Незадолго до того, как тем вечером он отправился к себе, чтобы отдохнуть, стало очевидно, какие черты его характера выступили на первый план во время этого кризиса: решительность, выдержка и способность к холодному анализу. «Это повторится», — произнес Шмидт и покинул празднующих победу. Он оказался прав. После Могадишу террористы больше не рассчитывали на то, но на какое-либо правительство можно будет с легкостью оказывать давление.
Мужественное решение штурмовать самолет «Люфтганзы» было принято в большом антикризисном штабе канцлерского ведомства в Бонне. Совершенно сознательно Шмидт с самого начала поддерживал связь с оппозицией. Был вызван Гельмут Коль, о котором канцлер обычно отзывался с демонстративным презрением, его мнение было важно, в эти часы вместо раздора в политических кругах требовалось единение против экстремистов. Это единение было выковано на протяжении нескольких недель антикризисных заседаний. Однако при этом было точно понятно, кто руководит операцией. Гельмут Шмидт подгонял свою команду, задавал вопросы, давал указания, работал сутками. Канцлер хотел знать все факты — он должен был принять решение, он был «крайним». Позднее он признался: «Я был готов отступить, если бы что-то пошло не так, как нужно».
Ему не пришлось отступать, поскольку захват самолета «Люфтганзы» закончился относительно благополучно, но «горячая осень» 1977 года еще не закончилась. Нация узнала об освобождении заложников еще ночью благодаря телевизионным сообщениям. Уполномоченный правительства Бёллинг объявил об успехе операции. Однако утром 18 октября ему пришлось произнести следующие слова: «Этой ночью мы думаем о Гансе-Мартине Шлейере и его семье. Мы не прекратим прилагать все усилия для спасения его жизни».
Председатель Союза западногерманских промышленников Ганс-Мартин Шлейер был похищен 5 сентября в Кёльне террористической организацией «Фракция Красной Армии» (RAF) и все еще находился в заложниках. Похитители поставили федеральному правительству ультиматум: они требовали освобождения заключенных террористов Андреаса Баадера, Гудрун Энсслин и еще восьми человек. Каждый из них должен был получить по 100 000 марок и вылететь в любую страну по их выбору. В противном случае Шлейера немедленно застрелят. Пока в Бонне заседали антикризисные штабы, полиция лихорадочно и по-дилетантски прочесывала Кёльн в поисках квартиры, где держали похищенного. Полицейские были недалеко от конспиративной квартиры террористов, но не нашли Шлейера.
В это время семья похищенного старалась оказать давление на правительство. «Обменяйте его!» — кричали заголовки газеты «Бильд», а ниже приводились слова жены Шлейера: «Все усилия по его освобождению до сих пор бесполезны. Теперь судьба тех, кого этот случай напрямую касается, и самосознание нашего государства, по моему убеждению, требуют полностью соблюсти выдвинутые похитителями требования».
Но у канцлера было свое собственное мнение по поводу самосознания государства. В марте 1975 года, после похищения берлинского политика, члена ХДС Петера Лоренца, Гельмут Шмидт пошел на уступки и отпустил террористов. Осенью 1977 года он видел ситуацию совершенно иначе: «Мы знали, что если мы отпустим преступников, нам это не поможет. Мы знали, что они вернутся и продолжат убивать», — так Гельмут Шмидт обосновывал свою жесткую позицию. Он сделал ставку на то, чтобы найти и освободить Шлейера. Если бы это не удалось, государство должно было им пожертвовать. Гельмуту Шмидту нелегко далось это решение, но он никогда этого не показывал. Несмотря на постоянный сильный стресс, он чувствовал себя в своей стихии. Нация смотрела на него, общественное мнение было на его стороне, он должен был разрешить этот кризис. Его поддерживала даже оппозиция. Ирония истории состоит в том, что в сложнейшем государственном кризисе канцлер действовал в идеальных политических условиях и снискал наибольшее уважение.
Глава правительства надеялся, что поиски вот-вот дадут результат. Всех перечисленных террористами заключенных он лично опросил, в какую страну они хотели бы вылететь. В итоге были названы Ливия, Северная Корея, Уганда, Южный Йемен. Согласно тактике Шмидта, из названных стран должны быть вызваны консультанты, чтобы выиграть драгоценное время. Но и эти маневры ни к чему не привели. Убежище террористов отыскать было очень сложно.
