Бабок у нас в подъезде не было, так что на скамейке никто не сидел. Жалко. Наверное, в таком холоде не больно-то и посидишь. Мы вон не садились. Стояли и смотрели.

– Наиль, пойдем домой, – тихо сказала Дилька.

Я один, оказывается, дом разглядывал, а она таращилась себе под ноги. Топталась и разглядывала, как отпечаток подошвы возникает на миг и тут же слизывается жижей. Дилька устала и замерзла. А я, типа, нет. У меня, между прочим, ранец и кот.

Кота мы забрали из опустевшей избы в лесу. Изба опустела, потому что бабушка с именем ласточки, Кар лыгачбикя, улетела, чтобы спасти Дильку и меня – и чтобы я успел победить убыра. Злую тварь, которая почти сожрала моих родителей и одноклассника Леху. Которая пыталась захапать Дильку и подкараулить нашу беременную родственницу Зульку. Которая заставила нас бежать из дома и три дня слоняться по электричкам, лесам и болотам, где мы мерзли, голодали, дрались и умирали, – нет, не хочу вспоминать. Главное – мы не умерли. Мы поняли, что делать, чтобы не умерли остальные. И мы вернулись домой.

Кот зашевелился, чуть не вывалился из-за пазухи и принялся топыриться, отыскивая удобную позу. Вот ему точно было тепло и приятно.

– Ладно, – решил я. – К мусорке сходим – и домой.

Говорить я мог уже свободно, только недолго. Горло начинало болеть.

Дилька открыла рот – конечно, чтобы спросить, зачем к мусорке-то, – закрыла рот, подумала и заявила:

– Ну пойдем скорей тогда.

Мусорка была с обратной стороны дома – три кирпичные стенки и железные воротца, а за ними контейнеры. Я туда ходил крупные вещи выбрасывать: сгоревший пылесос или пачки прочитанных газет, – папа всякий раз бурчал что-то про сдачу с миллиона родине. Быстро ходил – медленно там делать было нечего, да и воняло даже в самый мороз так, что ноздри слипались. А теперь-то у меня нюх до дурного тонким стал, вообще в обморок упаду. Чего прусь, спрашивается. Спрашивается, да не отвечается. Не знаю, чего прусь. Прусь вот, и все. Надо. Почему-то.

Вонища и впрямь была сильная, но в обморок я не плюхнулся. И перенес сладкий запах гниющей дряни куда проще, чем простенький душок от грузовика. Дышать пришлось экономно, и Дилька кривилась, но до края терпелки было далеко.

Дильку, чтобы рожи не корчила, я хотел поставить еще дальше. Утвердил ее на месте, буркнул: «Сейчас» – и шагнул было ближе к контейнерам, но тут же вернулся и взял сестру за руку. Не мог я ее одну за спиной оставлять. Хватит, наоставлялся.

В общем, вместе мы пошли. К самым воротцам, вокруг загородок, в одну сторону, в другую – и к нашему дому, по тающим в грязи льдистым островкам. Но на полпути развернулись и зашагали прочь, в сторону пятнадцатого дома, где Тимур и Наська живут. Так уж следы вели.

Незаметные следы. Точнее, невидимые – но я-то видел. Крыс было полтора десятка. Они мелкими когтистыми лапами натоптали между нашим домом и мусоркой целое шоссе – тоже невидимое, но просторное. По траве, которая потом ушла под снег, который потом стал грязью, которую потом перестали месить мелкие когтистые лапы. Позавчера где-то, пока наши мелкие когтистые лапы месили совсем другую грязь.

Крысы жили в нашем подвале, тусовались на нашей мусорке, и так все двадцать или сколько там лет, что стоял наш дом. Распугивали кошек, уворачивались от псов и дворницких сапог, отлеживались от ядов санэпидстанции, которую на моей памяти вызывали дважды – последний раз прошлым летом, когда весь второй подъезд проснулся от визга тети Сони, увидевшей, что здоровенный крысюк продрал сетку от комаров на балконной форточке и почти уже заглянул к ней в гости. Не брали крыс ни каблуки, ни псы, ни яды. А вот теперь что-то взяло. И увело. Тимуру с Наськой на радость.

