– Галя, успокойся, – твердила я, – он же не психически больной! Все обойдется.

– Ты не представляешь, каким он может быть, – причитала она.

Когда мы ворвались в дом, там царила тишина.

– Все! – У Галки побелели губы.

У меня упало сердце. Я забормотала что-то утешительное, одновременно представляя два окровавленных трупа на дорогом шерстяном ковре.

– Надя! – тихонько позвала я, на всякий случай проверив, не захлопнули ли мы за собой дверь: в случае чего – рванем назад и в машину.

Из кухни показалась Надя. Выглядела она немного бледной.

– А, девочки, это вы… – нетвердым голосом произнесла она.

– Надька! – воскликнула Галина. – Ты жива! Папа приезжал?

– Да, – кивнула Надежда. – Мы с мамой так испугались вначале. Он был вне себя. Не знаю, что бы мы делали, если бы не Карина. Он так орал! Я никогда прежде не видела Андрея в таком состоянии. Только Карина сумела его успокоить.

– Как? – выдохнули мы в один голос.

– Я видела, что он в квартире устроил. Там все порублено, – сообщила я.

– Мы сюда рванули, – добавила Галка. – Я боялась, отец вас убьет.

– Мог, – подтвердила Надя, – но Карина его в кабинет уволокла. После Андрей вышел уже спокойный.

– А теперь где твой муж?

– На работу поехал.

Тогда я подумала, что, наверное, зря так плохо думала о Куляревой. И вдруг поняла, что жутко хочу есть. Мы ведь так и не успели перекусить. По дороге об этом не думали, а теперь желудок так и сводило судорогами. А дома шаром покати. Пока картошки начищу, пока пожарю…

– Надь, сделай мне бутербродик, пожалуйста, – попросила я.

Надя вздрогнула, словно испугалась. Потом кивнула:

– Пошли на кухню… У нас обед есть.

Как я уже говорила, запасы в моем крошечном «ЗИЛе» истощились. Поэтому на следующий день с утра, сразу после ставшего уже традиционным купания, я составила список покупок и отправилась в магазин. На небольшой стояночке было припарковано несколько машин. Мне пришлось протискиваться между здоровенным тускло-серым джипом и ржавыми «Жигулями». А при моих габаритах это не так просто.

У самой двери в магазин я остановилась и обернулась: где-то я уже видела эту махину. Серый джип с большим багажником… Зайдя в магазин, я огляделась: небольшая очередь: мамаша с трехлетним ребенком. Двое рабочих, один из них явно хозяин «Жигулей»… Но никого, кому мог бы принадлежать этот джип, видно не было.

Суп с лапшой – самое простое блюдо. Варишь кусок курицы, отделяешь мясо от костей и добавляешь в кипящий бульон лапшу. Для фигуры не слишком полезно, зато просто и сытно.

Фигурой я похвастаться не могла: талии нет, живот выпирает, ляжки толстые. Я оглядела свое отражение в полированной дверце гардероба: наверное, поверхность искажала изображение, но я показалась себе не такой безобразной, как месяц назад. Самообман, конечно. Если бы на месте дверцы было зеркало, оно бы мне не польстило.

В доме из-за постоянно моросящих дождей стало сыро. Нужно было бы протопить печку, а мне было лень. Надо будет купить обогреватель. Пока же решила вышибить клин клином: раскрыла окна пошире и оставила дверь нараспашку. Одно дело – застоявшийся запах подпревающего дерева, другое – свежий, хоть и влажный аромат листвы.

Выйдя в сад, я разложила на столе распечатки двух статей, которые всучила мне Галя, ее же «экспертизу» и принялась читать. Галка старательно собрала все материалы об окружении Шарля-Луи и его любовника Жоржа. Странная выходила история: никому эта злосчастная дуэль не была нужна, кроме самого Поэта. Он, единственный, неудержимо стремился к собственной гибели. Что же его влекло? Неужели исключительно неприязнь к «нетрадиционной ориентации»?