Похищение «ландсхута» 13 октября еще больше осложнило тактику задержания террористов из «Фракции Красной Армии», арабские похитители усилили давление на канцлера ФРГ и потребовали освобождения находящихся под арестом в Германии членов «Фракции Красной Армии», кроме этого, он настаивали на освобождении двоих палестинцев, находящихся в заключении в Турции. Помимо этого, похитители требовали 15 млн долларов, а передать их должен был Эберхард Шлейер, сын похищенного председателя Союза западногерманских предпринимателей. «Жизнь пассажиров и экипажа, а также жизнь Ганса-Мартина Шлейера зависят от того, как вы выполните наши требования», — говорилось в ультиматуме арабских террористов. Когда в ночь с 17 на 18 октября начался штурм самолета «Люфтганзы», Шлейер по-прежнему находился в руках похитителей. Успех GSG-9 в Могадишу мог стоить похищенному Шлейеру жизни, и Шмидт знал об этом.
Это опасение превратилось в ужасную уверенность, когда канцлер узнал, что уже в ночь освобождения самолета заключенные Андреас Баалер, Гудрун Энсслин и Йон-Карл Распе покончили с собой в тюрьме Штутгарт-Штамгейм. Их соратница Ирмгард Мёллер была найдена тяжело раненой и спасена. Коллективное самоубийство, которое левые экстремисты пытались выдать за убийство государством заключенных, было политически очень грамотно просчитано членами «Фракции Красной Армии». Государство показало, что на него нельзя надавить, и теперь их «мученическая смерть» должна была обострить борьбу «Фракции Красной Армии» с ФРГ.
Именно это и произошло. Первой жертвой стал Ганс-Мартин Шлейер. Утром 19 октября в немецкое пресс-агентство поступил звонок. Женский голос сказал: «Через 43 дня мы оборвали плачевное и продажное существование Ганса-Мартина Шлейера. Господин Шмидт, который своими властолюбивыми расчетами спекулировал смертью Шлейера, может забрать его на улице Шарля Пеги в Мюльгаузене, труп находится в зеленом «Ауди 100» с гамбургскими номерами». Действительно, полиция нашла в указанном месте труп Шлейера в багажнике машины, он был убит тремя выстрелами в голову.
Пассажиры самолета «Люфтганзы» были спасены сенсационным образом, государство не позволило давить на себя, во имя нерушимости «внутреннего мира» пожертвовал собой один-единственный заложник Ганс-Мартин Шлейер. Таковы были личные итоги Шмидта «горячей осенью» 1977 года. Он пережил ситуацию, которая, по его собственному признанию, была «настоящей античной трагедией». Он возложил всю вину за это на себя. Позднее Шмидт признался, что пережил этот кризис только потому, что «полностью чувствовал себя во власти Божьей».
Общественность это мало интересовало. Она чувствовала себя единой в мнении о канцлере — уровень его популярности был высок как никогда. Одна нью-йоркская газета писала: «Западногерманское правительство заслужило похвалу и восхищение всего цивилизованного мира». Но главе правительства предстояла тяжелая встреча с вдовой Ганса-Мартина Шлейера во время его похорон 25 октября. Вальтруда Шлейер много лет спустя рассказала в телевизионном интервью, как подействовал на нее Шмидт в тот момент: «Он действительно чувствовал, что это был один из самых несчастных случаев в его жизни. И до сегодняшнего дня я помню это: он был действительно охвачен горем… Для него это было ужасно».
Но эти личные переживания были спрятаны подальше от публики. «Горячая осень» 1977 года только укрепила образ бескомпромиссного канцлера, разрешающего кризис «железной рукой», ведущего за собой войска и принимающего непопулярные и тяжелые решения, если они служат всеобщему благу. В дни драматических событий осени 1977 года этот образ стал клише и значительно повлиял на отзывы о правлении Шмидта. «Горячая осень» стала самым тяжелым испытанием для Гельмута Шмидта, ведь в те дни речь шла о человеческих жизнях, а не о голосах избирателей или о власти.
