Сам Аденауэр упрек в том, что его картина мира выполнена в примитивных черно-белых тонах, считал достоинством. «Простота мысли — зачастую драгоценный дар Господа», — так звучало одно из его высказываний. Так же просто выглядело его объяснение катастрофы гитлеровской Германии. Немецкий народ на протяжении десятилетий «творил себе из государства кумира и возносил его на алтарь, — заявлял Аденауэр перед четырьмя тысячами слушателей в актовом зале полуразрушенного Кёльнского университета, — и этому идолу немцы пожертвовали человеческую личность, ее достоинство и ее ценность». Это была простая, но, учитывая обстоятельства, чрезвычайно привлекательная «мировоззренческая» программа — отказ от всех идеологических коллективистских экспериментов века. Достоинство отдельной личности вышло на первое место, и уже из него произошли все без исключения основы воспитания, демократии и экономики. Это была идеальная программа для лечения открытых ран.
21 сентября 1949 года Аденауэр появился на горе Петерсберг, чтобы быть представленным трем Верховным комиссарам Альянса. Членам Альянса это показалось поначалу «меньшим злом». Андре Франсуа-Понсе, Верховный комиссар от Франции, незадолго до этого критически охарактеризовал Аденауэра. Бундесканцлер якобы не является «ни человеком высокого класса, ни по-настоящему искренним человеком». Он «умен, но склонен к интригам», а в остальном просто «сепаратист». Но западные державы очень хорошо понимали, что альтернативой Аденауэру мог бы быть только Шумахер, а это привело бы к опасным и серьезным столкновениям. От Аденауэра, по крайней мере, можно было не ожидать националистических выходок. Кроме того, он, по всей видимости, наладил неформальные контакты и прямые связи с оккупационными силами.
Уже 17 августа, а значит, еще за четыре дня до встречи политиков ХДС на террасе в доме Аденауэра, Вашингтон и Лондон были в курсе того, что он станет канцлером. Сейчас, через неделю после выборов, он явился в резиденцию комиссаров, чтобы представить им кабинет министров и предложить на подпись первые законы Федеративной республики. Американец Джон МакКой, британец Брайан Робертсон и француз Андре Франсуа-Понсе приветствовали Аденауэра, стоя на роскошном ковре. Подразумевалось, что немец должен стоять перед ним. Аденауэр, не задумываясь, встал на тот же ковер, чтобы прочесть подготовленную речь. Эта сцена приобрела некоторую известность. Фактически одним этим жестом канцлер сказал больше, нежели долгими дебатами.
В последующие годы важной, а временами чрезмерно увлекательной целью для канцлера стала возможность поместить «на ковер великих держав» и Федеративную Республику Германия. Взамен Аденауэр предлагал следующее: последовательное присоединение ФРГ к Западу, европейскую интеграцию и содействие немецких вооруженных сил Альянсу. Делом жизни Аденауэра можно со всей справедливостью назвать стремление упрочить эту прозападную политику, заковав ее в корсет международных договоров. Этот путь был трудным и тернистым и нередко очень одиноким. Иногда лучше было, чтобы немецкая общественность не знала, чем именно сейчас занят канцлер. В первую половину срока почти все силы Аденауэра отнимала внешняя политика. До 1955 года он задавал ей направления, будучи фактически главой правительства и министром иностранных дел. Его постоянно стимулировал страх, что он сам мог выбыть из игры еще до достижения своей цели, а также страх перед непредсказуемостью собственного народа. «Помогите мне как можно быстрее достичь результатов, — требовал он от своего спутника Ганса фон Грёбена, — ведь через тридцать лет все начнется заново».
В бундестаге наступило время больших дебатов. Бонн не стал филиалом телевизионной демократии, которая начала вырисовываться в конце эры Аденауэра. Пока еще дебаты в бундестаге велись страстно, долгими часами и нередко вплоть до самой ночи. Как, например, споры вокруг т. н. Петерсбергского соглашения, в котором правительство постфактум признало образование ведомства Рурской области странами Альянса, взамен получив возможность сократить демонтаж военно-промышленных предприятий. Для СДПГ и более всего для председателя этой партии Шумахера такая позиция приравнивалась к сдаче национальных позиций. В ночь с 24 на 25 ноября 1949 года, когда Аденауэр занял место на трибуне, дебаты достигли кульминации. Если оппозиция будет настаивать на отрицательном ответе, начал канцлер свое провокационное обращение, то «пусть знает, что генерал Робертсон некоторыми своими замечаниями дал понять, что демонтаж предприятий военной промышленности будет проведен до конца». Протокол заседания бундестага зафиксировал следующее: взволнованные выкрики депутатов СДПГ и КПГ [7], колокольчик президента, возгласы «Вы все еще немец?», «Канцлер стран Альянса!» Заседание закончилось практически хаосом. Шумахер получил от президента выговор и был отстранен от участия в 20 последующих заседаниях парламента «из-за грубого нарушения порядка».
