– В народе – обычный пенис! Точное определение местожительства, которое и должно значиться в паспорте у нашего дорогого Димочки.

Таисия свернула с главной дороги. Через три минуты машина остановилась у ворот кованого забора, огораживающего высокое здание. Предъявив пропуск охране, Тая проехала к подземному паркингу, предназначенному для владельцев квартир этой элитной многоэтажки. На скоростном лифте они поднялись на последний этаж. Таисия пропустила Ирину вперед.

– Ну, как тебе моя обитель? – спросила она, включив свет.

– Хорошая квартира, – ответила Ирина, оглядевшись.

– Хорошая?! – возмутилась Таисия. – Ты знаешь, сколько сюда денег вложено? Не представляешь, как тяжело мне пришлось…

– Избавь меня от подробностей, алчная девица!

Таисия прошлась по студийной зоне:

– Три спальни. Джакузи. Зимний сад. Красота! А ты говоришь – «хорошая». Она не просто хорошая, она – восхитительная!

Ирина подошла к окну и посмотрела вниз.

– Красиво, – вздохнула она. – Удивляюсь, откуда у тебя столько денег?

Таисия прошла к бару:

– От верблюда. Что пить будем? Что-нибудь крепкое или вкусное?

– Крепкое, – сказала Ирина, сбросила туфли и легла на диван. – Благодать! Я с Людмилой поссорилась.

– Когда ты уже успела с этой ведьмой встретиться? – Таисия, удивившись, остановилась перед холодильником, забыв, зачем она его открыла.

– Она к деду приезжала. Выпивши была. Потом Артур забрал ее домой.

– И Бурмистрова видела? – Таисия уже выкладывала фрукты на стол. – День свиданий какой-то! Он сегодня на кладбище был. Красавчик! Фигуристый, разодетый в пух и прах. Не обижайся, но мне непонятно, почему он живет с твоей матерью? Думаю, этот вопрос не только меня мучает, но и половину города, в особенности самок, готовых на все, чтобы вскочить на бурмистровский… Сама понимаешь, на что именно.

Ирина пожала плечами:

– Ничего в нем красивого не вижу. Обычный дядька, которому скоро исполнится пятьдесят.

– О! – протянула Таисия. – Ты ошибаешься. Бурмистров весьма хорош собой. Ухоженный, спортивный. Мой папочка в его возрасте на старую развалюху был похож.

– Дед как-то сказал, что Артур любил мою мать еще со школы. Они учились в одном классе.

– Меня бы кто-нибудь так любил!

– Я тебя умоляю, – отмахнулась Ирина. – И тебя любят, раз такие квартиры дарят.

– Любят спать со мной. – Таисия подала Ирине стаканы и бутылку виски, потом перенесла на столик перед диваном тарелки с закусками и фруктами. – А жить предпочитают со своими женами. Наливай ты, а то у меня рука тяжелая.

– Твой любовник женат? – Ирина разлила виски по стаканам. – И тебе не стыдно?

– Стыдно?! В моем лексиконе нет такого слова. – Таисия отсалютовала Ирине и выпила содержимое своего стакана залпом. – Еще! – показала она глазами на бутылку. – Иначе каждый раз, когда я пойду в туалет, мне придется краснеть перед своим унитазом – за то, что он не только мою голую задницу видит, но и…

– Стоп! Я все поняла. – Ирина протестующе подняла руку вверх. – И все же это гадко. Как можно спать с мужчиной, который принадлежит другой женщине?

– Любить мужчину, который женат, сложно. И больно.

– Ты его любишь? – Ирина погладила подругу по коленке.

– Котенок, я не сплю с теми, кого не люблю, – горько улыбнулась Таисия. – Не нужно так уж плохо обо мне думать. Давай лучше пить. Что-то сегодня мое настроение ни на что не годится, – она подняла стакан. – За мужчин, которых мы любим!

– Я не люблю мужчин. Только деда, но он уже не мужчина.

– Сделаю вид, что верю тебе. – Таисия потрепала Ирину по щеке. – Но глаза у тебя огнем горели, когда я о Каманине говорила. А что касается нашего деда, то, думаю, он еще какому-нибудь студенту-первокурснику фору даст!

Утром Ирина едва разлепила веки. Голова чудовищно болела, во рту все пересохло. Она поднялась с дивана, на котором уснула, когда они с Таисией опустошили очередную бутылку, потерла виски и застонала. Почему каждый раз, когда они с Таисией пьют вдвоем, она потом всегда чувствует себя так, будто по ней танк проехал? Все тело ноет и болит, тошнота подкатывает к горлу, и хочется умереть. Ирина прошла к холодильнику, достала пакет с апельсиновым соком и с жадностью напилась. Затем вернулась на диван, натянула на голову плед и заснула. Проснулась оттого, что кто-то тряс ее за плечо.

– Ира, просыпайся, – шептала Таисия. – Я тебе супец привезла и еще кое-что.

– Что? – прохрипела Ирина, стянув с себя одеяло. – Фу! Чем от тебя пахнет?!

– Мужчиной. – Таисия принесла ей тарелку и ложку.

– Ты уже успела встретиться со своим любовником?

– Как видишь. Правда, пришлось изрядно постараться, чтобы на моем лице не были заметны следы сегодняшней ночи. Да, охрана передала мне цветы. Я думала, это для меня, поэтому прочла карточку. Тебе, от Каманина, – добавила она со странным блеском в глазах.

