— В жизни не слышал большей херни, — прямодушно заявил бородатый Миша.

К группе подошли двое парней из охраны.

— Хорош базлать, враги, — рыкнул один. — Нормальным гражданам отдыхать мешаете.

— Правильно, правильно, товарищи, — поддержали их из толпы чиновников. — Это вон тот, бородатый, воду мутит! Разорались тут!

— Тамбовский волк тебе товарищ, говна кусок! — неприязненно заметил охранник. — Короче, так, еще раз разговоры услышу, рыла начищу.

Он явно относился к Осокину и компании куда лучше, чем к чиновничеству. Скорее всего потому, что не знал, кто они и почему сидят в этой группе, и не испытывал к ним отрицательных эмоций.

Осокин повернул голову и посмотрел на Родищева. Тот сидел на кабинке кассы, спиной к ним, положив карабин рядом с собой, и смотрел в окно. Если этот человек собирался его убить, то ему нужно было лишь подождать удобного случая. Скажем, попасть с ними в одну группу или что-нибудь вроде того. Впрочем, к чему такие сложности? Достаточно подождать, пока охрана уснет, вывести его в подсобные помещения и вытолкнуть за ворота. А уж собаки довершат начатое.

Словно бы почувствовав его взгляд, Родищев дернулся, поежился, оглянулся медленно. Осокин поспешно отвернулся.

— Надо рвать когти. Может быть, меня и сожрут, но только не эти долболомы с оружием, — шепотом сказал патрульный Володя.

— Рвать когти? Неплохо бы. Только как? — покачал головой Осокин.

— Не так уж нас строго охраняют, — еще тише заметил патрульный. — Мы вполне могли бы уйти ближе к утру. Свернем шеи парочке часовых, заберем оружие и уйдем через грузовой тамбур.

Бородатый Миша повернулся, посмотрел на него, усмехнулся.

— Ну вот, дошло наконец. — Он быстро огляделся. Чиновники в основном дремали, темнота и волнение делали свое дело. — Во сколько выходим?

— В четыре, — ответил Володя. — Самое сонное время. — Он посмотрел на «кашемирового». — Лавр Эдуардович, вы с нами?

— Боюсь, староват я для подобной авантюры, — улыбнулся тот грустно. — Да и, честно говоря, не вижу в ней смысла.

— Почему же? — тут же ощетинился Володя.

— Боюсь, что там, — «кашемировый» показал на темные квадраты витрин, — не лучше, чем здесь. А если и лучше, то это ненадолго.

— Вы? — Володя взглянул на Гордеева.

Тот молча указал на изуродованную ногу.

Осокин откинулся на спину, прикрыл глаза. За возбуждением отступил голод, но зато немилосердно клонило в сон. И тем не менее он ощущал себя так, словно стоял на пороге новой жизни. В темноте Осокин нащупал руку Наташи, сжал ее пальцы.

— Знаете, о чем я думаю, Саша? — шепотом спросила она.

— О чем?

— Зачем я вчера пошла в этот магазин? Могла бы остаться дома, и ничего этого не было бы.

— Было бы, — возразил он. — Только не с вами.

— Не со мной, — согласилась Наташа. — И не с вами. В конце концов, вы здесь оказались из-за меня.

— Я не жалею об этом, — улыбнулся он.

Девушка вздохнула:

— Похоже на фразу из дешевой мелодрамы.

— Скорее уж из фильма ужасов, — поправил Осокин. — Ничего, скоро все кончится.

— Кончится ли?

— Обязательно кончится. Вот увидите.

— Мне кажется, Лавр Эдуардович в чем-то прав.

— Не берите в голову, Наташа.

От касс донесся шум. Несколько охранников подбежали к окнам. Родищев уперся руками в кассовый транспортер, спрыгнул на пол. Поднял карабин и пошел к кассе.

— Что там такое? — спросил Лавр Эдуардович.

— Не знаю, — пожал плечами Осокин. — Отсюда плохо видно. Может быть, еще кого-нибудь привезли?

— Не похоже, — покачал головой Володя.

Несколько охранников выбежали на улицу и открыли огонь. Осокин приподнялся, повернувшись в сторону входа. К его немалому удивлению, обнаружилось, что стрелки целят не в собак, а куда-то выше.

— В кого они стреляют, как думаешь? — поинтересовался Володя.

— Не в собак, точно, — Ответил Осокин. — Может быть, конкуренты?

