Надо сообщить об этом Конакаве. Она догадывалась, что он где-то вместе с Носэ, но не имела понятия где. До его прихода лучше всего было бы запереть дверь на ключ. И ключ наверняка нашелся бы в кармане брюк Хасимото, однако вернуться, еще раз увидеть ярость красок смерти… Заставить себя она не могла. Вряд ли кто-то зайдет сюда до утра. Ацуко направилась в конференц-зал.
Она понимала, что, не сообщив о чудовищной находке, сама невольно станет соучастницей преступления, а значит – пособницей зла. Даже присвоение премии – одно из его проявлений. К счастью, Ацуко не особо мучилась от этого осознания – женщинам присуща такая особенность. При необходимости они становятся нечувствительны к злу и хранят хладнокровие.
Как ни в чем не бывало Ацуко вошла в зал. Возмущенные корреспонденты зашумели: пока ее не было, они, что поделаешь, разминались на Токиде и Симе, но это было совсем не то. Не дожидаясь, пока она займет место, они принялись забрасывать вопросами:
– Тиба-сэнсэй! Тиба-сэнсэй! Простите, что с места в карьер, но не могли бы вы объяснить причину такого отношения к вам тех людей, что были на входе?
– Расскажите, что происходит с институтом в последнее время?
– Институт был против награждения вас? Чем вызван саботаж пресс-конференции?
– Да нет же, нет! Прежде всего – что вы ощутили, узнав о присуждении вам Нобелевской премии?
Сторонники замдиректора выстроились сбоку от трибуны и злобно посматривали на Ацуко и ее соратников. Заведующий канцелярией Кацураги, по обыкновению, уселся в кресло ведущего, хотя его никто не приглашал.
– Шумиха, из-за которой все внимание прессы сосредоточено на господине Токиде и моей скромной персоне, признаться, мне не по душе,- сказала Ацуко, встала и повернулась к сотрудникам института, стоявшим у выхода.- Свой посильный вклад внесли все мои коллеги без исключения. Здесь присутствуют лишь некоторые, однако, пользуясь случаем, хочу выразить им свою признательность.
Ацуко отвесила глубокий поклон. Недоброжелатели глупо захихикали. А некоторые под прицелом телекамер невольно поклонились в ответ.
– Что вы делали в тот момент, когда получили известие о премировании?
Такой вопрос исключал протокольные любезности и низводил значимость события до банальности. И задала его все та же журналистка в очках.
«А что я делала в тот момент? Искала МКД. А еще раньше – сражалась с грифоном. Получается, тогда Инуи тоже спал. А может, спит и до сих пор. Интересно, он во сне узнал о присуждении премии? А команду не пускать в институт журналистов что – давал прямо из сна?»
– Что вы делали в тот момент, когда получили известие о премировании? – повторила вопрос журналистка.
Ацуко посмотрела в лицо взрослой женщине, и ей показалось, что та глупеет на глазах.
– Замдиректора сейчас наверняка спит,- не обращая внимания на журналистов, сказала Ацуко Токиде и Симе, сидевшим рядом.
– Знаю,- ответил Токида, плаксиво оттопырив губу.- Это как раз и опасно. Я его видел во сне: откуда ни возьмись появляется средневековое чудище с одной ногой, сциапод. Присмотрелся – лицо Инуи.
– Мне он тоже снился,- вздохнул Торатаро Сима.- Такой маленький, ростом с ребенка. И прямо из башки торчит нога.
– Так все-таки, что же вы делали, когда узнали о премировании? – растягивая слова, насмешливо переспросила журналистка.
Помещение вдруг осветилось мрачным красным светом. Телеоператоры недоумевали, почему темнеет, и цокали языками. Журналисты всполошились и беспокойно завертели головами.
– Я, кажется, запретил,- послышался наглый хриплый голос. Он словно бы надсадно вещал из дешевых динамиков прямо над головами присутствующих где-то в центре зала – или же из углов. Его эхо раскатывалось высоко под потолком.- Я, кажется, запретил пресс-конференцию.
– О, замдиректора! – воскликнула Ацуко.
Не успела она присесть, как опять встала. Журналисты от неожиданности повскакивали с мест.
– Кто это?
– Что за чудовищный голос?
– Откуда?