Я в юности наивно полагала, что «жопа» – это вполне невинно, чтоб сидеть, а оказалось, совсем для другого дела. Протежировал Дундуку министр просвещения и президент Академии наук. Почему протежировал? А вы еще не поняли?

Действительно, очень хлестко написано. И этот «Дундук» на самом деле был премерзкий тип: он мстил Поэту даже мертвому: запретил студентам увольнение от занятий в день отпевания, преследовал издателя, опубликовавшего некролог…

А вот министр вел себя по-другому: пришел в церковь, простоял все отпевание. Ну конечно, ведь они с Поэтом были близко знакомы: тридцать лет назад оба являлись членами «Арзамаса». Да, эпиграмма его тоже обидела, но не настолько, чтобы сводить счеты с покойником. К тому же они довольно быстро помирились, Поэт даже извинился за чересчур злые эпиграммы.

Это Поэт о своем близком приятеле написал, губернаторе Бессарабии и остром на язык литературном критике, а еще – гомосексуалисте. Поэт хорошо знал о наклонностях своего друга, которые его ничуть не смущали. Он даже ему иногда советовал, кого из дворовых мальчиков легче соблазнить. Вот, например, отрывок из письма: «…Из трех знакомцев годен на употребление в пользу собственно самый меньшой: NB. Он спит в одной комнате с братом Михаилом и трясутся они по ночам немилосердно – из этого вы можете вывести важные заключения, предоставляю их вашей опытности…»

Бедный Поэт! Как он устоял в таком окружении? Подумала я и тут же наткнулась на фразу: «Часто говорят о ревности Поэта. Мне кажется, что тут есть недоразумение. Александр Сергеевич вовсе не ревновал Жоржа к своей жене и не имел к тому повода». Это писал А. В. Трубецкой, приятель и сослуживец Жоржа по Кавалергардскому полку, по общему мнению – малопорядочный тип.

Я еще раз перечитала фразу, сначала решив, что ошиблась. Нет, именно так: не ревновал Жоржа к жене. Не наоборот. Не жену к Жоржу, а именно так.

Ой, что же это делается!

Я отложила распечатку. Надо же! И в голову не могло бы прийти. По тому, как выстроена фраза, было видно, что с русским языком Трубецкой был, мягко говоря, не в ладах. Да и, судя по приведенным в этой же книге отзывам, мразью он был той еще.

В памяти всплыла хрестоматийная сцена: морозный январский день, сани, несчастного Поэта, закутанного в шубу, несут на руках в дом. Красавица жена заламывает руки, шаль соскальзывает на землю, обнажая скульптурные декольтированные плечи. Агония длится несколько дней, и все это время ее не пускают к мужу, якобы чтобы не пугать. Она не хозяйка в собственном доме. Умирающий ни в чем не винит ее и пытается передать эту уверенность окружающим, но все же… Самое меньшее, в чем ее упрекают, – это в преступном легкомыслии. А на самом деле…

– Катька!

Я так и подскочила: ко мне приближалась Карина. Вот уж мне совсем не хотелось, чтобы она увидела, о чем я здесь читаю. Я быстро собрала листы и спрятала их в папочку.

– Насилу тебя нашла. – Она шла быстро и немного запыхалась. – Ну ты и спряталась!

– Да, мой дом вторым рядом, надо через тетю Нюру пройти. Садись, пожалуйста.

Она опустилась на стул.

– А что ты читаешь?

– Да так… Просто статьи. Это по работе, – соврала я. – Чем тебя угостить?

– Ты мне лучше свои хоромы покажи, – попросила Карина.

Я улыбнулась и встала. В дверях мы столкнулись, я сделала шаг назад, освобождая ей дорогу. Коридор у меня узкий, пришлось чуть ли не в стену вжаться. Хорошо хоть, Карина как была тощей, так и осталась.