Голова у человека не только чтоб шапку носить. А двери на корабле, обычно, служат для входа и выхода. Эти два правила всем известны, надеюсь? А вот если голова без шапки неожиданно встречается с верхним краем двери… при входе и выходе…

Тогда из вышеназванных правил плавно вытекают следующие следствия: Голова у человека чтоб шишки собирать, а двери – источник повышенной опасности для личного состава.

В пятнадцатом тамбуре у нас две двери. Одна, видимо, для входа, а вторая, следовательно, для выхода. Но, поскольку, приказом командования сей вопрос оставлен на усмотрение личного состава, а личному составу абсолютно наплевать куда входить куда выходить, а сами двери находятся друг от друга на дистанции метра полтора, обе открываясь прямо на шкафут…

В общем бывают иногда преинтересные случаи.

Прозвище у него было Палкин. Родом он был из Башкирии, а, соответственно, умным был как… как башкир, одним словом. А еще он был матросом. Торпедистом. Который при распределении перепутал сибирский город Читу и четырехтрубный торпедный аппарат. А потому попал к нам. По какому поводу в Чите, видимо, был объявлен праздник.

Очень счастливым человеком был Палкин. Таким счастливым может быть только непроходимый дурак, на которого все уже давным-давно махнули рукой и сказали: «Черт с ним, лишь бы под ногами не мешался». Потому и единственным, зато лучшим, другом был у него торпедный аппарат. Тот самый, четырехтрубный.

Торпедных аппаратов у нас два, но левый находится в заведовании у командира отделения торпедистов, поэтому вся нерастраченная любовь матроса Палкина доставалась правому, который от такого проявления чувств разрывался между служебным долгом и желанием застрелиться из всех четырех труб сразу. Второе, кстати, было практически невыполнимо. Ибо матрос Палкин, ежедневно производя осмотр и проворачивание оружия, то ронял за борт детали без которых гениальное изобретение советских ученых-торпедистов превращалось в нечто подобное пушке Оренбургской крепости, куда Александр Сергеевич определил служить Петрушу Гринева, то, воображая себя героем Советского Союза Маринеску, стрелял вхолостую, как Тузик грелку, в клочья разрывая резиновые щитки с нарисованными на них пятиконечными звездами. Его командир отделения – худой, длинный и вечно печальный Дима Анохин – хватался за голову и, не выходя из флегмы, благодарил Палкину маму, за то, что она произвела на свет такого великолепного сына. В выражениях, от которых краснели даже бакланы.

Несколько облегчив, таким образом душу, он присаживался на барбет и глядя вдоль линии горизонта, добавлял уже совершенно нейтрально:

– Что хочешь, то и делай. Но, чтоб завтра аппарат был в строю.

Вам может показаться удивительным, но назавтра аппарат был в строю. А объяснялось это очень просто. Палкин относился к той категории мужчин, которым, по словам женщин, «проще дать, чем объяснить почему ты этого не хочешь». Он приходил в ПЭЖ и начинал канючить. Он канючил и канючил. Как холодный и надоедливый осенний дождь, стучащий по спине, заливающий за шиворот и вообще создающий дискомфорт.

Рано или поздно, сначала поздно, но потом все быстрее, старший смены не выдерживал и говорил:

– Да сделайте ему, что просит.

И ему делали. На, Палкин. Отвяжись, только. И святое правило «дуракам везет» в очередной раз получало практическое подтверждение.

И вот, однажды, этот самый Палкин, оставив в покое любимый торпедный аппарат, направлялся в кубрик. Неизвестно, вообразил он себя великим Брюсом Ли, или просто спешил, но открыв дверь тамбура, он не вошел, как делают все нормальные люди, а впрыгнул. Или, точнее, попытался влететь. Не то оттолкнулся он слишком сильно, не то и вправду крылья у него выросли, но, то место где у нормального человека находятся мозги, не позволяющие, кстати, совершать идиотские поступки типа впрыгивания в двери, со всего размаху соприкоснулось с верхним краем двери.

