— А газеты эту тему неохотно как-то берут. Одна заметка, вторая — и, говорят, хватит. Я говорю: вы чё, миллион людей сидит. Вот вам аудитория — миллион гарантированный. Мне говорили знаешь какую фразу? Такую: «А что нам этот миллион? Он что, будет покупать газеты или потреблять продукт, который мы рекламируем?» И что меня еще чисто литературно «порадовало»: Абрамкин с людьми занимал две комнаты в бывшем ЦК комсомола, а потом — одну, потому что им подняли арендную плату.

— О Господи!

— Некто додумался приватизировать ЦК комсомола и теперь сдает по коммерческим тарифам. А пока там было неясно, кому это достанется, преобладала такая логика — ну пусть там сидят общественные организации. И туда в какой-то момент въехали эти диссиденты, которые за зэками ухаживают, потом солдатские матери, комитеты инвалидов и т. д. Ну а как подняли плату, они стали сжиматься. Могли бы переехать куда-нибудь в Выхино, там дешево — но нищие ходоки из провинции туда не доедут. А так человек приехал в Москву поездом и с трех вокзалов пешком может дойти до Лучникова переулка. И отдать свою жалкую жалобу… Выгодный бизнес — урвать недвижимость в центре и с таким инструментом в руках отнимать у вдов и сирот последние гроши…

В 2001 году Свинаренко примерил на себя эмиграцию, и она ему подошла. А Кох успешно завершил эпопею с Гусинским, начатую прошлом году. Кроме этого, авторы разбирают 9/11 и обсуждают план привлечения китайцев к решению чеченского вопроса.

— Я могу вот тебе, Алик, рассказать, как я начал 2001 год. Мы затрагивали не раз тему эмиграции, тему примерки ее на себя и все такое прочее. Так я как раз тот новый год — 2001-й — встретил во Франции у своей родни. С их соответственно родней и друзьями. Там база у меня так образовалась. А началась вся эта история с того, что в свое время при глубокой советской власти я взялся устроить личную жизнь моей свояченицы. Та жизнь, которую она вела и рассмотрение которой выходит за рамки настоящего исследования, мне не нравилась, и я ее всю прекратил. Она возмущалась: «Какое ты имеешь право?» Я отвечал: «Права не имею никакого, но убью обоих. Тебе от этого легче будет? Логичней тебе с этим смириться». Кстати, мой двоюродный брат Леня, шахтер, по аналогичной схеме работал с бывшей женой. Он с ней развелся, а после приходил спустя год, два, три — типа, проведывать детей, но заодно он там под кроватями проверял, в шкафах.

— Зачем?

— Ну, чтоб найти ейного хахаля (причем не исключено, что воображаемого) и прибить.

— А почему?

— Она тоже спрашивала: а почему? Он причин объяснить не мог, не копал так глубоко, да его это и не волновало особенно, не нуждался он в доказательствах своей правоты — но в правоте своей был сам уверен и бывшую жену убедил, что ей надо встать перед фактом, иначе никак, иначе ей просто хуже будет. И она спаслась знаешь каким манером? Завербовалась в Италию по программе ухода за старичками.

— Старичка нашла?

— Нет, она работает у какого-то дедушки сиделкой, за бабки, и что-то даже посылает детям на Украину. Ну, представь себе старого человека — ему надо подать, принести, развлечь его как-то, чем-нибудь порадовать или там что… А туда, в Италию, мой кузен уже не может добраться, чтоб следить за моральным обликом бывшей супруги. Ну вот. Свояченица-то моя, Нинка, говорит: ладно, допустим, я смирилась — ну и что ж дальше? Я говорю: а дальше я тебя выдам замуж. Причем не абы как, а в приличную страну. Она: вот как? Интересно. И в итоге, испортив Нинке всю личную жизнь в России, я ее таки выдал замуж за границу. Сперва я ее пытался по этой схеме отправить в Штаты, которые в рейтинге заграниц все же занимают первое место по солидности, — но со Штатами не вышло, ни один из потенциальных женихов, которые оттуда к нам залетали, не смог на меня произвести должного впечатления. И в итоге после разных попыток я ее таки отдал за француза.

