Пока мальчишка возился с ремнем, Штубер терпеливо и теперь уже обстоятельнее объяснял, что десантники схватили его вместе с несколькими другими красноармейцами, но те бойцы погибли, а он сумел спастись и сейчас спешит в штаб, чтобы предупредить, что в лесу бандитствуют враги.

Где-то поблизости разорвалась бомба, и от воздушной волны вылетело оконное стекло, осыпав осколками грудь Штубера. Совсем рядом захлебывались огнем спаренные зенитные пулеметы. Мальчишка верил «красноармейцу» и старался изо всех сил, однако старание его казалось гостю слишком медлительным.

Когда же руки наконец оказались свободными, Штубер вырвал у мальчишки нож и, сунув себе за голенище, выглянул в выходящее во двор окно. Он не мог допустить, что офицер и двое солдат, остановившиеся вблизи калитки, ищут именно его, но предстать перед ними без документов, ремня и пилотки было бы самоубийством. С силой оглушив мальчишку кулаком по голове, Штубер метнулся в соседнюю комнату, вышиб стулом остатки стекла и выскочил в сад.

– Браток, рули сюда! Сюда подкатывай! – позвал его в соседнем дворе боец, высунувшись из погреба, что уцелел рядом с разрушенным домом. – Еще минут пять, и они уберутся!

Штубер увидел несшийся прямо на него «мессершмитт» и впервые понял, что для него эти самолеты сейчас не менее опасны, чем для любого русского. Метнувшись к подвалу, он почти скатился по лестничке, чуть не сбив с ног красноармейца-«зазывалу».

– Что носишься как угорелый? – проворчал кто-то из угла подвала. – Приказа не знаешь: во время налета – в укрытие?

– Какое укрытие?! Немец вон прорвался на наш берег.

– Где прорвался?! – враз спохватился тот, что по-командирски ворчал на Штубера.

– Как где? У города! На окраине германцы захватили переправу и прорвались. По мосту не вышло – так они там…

– Неужели? Должны же были задержать… – Офицер уже, очевидно, знал про попытку немцев захватить мост, поэтому сообщение пришельца никакого особого недоверия у него не вызвало. А главное, Штубер отвлек этим советского офицера от лишних расспросов. – Где ж его, фрица, еще останавливать, как не на Днестре?

– Вот и я так мозгую. Да только город наши оставляют.

– Тогда я сбегаю найду старшину и остальных наших, – занервничал красноармеец-«зазывала», вновь поднимаясь по лестнице. – А, товарищ лейтенант?

– Пересиди налет. Не видишь, что ли?

– Да вы здесь побудьте, я по-быстрому, – и Штубер понял, что зазывала явно настроился бежать не только из подвала, но и из города.

– Сейчас все уйдем! – рявкнул на него офицер, тоже не поверивший, что боец вернется. Но тот уже был на поверхности и слов его не слышал.

– Думаю, еще часок их на окраине подержат, – успокоил Штубер лейтенанта, когда они остались вдвоем. – А лес недалеко, уйти всегда успеем.

– Почему сразу «уйти»? – Лейтенанту было под сорок. И с красноармейцами он привык говорить только командирским, не терпящим возражений, тоном. «Из запаса. Очевидно, из руководящих работников», – определил Штубер. Принципы комплектования офицерского корпуса Красной армии из числа «запасников» тайной для него не были. – Вдруг поступит приказ держать город до последней возможности? А поступит – значит будем держать.

– Если поступит – тогда, конечно… Тогда удержим, – вытянулся в струнку Штубер. Но как только, подозрительно смерив его взглядом, уж не насмехается ли над ним этот верзила, лейтенант ступил на лесенку, оберштурмфюрер сбил его оттуда хорошо натренированным ударом в затылок и тотчас же ударил ребром подошвы в глотку.

Минут через пять диверсант осторожно выглянул из подвала. Никого. Уже в форме лейтенанта Красной армии, с кобурой на ремне, Штубер выбрался из этого случайного убежища и, перепрыгнув через полуразрушенную изгородь, пристроился к веренице выходивших из города солдат. А еще через несколько минут один из бойцов потеснился на подводе:

– Присаживайтесь, товарищ лейтенант. Еще натрете мозоли, до самого Буга топая.

– Прекратить панические разговоры! – осадил его Штубер. – Под трибунал захотел, в «пособники врага»?

