— Что же сказывают?
— Всякие дела он делает…— и Кряж начал передавать удивительные вещи о том, как колдун открывал воров, как уничтожал присуху, как заговаривал руду, как одной бабе Куприхе показал мужа, который в ту пору под Вильной бился.
Петр слушал, и в его сердце начинало вкрадываться сомнение.
А что если все это правда? Недаром же отцы и деды этому верили, недаром же умные люди, составляя уложения, о колдунах помянули. Вон Тугаев носил же в поход заговоренную кольчугу, и что ж? Ни пуля, ни меч его не тронули…
— Хорошо, Кряж, найди его и уговорись с ним! — сказал Петр и прибавил: — Может, и выйдет что.
— Выйдет! Он нам ее во как укажет! — оживляясь, сказал Кряж.
Они приехали в усадьбу, и Петр отдался своей забаве. На псарне он оглядел любимых псов, потом зашел в соколиное отделение и осмотрел своих соколов.
Молодой парень Фаддей, его сокольничий, с сознанием своего достоинства ходил следом за своим господином и спешно отвечал на его вопросы.
Понятно, у Петра не было такой охоты, как у царя (кроме шаха персидского — единственной в мире). Но и у него она была поставлена на широкую ногу.
Длинная, низкая комната была справа и слева уставлена клетками, большими ящиками, обитыми внутри войлоками, и в каждой клетке на перячине сидел сокол с серебряной цепкою на ноге.
Тут же висели соколиные колпачки, рукавицы для сокольников. В конце этой комнаты мальчишка укрощал недавно купленного сокола. Несчастная птица проходила первое испытание. Она сидела на перекладине с подвязанным крылом и с колпаком на голове, и мальчишка ежеминутно то дергал ее за привязанную к ноге веревку, то шумел над ее ухом гремушкою. Эта мука должна была продолжаться трое суток. Птица без пищи, без сна, при постоянной тревоге совершенно теряла голову и уже тогда поступала в обучение к сокольнику.
— Добрая будет птица! — сказал Петр, любуясь статями сокола.
Он был почти белый. Крепкий клюв его был круто загнут и широкая грудь обличала силу.
— Хоть царю впору! — усмехнулся сокольничий.
— Ну, проедемся, попускаем!
— Кого возьмем, господин?
— Бери Гамаюна да Обноска. Прихвати еще Пестрого. Осрамил он меня тогда, а я все в него верю. Коршунов приманил?
— Вечор падаль у оврага выбросили. Надо полагать, слетелись!
— Ну, так едем!
Охота на коршунов с соколами была любимейшей того времени и имела характер чистого спорта. Мало было занимательного, когда могучий сокол с налета бил мирную птицу: утку, гуся или цаплю, а то и того хуже — малую птаху, но когда он охотился на такого же хищника, охота принимала увлекательный характер. Коршун, да еще из матерых, не давался без боя, и нередко плохой сокол оставался побежденным в этой воздушной битве. Опытный коршун вдруг перевертывался на спину и бил сокола прямо в грудь; в свою очередь и опытный сокол знал эту повадку и летел не камнем на коршуна, а сбоку — стрелою, а то и снизу, как камень из пращи.
И пока происходила эта битва в воздухе, охотники следили за нею с замирающим сердцем. Особенно если выпускались соколы разных хозяев и происходило соревнование.
Петр вдоволь натешился охотой и радостный вернулся домой. Пестрый вправду постоял за себя и бил коршунов с одной схватки.
— Ужо царю покажу! — говорил радостно Петр.
В горнице его поджидал Кряж. При входе князе он подвинулся к нему с таинственным видом и сказал:
— Коли милость твоя не побоится нечисти, так он наказал к часу до полуночи быть на дороге подле разбитого дуба. Там он ждать будет.
— Это колдун-то? — усмехнулся Петр.
— Он!
В голосе Кряжа послышалось невольное почтение. Петр взглянул на него.
— Что это ты? Словно тебя лихоманка трясет?
— Страшно! Я до поры того и не думал. Сова у него, ворон, кости сушеные, и сам он с бородой. У-ух!
Петр засмеялся.
— Эх ты, Аника-воин! Значит, не пойдешь со мною?
— Как можно! — ответил Кряж. — А что боязно — это точно. Он не то что лях. Он со всякой нечистью свой человек.
— Ну вот и послушаем, что он врать станет.