— Вряд ли, — покачал головой «кашемировый». — Не думаю, что сейчас во всем городе сыщется еще одна стихийная группа, которая могла бы сравниться с нашей. Скорее, это что-то другое. Военные или милиция.

— Значит, власти уже близко, — оживился один из чиновников. — Вот видите, — громко крикнул он. — Я же говорил, нас скоро спасут! Поздравляю, товарищи!

Подбежавший охранник остановился на расстоянии метра, навел на людей автомат.

— Всем на пол, мордами вниз! Живо! — Пленники послушно попадали лицами на пол. — Хоть слово кто-нибудь вякнет — пристрелю!

Стрельба стихла через минуту. Охранник, скомандовав: «Лежать смирно, падлы», пошел узнать, чем все закончилось.

— Черный человек, — негромко сказал Гордеев. — Я думаю, это был черный человек.

— Кто? — не понял Осокин.

— Черный человек, — ответил Гордеев. — Мы видели его сегодня возле школы. Он живет среди собак.

— Ерунда, — оценил Миша. — Это были солдаты или милиция, точно.

— А почему тогда не было слышно звука двигателей? Военные приехали бы на бэтээрах! — сказал патрульный Володя. — Или на машинах, на худой конец. Не могли же они заявиться пешком?

Вопрос так и повис в воздухе.

— Мне лично без разницы, милиция, военные, черный человек, хоть сам папа римский, — вздохнул бородатый, устраиваясь на матраце и натягивая до подбородка куртку. — К утру нас здесь уже не будет. Верно, Мариш?

Худенькая покорно чмокнула его в заросшую щеку.

Стрелявшие вошли в магазин, створки закрылись.

— Отбой! — гаркнул кто-то от дверей. — Всем спать!

Ночью ветер гнал по улицам скомканные газеты. Те шелестели грязными страницами и ползли куда-то в потемках, словно подраненные птицы.

Они проплывали через пустынные улицы, спеша по каким-то своим вполне определенным делам. Была в их движении кошмарная, совершенно живая целеустремленность. В отличие от тех, спрятавшихся в темноте, они не могли причинить никому вреда, но все-таки отвлекали внимание.

Завидев такое вот «пятно», скользящее по темно-серому асфальтовому шоссе, группа людей, продвигающаяся по Ленинградке от окраины к центру, застывала на месте. Их было пятнадцать человек. У всех автоматическое оружие, рации. На каждом бронежилет. Лица скрыты приборами ночного видения.

Группа являлась головным дозором. Основной отряд — десяток БТР и два грузовика с солдатами — шел на полкилометра позади. Колонна была еще в районе «Динамо», когда разведгруппа подошла к площади Тверской Заставы.

Здесь пахло расплавившимся гудроном, гарью и бензином. А еще разлагающимися на жаре телами и протухшей кровью. Жуткий, омерзительный запах смерти.

Спустившись с моста, старший подал знак остановиться и присел на корточки, озираясь. За домами он увидел белые призрачные столбы света: военные вертолеты прочесывали город, освещая улицы мощными прожекторами. Старший пощелкал тумблером передатчика, настраиваясь на нужную волну. Поймал, и тотчас же эфир взорвался градом сообщений:

— Борт Два ноль один, вижу большую стаю на Пушкинской. Голов сто — сто пятьдесят. Уходят во дворы.

— Тройка пятнадцать. Примерно две сотни этих тварей. У Манежной.

— Сотня двадцать второй. У меня на Кутузовском тоже здоровенная стая. Штук двести, а может, и больше. Ни хрена не боятся, сволочи. Спущусь пониже, может, удастся подстрелить парочку.

Старший вновь настроился на прежнюю частоту и, не оборачиваясь, спросил стоящего за спиной немного растерянного человека:

— Ну, что скажете, профессор?

Голос старшего звучал хрипло и натянуто.

Профессор — худощавый усталый мужчина с серым лицом — нервно пожал плечами и вздохнул, машинально потирая ладонь о ладонь. Старшего подобный ответ не устраивал.

— Профессор, вздохи оставьте для дам. Мне надо знать: они здесь?

Тот огляделся. До сего момента он старался не замечать трупы, лежащие на проезжей части, но теперь этому пришел конец. Сейчас ему придется видеть и оценивать. Часть убитых была безжалостно растерзана в клочья, других подавили в спешке машинами или попросту затоптали во время полоумного бега.