В следующий миг качнулся пол, многие не удержались на ногах. Задрожала стена, будто кто-то пытался пробить ее мощным ударом из коридора. Толчок повторился еще раз, и еще. Красный свет шел от стены, раскалившейся до яркого пурпура. От жара стена дала трещину, поползли круги – словно черные пятна на Солнце. И вдруг в центре стены, уже раскаленной добела, показалась бычья шея. Из трещин появились когти гигантского зверя, посыпались обломки стены, пробитой черными мохнатыми лапами.
Из стены возникли еще две головы: барана и фиолетового человека-оборотня, который был вне себя от гнева.
Чудище разразилось гулким смехом. Ему вторил причудливый женский голос – утробный гул, перераставший в фальцет. То вопила корреспондентка в очках, которая вскочила с места и тут же, лишившись чувств, рухнула как столб, сильно ударившись лбом о край стола.
– Асмодей! – крикнула Ацуко.
Дьявол мести, ненависти и разрушения Асмодей. Злобный и мстительный. У него было три головы – быка, барана и человека, змеиный хвост и гусиные лапы. Восседая верхом на драконе, он держал в лапах копье и штандарт ада. Три головы, оглядывая зал, одновременно извергали пламя. Охваченный пламенем телеоператор с воплем ринулся к окну.
– Господа! Это чудовище – Асмодей.- Токида схватил микрофон и закричал во всю глотку, перекрывая панику, брань и гвалт: – Встаньте покрепче на ноги и повернитесь к нему. Чтобы его прогнать, необходимо отчетливо звать его по имени. Не бойтесь. Кричите!
Токида и Ацуко, повернувшись к чудищу, закричали в унисон:
– Асмодей!
– Асмодей!
Им вторил Торатаро Сима:
– Асмодей!
– Асмодей!
Человеческое лицо Асмодея скривилось в гримасе страдания. Белизна раскаленной стены постепенно тускнела. Чудище остановилось – пока кричали его имя, оно не могло прорваться в зал.
– Страдает.
– Застыл.
Присоединились журналисты, и весь хор, управляемый Токидой, повторял все быстрее и быстрее:
– Асмодей!
– Асмодей!
Остыла стена, сковав движение Асмодея. Его тело начало каменеть. Бык, баран и человек испустили дух – как были, с раскрытыми ртами и злобой, застывшей в глазах.
20
Примерно в то же время в разных местах столицы началось вторжение беглецов из сновидений – демонов мира снов. Они несли смерть – не понарошку, не ту, что люди видят во сне, а самую что ни есть настоящую. Сталкиваясь с лазутчиками, люди сходили с ума и получали травмы. В окрестностях квартала Синаномати, поблизости от дома сотрудников НИИ и больницы Инуи из сумрака городских улиц направлялись к перекресткам десятки, сотни, тысячи японских кукол метрового роста, заполоняя и без того многолюдные в часы пик мостовые и тротуары. Все с одинаковыми лицами, в одинаковых кимоно. В одинаковой позе, раскинув руки в стороны, они шагали мелкими шажками, словно скользили по мостовой, а на лицах у всех растянулись отсутствующие полые улыбки.
– Хо-хо-хо! Хо-хо-хо!
– Хо-хо-хо! Хо-хо-хо!
Чаще всего случаи потери рассудка наблюдались в аномалии квартала Синаномати. Японская кукла считалась подобием «зловещего рока», глубоко пустившего корни в мироощущение японцев. Она таила в себе подсознательно знакомый любому японцу безусловный страх. Произошел даже несчастный случай: при виде японских кукол, которые толпами двигались в свете фар, заполоняя тротуары, женщина за рулем, не в силах сдержать истерический смех, не справилась с управлением и задавила двух невинных пешеходов.
Асмодей вскоре исчез, оставив наглядную улику своего появления – разрушенную стену. А в парке перед институтом объявился гигантский Будда ростом под десять метров и принялся чисто из буддистского милосердия давить ногами представителей прессы, выскакивавших из здания института. Несколько журналистов погибли нелепой смертью – от рук суккубов. Будда, преследуя удирающие машины, вышел за ворота, зашагал к сияющему огнями злачному кварталу и теперь без разбору нападал на прохожих и машины. Раскрыв алую пасть рта, он закатывался гортанным смехом.