Кряж покачал головою
— Меня сразу признал. От князя, говорит, сердце болит, по милой сохнет, а где голубица, того не знает ни он, ни я, а лишь сатана! Да как захохочет. Приходите, говорит, молодчики!…
Петр вздрогнул. Неужто он уже и дело знает, зачем зовут его.
— Сам сболтнул?
— Да рази меня на этом месте!…— побожился Кряж.
— Ну, ин! Попытаем его. Возьми с собой кистень малый да рублев десять, что ли. Пойдем!
— С нами крестная сила! — пробормотал Кряж.
Признаться, он уже трусил этого похода, но отказаться от него не мог из сознания долга.
Наступила глухая осенняя ночь. Небо покрылось тучами и завыл ветер. Петр завернулся в широкую епанчу, надвинул на глаза колпак и смело двинулся из дому.
— Дорогу знаешь? — спросил он у Кряжа.
— Ззззнаю, — пробормотал Кряж, лязгая от страха зубами.
— Ну, и иди вперед!
— С нами крестная сила! — сказал торопливо Кряж. — Свят, свят, свят! Да воскреснет Бог!…
— Оставь! — остановил его Петр. — Ты только гляди, не сбейся.
— Чего сбиться-то! Верста.
Они действительно шли недолго. Кряж вдруг остановился и сказал:
— Бона! Тут! Господи помилуй! Свят, свят, свят!
Луна на мгновенье выплыла из-за облаков и осветила глухую местность. От дороги направо на небольшой полянке стоял огромный коренастый дуб, сломанный грозою, за ним мрачною стеною чернел густой лес. Кругом было пустынно, глухо, и только ветер гудел на разные тоны, шумя в лесу между ветвями.
— Значит, у этого дуба, — сказал Петр и решительно двинулся вперед.
Едва он прошел несколько шагов, как от зеленой массы дуба отделилась человеческая фигура и двинулась ему навстречу. Петр остановился и невольно положил руку на рукоять поясного ножа.
— Это я, Еременко, не бойсь, княже! — раздался в темноте глухой голос. — Коли пришел, вражьей силы не страшась, чего лихих людей бояться? Хи-хи-хи!
«Заприметил», — с удивлением подумал Петр и ответил:
— Я и не боюсь ни людей, ни бесов, ни наваждения!
— А зачем пришел? — спросил назвавший себя Еремейкой.
— Говорят, ты всякую пропажу находишь, а у меня есть такая!
— Нахожу, соколик, нахожу! Хи-хи-хи! А ты что старику дашь за это? Ась?
— Не обижу! Колдуй!
— Сейчас, сейчас, милостивец! Крест-то на тебе? Ась?
— На мне!
— Скинь его, скинь! Отдай Кряжу, что ли, он подержит! Ну, ну, соколик!
Князь колебался одно мгновение. Э, была не была!
— Кряж!
— Чего? — отозвался Кряж издали.
Петр усмехнулся и сам пошел на голос Кряжа. Он шагах во ста сидел под кустом и звонко лязгал зубами.
— На крест тебе мой, и жди меня!
Петр вернулся к дубу снова.
— Ну, старик, колдуй! — сказал он.
IV КОЛДОВСТВО
— Сейчас, сейчас, княже! — сказал, хихикая, старик. — Не торопись только!
Он присел на корточки, и князь услыхал стук огнива о кремень. В темноте посыпались красные искры и на миг осветили желтое лицо старика, раздувающего тряпицу. Еще мгновенье, и князь увидел вспыхнувшее пламя костра, очевидно, сложенного раньше, и над ним на треножнике котелок. Пламя разгорелось. Старик встал на ноги.
— Слушай, — сказал он князю, — я очерчу круг, и ты смотри из него не выступай. Что бы ни было, стой, а то всем нам худо будет!
Князь кивнул головою, а старик, взяв палку, ехал очерчивать по земле круг, бормоча себе под нос заклинанья.
— Шиха, эхан, рова! чух, чух! крыда, эхан, щоха! чух, чух! Маяла да на кагала! Сагала, сагала! — слышал князь его бормотания.
Костер разгорелся. В котелке что-то шипело, клокотало. Старик окончил чертить круг, стоял над котелком и ломался — и в сердце князя начинал пробираться суеверный страх.
Вдруг старик выпрямился, поднял кверху руки и громко завопил:
— О вилла, вилла, дам, юхала!
Гираба, нахора, юхала!
Карабша, гултай, юхала!
