— А в прошлый раз там дыма не было, помнишь? Витя, — обратился старлей через переговорник к пилоту, — поверни в сторону «Шереметьево», там обстановку посмотрим.

«Двадцатьчетвёрка» послушно накренилась, земля заметно приблизилась, и в иллюминатор я увидел Международное шоссе, уставленное десятками брошенных машин.

«Ехали себе люди, ехали. В отпуск улетали или встречали кого-нибудь… И тут бац — война! И спрятаться негде, и бежать некуда…»

— Ваня, фон за окном какой?

— Ноль семьсот сорок. Там внизу все перемёрли уже. Шесть дней прошло, а доза до сих пор смертельная. Пять часов там походишь — и каюк! — «И говорит вроде спокойно, а уголки губ дрожат — волнуется. Ещё бы не волноваться — машин внизу сотни, и соответственно сотни трупов или людей, которые ими станут в самое ближайшее время. И помочь мы им ничем, то есть совсем ничем не можем!» — ощутив солоноватый привкус во рту, я украдкой провёл ладонью по губам. Так и есть — кровь. Сам не заметил, как губу прокусил…

Над «Шереметьевом» мы кружили недолго — и «Первое» и «Второе» накрыли кассетными боеголовками. На рулёжках и самолётных стоянках валялись обломки самолётов. Многие обгорелые. Зданию терминала «F», как с относительно недавних пор именовали старое здание международного аэропорта, тоже досталось неслабо. Стёкол не было вообще, зияли многочисленные дыры, обломки. Из-за него и поднимался тот иссиня-чёрный столб, который привлёк наше внимание. «Заправочный терминал, — догадался я, рассмотрев внизу шесть здоровенных емкостей для горючего, над которыми до сих пор поднималось пламя. — Стоп! За шесть дней должно было выгореть всё! Выходит, аэропорт бомбили уже после ядерного удара?»

— Колмогоров, ты лётчик. За сколько такое количество керосина дотла сгорит?

— Дня три…

— Ага, и я о том же! — заметив гримасу понимания на лице Ивана, добавил я.

— Думаешь, ещё бомбить будут?

— Не исключено.

Иван встрепенулся и принялся докладывать наши наблюдения пилотам.

«Не знаю, добивает ли бортовая рация до Торжка, но до Солнечногорска должна. И чем скорее в штабе узнают эти важные новости, тем лучше. Может быть, именно сейчас волна натовских войск перехлестнула через наши границы. А может, американские танки, стартовавшие из Германии, уже подходят к Смоленску… Что дальше? Уходить в партизаны? Сколачивать народное ополчение с одним „РПГ“ на роту? — Внезапно тревога спала. — А, что бы там ни было, просто так им нас не взять!»

Вертолеты, покружив над остатками аэропорта, взяли курс на Москву. Летели низко — метров двести над землёй.

Химки уже догорали, как и гигантская пробка на въезде в город. Впрочем, много машин стояло и на противоположной стороне. «В этом месте всегда так, — подумал я и тут же поправился: — Было… В таком столпотворении достаточно загореться одной машине, как огонь перекидывается на соседнюю. И выбраться из огненной западни практически невозможно… А если люди ещё и ослепли от вспышки…» — Меня снова, как и в прошлый раз, пробил ледяной пот. Думать спокойно об одномоментной смерти такого количества людей сил не было.

Когда пролетали над мостом над каналом имени Москвы, стало понятно, что этим путем из города уже вряд ли кто выберется — та же пробка в обе стороны, превратившаяся в сплошное месиво рыжего, прокалённого огнём металла в чёрных разводах копоти.

«Сколько здесь метров? Двести, максимум — триста, если кому-нибудь повезло, то придётся переплывать. Зачем? Чтобы брести потом по улицам, где ветер несёт пепел? Бр-р-р…»

Дома вдоль Ленинградки зияли выбитыми окнами, на стенах, обращённых к центру города, я заметил «языки» копоти. Но такой всеобщей разрухи, как в центре Твери, видно не было. «Здесь масштабы другие, — начал я вычислять. — Тут до „Сокола“ километров шесть, если не больше. А вся Тверь едва ли больше восьми в поперечнике. И застройка гораздо плотнее и массивнее, соответственно ударная волна тратит больше энергии на разрушение препятствий, а для теплового излучения затенённых мест больше…»

Внезапно ожил динамик громкой связи.

— Мужики, есть сигнал! — сообщил Слава, наш второй пилот.

— Какой сигнал? Откуда? — наперебой загалдели мы, забыв, что пилоты могут слышать только подключённого к СПУ [71]Колмогорова. Ваня отреагировал мгновенно:

— Давай на громкую!

— Я двадцать пять восемьдесят один, — забормотал из динамика усталый бесцветный голос. — Нахожусь на территории части, имею больных, раненых, женщин, детей. Все, кто меня слышит, ответьте! — Я двадцать пять восемьдесят один, все, кто меня слышит, ответьте!

Все замерли, как будто боясь спугнуть неизвестного радиста.

Внезапно в динамике раздался другой голос — молодой, бодрый и взволнованный:

— Я борт «шестьдесят пять»! Я борт «шестьдесят пять». Говорит майор Рыжков. Военно-воздушные силы России. Как слышите меня, двадцать пять восемьдесят один?

— Слышу вас хорошо. Где вы, майор? — сквозь усталость пробилась надежда.

— Моё место — Москва. Иду над Ленинградским проспектом к центру Ваше местоположение?

— Мы на Левобережной улице. Рядом с конным комплексом на Дыбенко. Знаете, где это?

— Найдём! — уверенно ответил Рыжков, а я в этот момент жестами пытался показать Колмогорову, что знаю этот район. — Где вы, сколько вас?

— Мы в убежище на территории вэчэ-двадцать пять восемьсот один. Личного состава — двадцать семь. Гражданских шестьдесят два человека, из них тринадцать детей.

— Понял вас! Идём на помощь! Средства индивидуальной защиты есть?

— Есть! — Теперь в голосе радиста слышалась неприкрытая радость, даже ликование.

— Обозначьте себя по возможности цветным дымом или ракетами!

Долгая пауза.

Наконец динамик ответил:

— Ракет и дымов в наличии нет. Есть два красных фальшфейера.

— Пошлите кого-нибудь наружу, чтобы обозначить место.

— Понял вас, товарищ майор!!! Детей только заберите, а мы продержимся!

— Вас понял! Отбой! Связь при заходе!

Вертолёт начал делать левый вираж, следуя за ведущим.

— Ваня, какой фон за бортом? — тихо спросил я, но Колмогоров меня услышал.

— Четыреста сорок миллирентген в час.

Я открыл рот, собираясь задать ещё один вопрос…

— Мужики, это Рыжков, — снова раздался голос из динамика. — Что делать будем? Ваня, дай Заславского…

Старлей протянул мне гарнитуру.

— Я здесь, майор.

— Капитан, ты всё слышал. Твои предложения?

Решение уже созрело, и я ответил сразу же:

— Забираем детей, майор!

— С ними родители могут быть, а все не влезут.

— Тогда мы сойдём.

— Василий, ты хорошо понял? — зачем-то переспросил меня Рыжков.

— Так у них же убежище! Если они до сих пор там просидели и не загнулись — значит, надёжное. А вы за нами прилетите, как только сможете.

Я повернулся к Андрею.

— Я с тобой, командир!

— И я с вами, — откашлявшись, сказал Мирзоев.

— Майор, со мной ещё двое готовы сойти…