капитан», присвоили всего лишь несколько дней назад. Это я на тот случай, если вдруг начнете выяснять!

– Ни черта не пойму, – откровенно проворчал генерал, однако теперь голос его стал мягче.

– Я – тоже не многое понимаю, – успокоил его Беркут, считая, что вникать в подробности комдиву не обязательно. Главное, чтобы сгоряча не принял его за диверсанта.

– Но все-таки чуть подробнее.

– Наш самолет, то есть тот самолет, на котором меня как командира разведывательно-диверсионной группы должны были доставить из-за линии фронта в штаб армии, был подбит и сел на вашем берегу, в трех-четырех километрах от реки, справа от дороги, ведущей к переправе. Там осталось несколько бойцов, однако немцы могут захватить самолет, – поспешно чеканил Андрей, опустившись на краешек стула, на котором еще стояла миска с солдатской похлебкой.

Он опасался, что объяснение может затянуться, потому что объяснить генералу, кто он такой, откуда прибыл и как оказался здесь, значит, по существу, пересказать половину своей фронтовой биографии.

– Самолет, говоришь? Это же где-то в расположении вашего полка… – вполголоса проговорил генерал, явно обращаясь к кому-то из стоящих рядом с ним. – Тогда почему не доложили? Не знали? Быстро разведчиков… Обеспечить охрану самолета.

– Его нужно отбуксировать в безопасное место, – вклинился в их разговор Беркут. – Экипаж остался у машины. Вместе с ним – прибывший со мной майор-летчик, сбитый немцами над партизанскими лесами, и один из моих бойцов.

– Понял, капитан, понял, – занервничал теперь уже генерал. Он тоже почувствовал, что время уходит. Драгоценное время.

– И еще просьба, – властно перебил его Андрей. – Найдите, пожалуйста, способ связаться с Москвой, с Украинским штабом партизанского движения, и сообщить, что капитан Громов, он же капитан Беркут, – «капитан Громов, он же Беркут» сразу же диктовал телефонисту генерал, – из-за линии фронта прибыл. Но задерживается по теперь уже известным вам обстоятельствам.

– …Только что прибыл, – лихорадочно диктовал генерал, на которого магически подействовало сообщения о том, что капитана Беркута доставляют из-за линии фронта. – Самолет подбит и совершил вынужденную посадку….В Украинский штаб партизанского движения. Майор, позаботьтесь. Все у тебя, капитан?

– Так точно, товарищ генерал.

Несколько секунд трубка молчала. Беркут даже потряс ее, поднялся и еще раз вопросительно взглянул на стоявшего рядом и, почему-то навытяжку, ефрейтора, заподозрив, что связь прервана.

– Слушай, капитан, – вдруг снова зарокотала трубка. Но только теперь в голосе генерала послышалось нечто такое, что заставляет подчиненного напрячь внимание, сосредоточиться и преисполниться желанием выполнить. Во что бы то ни стало выполнить. – Слушай меня внимательно, дорогой ты мой, – это «дорогой ты мой» совершенно не вписывалось в тон и суть их разговора, но что поделаешь? – Кто бы ты ни был и откуда бы ни появился. Но коль уж ты оказался на плацдарме… Моим именем и приказом… Как представитель штаба дивизии… Собери всех, кто оказался на этом плато. Независимо от того, из каких они частей.

– Есть, собрать всех, кто способен держать оружие.

– Правильно, по-солдатски понимаешь, – одобрил генерал. – Где-то там, судя по карте и донесениям, есть старая каменоломня, хутор, болото. Местность каменистая. Словом, если ты из-за линии фронта, да командовал такими людьми… Собери и продержись. Во что бы то ни стало – продержись.

– Понял, товарищ генерал. Исходя из вашего приказа, буду действовать как комендант гарнизона этого плацдарма.

– Как комендант – это да. Однако ничего ты не понял. Ты еще ничего не понял, капитан, – гремел в трубке голос генерала. – Понять может лишь тот, кто знает, какой кровью доставался нам этот плацдарм, эта самая каменоломня и хуторок Каменоречье – при форсировании. Поэтому собери бойцов и держись. До вечера не обещаю. Дай бог здесь выстоять. Но скоро штаб армии подкинет резервы и тогда… До вечера – нет, а завтра на рассвете обязательно попытаемся пробиться к тебе. И нужен будет плацдарм. Ты же знаешь: порой двадцать, пусть даже всего-навсего десять, метров «своего» берега, но своего, не стреляющего, не ощетинившегося стволами, – и то уже солдатское счастье.