– Какой же я «пособник»? – отшатнулся от него красноармеец. – Господь с вами!

– То-то же! Да успокойся, – тот час же решил подружиться с ним лейтенант. – Про «пособника» – это я так, для острастки. Как полагается командиру.

– Спасибо, что всего лишь для острастки, – все еще обиженно поблагодарил красноармеец.

– У нас, в тридцать седьмом, половину села расстреляли да по лагерям пересажали, – проворчал раненый в обе ноги артиллерист, полулежавший за спиной Штубера. – И тоже, видать, «для острастки».

«Ну что ж, – хладнокровно обдумывал свое положение оберштурмфюрер, подергиваясь (еще давала знать о себе боль в брюшине) на тряской повозке. – Выходит, это был не мой мост, не моя судьба, а главное, своего шанса я не упустил».

– Неужели действительно будем отступать до самого Буга? – как бы про себя усомнился седоусый возница в гражданском, не придавший никакого внимания демагогии отступавшего вместе с ними лейтенанта.

– Я же сказал: остановим.

– Как? Вот вы – офицер. А с вами уже ни одного солдата. «Где солдаты?» – спросят вас на Буге.

После всего того, что произошло на мосту, дот представал перед Громовым последним и единственным пристанищем для каждого, кто сумел уцелеть в этом растерзанном мире и кто твердо решил, что залитые кровью берега реки – не для него.

В какую-то минуту лейтенант даже показался сам себе сбежавшим с поля боя. Ему не хотелось сейчас ни храбрости, ни победы, ни славы. Забиться в подземелье, затаиться, пересидеть… Хоть сутки, но отсидеться.

– Поберегитесь, лейтенант, – потеснили его на пересечении тропинок вынырнувшие из оврага два безбожно навьюченных металлом пулеметчика. – Последняя надежда фронта идет.

– Похоже, что последняя…

Разорвавшийся на берегу снаряд заставил эту «надежду фронта» на какое-то время остановиться, присесть и так, в полуприсяде, оцепенеть. Второй снаряд взорвался значительно ближе дота. Громов понял: это пристрелка и что самое время скрыться за массивной дверью «Беркута» или хотя бы в окопчике у входа. Однако не сделал этого. Не сделал только потому, что пулеметчики не могли бы нырнуть вслед за ним. А ему не хотелось, чтобы эти двое красноармейцев посмотрели вслед ему с ехидной завистью: «Хорошо им там, за бетонными стенами, отлеживаться!»

Но как только лейтенант все же вошел в дот, сразу же позвонил майор Шелуденко. Он словно поджидал, когда комендант наконец появится в своем подземелье.

– Где это ты пропадаешь, лейтенант?! – набросился на Громова.

– Я здесь, у дота.

– Что «здесь», что «здесь», петрушка – мак зеленый?! Я уже трижды звонил. У тебя что, не нашлось бойца, которого можно было бы послать за санинструктором?! И сколько можно ее везти? Или ты с ней еще и в ресторан заглянул?!

– Именно так все и было, товарищ майор, – невозмутимо ответил Андрей. Он, конечно, мог бы оборвать Шелуденко, заставить его вспомнить, что говорит с офицером и что подобный тон вообще недопустим, но это ли тема для разговора с командиром батальона, когда немцы окапываются у тебя под носом? – Правда, я еще успел заглянуть на мост. Именно в то время, когда там оказался батальон переодетых немцев. Ваш коллега, командир охраны моста, майор, может это подтвердить.

– Постой, постой… – сразу поостыл Шелуденко. – Так ты что, был у самого моста?

– Так уж получилось. Дот, в котором находилась санинструктор…

– Да погоди ты со своим санинструктором! Там что, действительно целый батальон немцев прорывался в нашей форме? А то тут один младшой лейтенант расписал мне целую мостовую баталию. Но я решил, что он что-то напутал. Или приврал.

– Прорывался. Только не удалось. Правда, мост, как вы уже знаете, пришлось взорвать.

– А куда денешься? Пол-Украины в воздух высаживать придется, пока темп наступления собьем.

– Уже сбиваем. Там, у моста.

– Молчи, стратег, – раздосадованно осадил его Шелуденко. И Громов понял, что сожалеет майор не по поводу моста, а потому, что не отвел душу той взбучкой, которую готовил своему новому лейтенанту.