Ирина посмотрела на белые розы, лежавшие у Таисии на коленях, поднялась с дивана и направилась к двери.

– Ты куда?

– Домой, в Брайтон, – ответила Ирина. – Нужно к деду заехать, попрощаться. Больше я сюда не вернусь. Никогда!

Таисия отложила цветы в сторону:

– Я с тобой.

– К деду?

– В Брайтон. Я до следующего четверга абсолютно свободна.

Ирина кивнула и пошатнулась.

– Брайтон подождет до завтра, если я не умру к тому времени, – сказала она, вернувшись на диван.

– Дорогая, – Таисия взяла одну розу из букета и провела лепестками по лицу Ирины, – ты так и не сказала, для чего приезжала? Чтобы со мной на пару напиться?

– Не только, – махнула рукой Ирина, отводя щекотавший кожу цветок в сторону. – Кстати, почему ты так хорошо себя чувствуешь? Как будто и не пила.

– Практика большая. В записке Каманин просит, чтобы ты позвонила ему. Как поступишь?

– Не знаю.

– Тогда за тебя решу я.

Таисия взяла букет и, подойдя к урне, с такой яростью затолкала его внутрь, будто это был сам Каманин. Потом она порвала записку с номером телефона и вернулась к Ирине.

– Ты злая, – сказала Ирина, с горечью косясь на урну, где упокоились розы.

– Разве? Никогда не считала себя такой.

– Злая, – прошептала Ирина и закрыла глаза.

Таисия подождала, когда дыхание подруги выровняется, достала из сумочки сигареты, закурила и подошла к зеркалу. Тонкой струйкой выпуская изо рта дым, она смотрела на себя и размышляла над словами Ирины. Нет, подруга ошиблась. Она не злая, а циничная. Люди часто путают эти понятия, считая их синонимами, хотя они не имеют между собой ничего общего. Злость – это раздражение, недовольство, враждебность. Цинизм же – особая, тонкая философия, результат жизненного опыта, сопряженного с душевными травмами, о которых никому не хочется рассказывать. Это панцирь, маскирующий беспросветную грусть и одиночество. Именно отсюда и берется жесткость, которую часто принимают за злобность.

Таисия подумала о том, что таким женщинам, как Ирина, легко быть мягкими и нежными. Они никогда не сталкиваются с жизненными трудностями. Им неизвестно, какими сложными бывают финансовые проблемы, да и душевные передряги с ними редко случаются. Так, иногда тряхнет из-за любовной лихорадки, не более того. Жизнь Таисии была другой. Не такой ровной, надежной и обеспеченной, как у Ирины. Она и превратила Таю в циника. Таисия игриво улыбнулась своему отражению. «Очень красивый циник», – промелькнуло в ее глазах, с интересом рассматривающих тонкую фигуру необычайно привлекательной женщины, стоявшей перед зеркалом с дымящейся сигаретой в руке.

Родители Таисии эмигрировали из России вскоре после распада Союза. Перспективные врачи у себя на родине, в новом мире они оказались никому не нужны. Но если мама быстро сориентировалась, в кратчайшие сроки выучила чужой язык и стала энергично пробивать дорогу в жизни, то отцу так и не удалось перестроиться. Не имея возможности заниматься медицинской практикой, он быстро превратился в домохозяйку, на которой лежала ответственность по воспитанию Таисии и ее двух младших братьев. По вечерам он заливал свою профессиональную непригодность дешевыми горячительными напитками, а по утрам, мучаясь от похмелья, отвозил детей в школу и занимался домашними делами. Он не был раздражительным, никогда не устраивал скандалов и все тяготы жизни принимал безропотно, с непонятным для Таисии безразличием. Типичный тихий пьяница, на которого было трудно смотреть без жалости, он вызывал массу противоречивых чувств у своих детей: братья обожали мягкого и доброго отца, Таисия же, наоборот, стеснялась его. Временами, наблюдая за тем, как он терпеливо готовит ужин в кухне, она чувствовала, что в ней вскипает гнев – такой силы, что она готова была вырвать из его рук половник и молотить им отца по спине до тех пор, пока он, бездыханный, не упадет на пол. Ей было противно ощущать себя дочерью столь безынициативного и потерявшегося человека, но еще противнее – смотреть на себя в зеркало и видеть там точную копию того, кого она так жестоко презирала. Угловатая девочка с огромным носом и жидкими серыми волосами – такой она была в свои тринадцать. Сейчас, когда ей было уже двадцать семь, Таисия иногда со страхом всматривалась в свое отражение, боясь обнаружить того, прежнего, закомплексованного подростка, ту девочку, какой она когда-то была. Но если внешность ее претерпела кардинальные изменения, то страх превратиться в человека, повторяющего судьбу отца, продолжал терзать ее, заставляя Таисию доказывать себе и окружающим, что она представляет собой особую ценность. И ценность эта выражалась в качестве жизни, вернее, в ее стоимости. Таисия была дорогой женщиной, с маниакальной алчностью окружавшей себя не менее дорогими игрушками, предназначенными для того, чтобы скрыть ту лишенную подарков жизнь, которую она пыталась забыть. Она боялась говорить о своем детстве, но не потому, что оно было слишком траурным и суровым, напротив, в нем было много смеха и веселья. И все же, отличаясь безмерным снобизмом, Таисия не любила вспоминать свое прошлое: она смущалась той простоты, в которой выросла, стыдилась родителей и того, как именно она добилась нынешнего положения в обществе.