До пятнадцатого дома я не дошел – и смысла не было, и отвлекся на след, чем-то отличавшийся от остальных. След уходил в сторону и нырял под лысый куст возле детской площадки. Он и летом был лысый – потому что возле детской площадки, говорю же, – но упорно выживал. Крыска под ним оказалась не такой упорной. Она смогла зарыться башкой в тень и мусорную землю и больше не смогла ничего. Я на секунду застыл, бездумно разглядывая тонкий, как медная проволока, хвост и мокрую шерсть на сером тощем, аж ребрышки видны, боку. Кот за пазухой растопырился и очень ловко – не больно, но и не щекотно – провел мне когтями по пузу. Я очнулся и легонько дернул за руку Дильку, которая напряженно всматривалась в тени под кустом.

– Пошли-пошли.

– А что там, Наиль? А куда?

– Домой, – сказал я, точно не расслышал первый вопрос.

Сказать-то легко. Идти я теперь мог. Кто-то внутри меня все про все понял, оценил и придумал и теперь заставлял вытаскивать деревянные спицы, аккуратно подсовывать их за ремень сзади так, чтобы удобно было выдергивать, – ну и твердо, по прямой гнал к подъезду. А я, который снаружи, боялся.

Интересно, «бояться» и «бой» – родственные слова?

Я еще раз прикинул план действий, понял, что никакого плана у меня нет, но, если сосредоточиться, можно представить себя героем хорошо отрисованного ролика с кучей вариантов развития событий. Правда, голова от этого представления уходила в сторону и ломило затылок. И кой смысл представлять сто вариантов, если будет один. Пусть будет.

Я посмотрел на Дильку. Она быстро посмотрела на меня и уставилась на дверь подъезда. Я молча потянул сестру за руку так, чтобы она была за спиной и не высовывалась, и пошел вперед, зачем-то убирая левый кулак в рукав.

Дверь в подъезд не открывалась. Я дернул раз, другой и заозирался, соображая, чем бы ее поддеть. Дилька сзади брякнула какую-то глупость про то, что надо ввести кота. Не новоселье же, подумал я, машинально придерживая животное локтем и поворачиваясь к Дильке, чтобы отлаять за дурацкие идеи. Но она, скользнув мимо, уже тыкала в курлыкающие кнопки домофона. Не кота – код ввести. Во я дебил, понял я почти с испугом, молча отодвинул Дильку обратно за спину и рванул дверь.

От резкого движения кот впрямь чуть не ввелся, вернее, чуть не вывалился. Я думал, заорет, а он молча вцепился когтями в кофту – ну и немножко в меня. Я тоже не заорал, так, зашипел слегка и пошел левым плечом вперед.

В подъезде пахло цементной пылью, мусоркой и немножко залитым кострищем. А чего ты хотел-то, зло подумал я, поморгал, привыкая к полумраку, и зашагал по ступенькам. Дилька вякнула про лифт. «Пешком», – сказал я. Не потому, что про лифт тоже забыл, – почти нет. Просто когда чуешь гарь, глупо запирать себя даже ненадолго. Подвешиваться на веревочках в такой момент еще глупее. Четвертый этаж не четырнадцатый, не запыхаемся.

Мы не запыхались – Дилька перла очками и локтями вперед, как голодная гусеничка. Но на лестничной площадке снова встали, как бараны. Хотя дверь была не новая.

Это наша дверь была, в нашу квартиру. Железная, серо-коричневая в крапинку, с золотистой ручкой и глазком. И она опять была приоткрыта.

Дураки, вынесут же всё, онемело подумал я сквозь расталкивающее череп и грудь бумканье. Но это была придуманная мысль, для маскировки, не моя. Я-то знал, что никакие воры в эту темную щель не войдут. Специально прибудут, так у порога развернутся и деру дадут, как те крысы. Сами не поняв почему. И все ценное из квартиры давно вынесли. Мы как раз и идем, чтобы обратно внести.

И еще я знал, почему дверь открыта. Потому что в петлю нож воткнут. Значит, кого-то дома нет, подумал с некоторым облегчением. Может, никого нет.

Хорош рассуждать, сказал я себе, сжал зубы, чтобы придавить бум-бум и страх, сразу разжал их – нельзя на охоте зубы стискивать, от этого слышишь хуже – и приоткрыл дверь. Вынул из щели и тихо положил у порога кухонный нож. Вошел в квартиру, бездумно заводя Дильку за себя. Решил было на площадке ее оставить и аж задохнулся от этой мысли.

Мы перешагнули порог, как сквозь шторку прошли, – в нос и почему-то на глаза пала тяжелая вонь. Гарь и гниль. За пазухой нервно зашевелился кот, за спиной – Дилька. Оба молча, к счастью. Тоже понимают.