Пропасть между ним и Аденауэром не была преодолена вплоть до самой смерти председателя СДПГ. Канцлер демонстративно не присоединился к сотням тысяч нолей, которые в 1952 году участвовали в траурной процессии, провожая в последний путь Шумахера. Конечно. если бы Шумахер на знаменитом ночном заседании 1949 года знал о политике, которую Аденауэр проводил в течение нескольких последних недель, высказывание канцлера стран Альянса» навряд ли вызвало бы подобную отрицательную реакцию. Буря, разразившаяся вокруг разоружения, обернулась бы против самого Аденауэра.
После образования ГДР в октябре 1949 года советские власти провозгласили Восточный Берлин ее столицей, не посоветовавшись по этому поводу с остальными союзниками, что шло вразрез с договором, заключенным между четырьмя державами-победительницами. Государственный департамент в Вашингтоне, полный боевого задора после победы во время кризиса и организации воздушного моста, отреагировал мгновенно и настоял на том, чтобы три западных сектора объединились в Федеративную Республику Германия. Это был единственный шаг, позволивший странам Запада в последующие годы получить преимущество в берлинском конфликте. Однако американцы и быстро присоединившиеся к этому планы британцы с удивлением узнали, что канцлер не захотел принимать в этом участие. Шумные требования СДПГ придать Берлину статус двенадцатой федеральной земли Аденауэр на встрече с тремя Верховными комиссарами называл «дешевым национализмом» и заявил, что от него потребовалось много мужества, чтобы противостоять этим требованиям.
Хотел ли он, чтобы ответственность за Берлин легла на плечи западных стран? Опасался ли, что в бундестаг попадет слишком много депутатов от СДПГ? Или снова дала о себе знать его давняя антипатия к Берлину, который канцлер уже назвал как-то «варварским городом»? В любом случае Аденауэр повлиял на то, чтобы американский план потерпел поражение. Ясное дело, что публично Верховные комиссары поддержали его позицию и создали впечатление, что лишь их собственное промедление не позволило проявить инициативу. Невозможно представить себе, что могло бы произойти, если бы общественность узнала, что канцлеру абсолютно не интересен и не нужен Берлин! Уже сейчас, в первый месяц правления, стал очевиден тот основополагающий момент политики Аденауэра, без которого многие его шаги невозможно объяснить: латентный страх, что любое изменение сложившегося положения дел в Германии или Берлине поставит под удар прозападную политику Германии. Лондон, Вашингтон и Париж вскоре признали подобное повеление образчиком драгоценной надежности, который просто нельзя было не поощрить.
Результаты новейших исследований изменили всю картину послевоенных лет в Германии. Долгое время считалось, что только Корейская война заставила канцлера поднять вопрос о немецкой военной поддержке Альянса. В действительности же Аденауэр, никогда не служивший в армии, считал воссоздание немецких вооруженных сил очень важным делом, в то время как большинство немцев относились к проблеме армии без особого интереса. Уже летом 1948 года, когда появилось тяжелое подозрение, что блокада Берлина вызовет новую войну, Аденауэр заигрывал с военными силами западных стран, размещенных в Германии, которые насчитывали 80 дивизий. Тем не менее Рудольфу Аугштайну, бывшему в то время с канцлером на короткой ноге, он говорил, что уместным количеством войск будет 30 дивизий. Но когда из Вашингтона дошли первые сигналы, что победители ни в коем случае не предполагают дать разрешение немцам воссоздавать национальную армию, канцлер временно оставил свои планы. Но остался при своем первоначальном убеждении — немецкие войска будут необходимы в борьбе с Советской армией. Кроме того, армия для государства имеет также и политическое значение, как об этом говорил Макиавелли: «Имея в своем распоряжении толковую армию, можно получить надежных союзников». Однако все эти умозрительные игры с воображаемыми войсками совершенно не мешали ему принимать в расчет настроения масс, и уже в декабре 1949 года он говорил с глубокой уверенностью: «Общественности раз и навсегда следует уяснить, что я принципиально против нового вооружения Федеративной Республики Германия и соответственно против образования новой немецкой армии».