Все, видевшие это, внутренне содрогнулись. Еще бы. Японцам-то, о ладонь кирпичи ломающим, такое не под силу. Башкой, да об дверь. Да со всего размаху. Куда там косоглазым.

Военная служба, она вообще делает человека циничным. Даже излишне. Поэтому никто Палкину сочувствовать не рвался. Несмотря на потоки крови, льющиеся их раны. Все только пожали плечами: «Палкин. Чего от него еще ожидать».

«Шаман», прибежавший, вероятно, на стук, сказал обязательное в таких случаях «были б мозги – точно б вылетели» и увел «раненого» в медпункт. Лечить.

И целую неделю после этого «героический» матрос Палкин гордо носил на плечах забинтованную голову, вызывая у окружающих приступы нездорового интереса к своей персоне.

Но все имеет свой конец. Ровно через неделю «шаман» размотал бинты и, звонко щелкнув пациента по затылку, торжественно объявил:

– Иди, гуляй. Здоров. – Он, наивный, думал, что дело этим кончится. Ха! Как бы не так!

Ровно через неделю, в том же, стратегически важном, пятнадцатом тамбуре, тем же многострадальным местом, об ту же металлическую дверь…

Если «шаман» и был удивлен, тем, что Палкин вернулся так скоро, то свое удивление он, весьма умело скрыл, щедро плеснув в стакан «успокоительного». Для себя. Ибо Палкину, по словам «шамана», с отличием окончившего первое медицинское училище города Новосибирска, могла помочь только полная и немедленная пересадка мозга.

А общее собрание лиц, отслуживших более двух лет и ласково именуемых замполитом «товарищи годки» постановило выдать Палкину каску. Дабы не раскроил он себе однажды буйну головушку на две неравных части. Пусть уж лучше со звоном бьется. Все меньше «шаману» работы.

Развод на работы – это вам не просто так. Развод на работы – это торжественный ритуал, производимый ежедневно, по два раза, исключая выходные и праздники. Поэтому, священный долг каждого – присутствовать. Тем более, если сам выступаешь в роли ритуального имущества. Торжественно развестись, так сказать. А после обеда – особенно. И нет прощенья тому, кто пренебрегает такой важной обязанностью как послеобеденный развод на работы. Умри, но разведись. А особенно, если из всего сигнального отделения ты один не занят в нарядах. И, к тому же, служишь уже третий год. Работой в таком случае можешь и не заниматься, но развести себя все равно обязан. Вот так.

– Командирам отделений развести личный состав на работы, – подвел итог послеобеденного построения дежурный офицер.

Оставшийся в гордом одиночестве сигнальщик, носящий высокое звание старшего матроса и специалиста первого класса, пару минут подождал для приличия, а потом направился в сторону своего боевого поста, размышляя по дороге: куда самого себя лучше развести. Поскольку вокруг было лето, Черное море и третий год службы плавно подходил к отметке два с половиной… Ну кто, скажите, на Флоте работает летом? Особенно если юг, солнце, Севастополь… да и третий год ведь…

Выбор был довольно широким. От – просто заснуть в кубрике до – позагорать на мостике.

Погружаться в темное брюхо корабля как-то не хотелось. Спать, кстати, тоже.

Поэтому сигнальщик задумчиво поднялся на мостик и глядя с высоты тридцати метров на причальную стенку Графской пристани, решил, что самой лучшей для него работой будет дочитать книгу, чудом найденную среди «шедевров» корабельной библиотеки, которой заведовал матрос-молдаванин, бывший по совместительству механиком вертолетного комплекса и большим другом замполита.

И только-только эта мысль окончательно сформировалась в нагретой южным солнцем голове сигнальщика, только-только тело само двинулось в направлении желанного источника знаний… В этот самый момент нагрянул на мостик, татаро-монгольскому игу подобен, командир боевой части. Связист. В погонах капитан-лейтенанта, роскошных усах цвета спелой пшеницы и фуражке с шитым «крабом».