— Каким образом это удалось?

— А завелся один француз случайно проездом. Это было в Москве. 88-й или там 89-й год. Был какой-то самодеятельный кооперативный туризм, иностранцев на квартирах размещали, брали с них 20 долларов, что тогда было солидными деньгами. А накладняк всего-то — на раскладушке постелить и овсянку с чаем на завтрак подать. И вот какая-то девка из кооператива не смогла приютить заезжего француза и упросила Нинку его пустить. Я не допытывался, как у них там и что, докуда они уклонились с пути договорных отношений в рамках туризма… Но как-то слово за слово этот француз состоялся.

— С первого захода понравился?

— Ну. И дальше я с Нинкой поехал знакомиться с его родителями, точнее с мамашей, то-се. Мари-Луиз, или, по-нашему, Мария-Луиза, покойница (без малого до 90 не дотянула), была очень симпатичная старушка. И до последнего употребляла красное — в обед непременно принимала бутылочку. Причем пила исключительно столовое. Вы, говорит, что хотите себе наливайте, а я пенсионерка и намерена жить по своим средствам. И, в общем, она права в чем-то — столовое же тоже для людей делают.

— А ты что, единственным родственником был?

— Ну, наверно, единственным продвинутым.

— А остальные что?

— Остальные не подходили. Одним денег не хватало, другим еще чего-то. К примеру, тесть мой, царствие ему небесное, все меня в те годы укорял: х…ли ты с компьютера пишешь, ты давай из головы чего-нибудь напиши! То есть если бы это дело пустить на самотек, то просто пое…ались бы люди и забыли, и разбежались бы, — как это иногда бывает в жизни. Получилось бы как в «Юкосе», который преступно допустил бесконтрольные случки кроликов в Якутии. К тому же, что важно, они оба без языка, то есть я у них был как минимум переводчик. И вот я сперва просто так съездил с ней во Францию, туда-сюда, а после через сколько-то лет поездок и ухаживаний и раздумий — свадьба. Теперь вот живут в своем доме под Парижем.

— А где он работает?

— В суде, он что-то типа судебного исполнителя.

— Но денежки зарабатывает достаточные, чтобы купить домик под Парижем?

— Ну, домик небольшой…

— Ну все равно. Домик же. А она где работает? Нигде?

— Она — в магазине.

— Дети есть?

— Мальчик в школу пошел.

— По-русски говорит?

— Да, он говорит по-русски замечательно, но только грассирует сильно. А читать по-нашему не умеет. Если тут обратиться к немецкому языку, так там для обозначения родного языка используется термин Muttersprache, то есть по матери определяется основной язык. А тут мальчик знает материнский язык хуже отцовского. И вот, короче, поехали мы на Новый год. В декабре 2000-го. Как раз мы выпустили первый, новогодний, номер «Медведя» по новой схеме, с известным тебе Шурой Воробьевым. А Вова Жечков, на тот момент мажоритарный акционер, говорит: я себе не так это представлял, мне не нравится. Я: ну, не нравится — тогда до свидания, закрываем лавочку. Тем более каникулы, Новый год скоро… Ну его все на хер. А после разберусь, найду чем заняться. И полетел в Париж со спокойной совестью. В Шереметьеве накупил на сейле граппы Julia, по 9 долларов за литр — вполне приемлемая цена для чачи. И стал ее пить из горла, создавая себе праздничное настроение. Было весело. Помню, я порывался учить пить из горла Саскию Вебер, знакомую швейцарку, которая работает в России, пишет заметки про моду… Я ее случайно встретил в Шереметьеве, она летела домой на каникулы. Дальше, значит, Новый год во Франции. Что это такое? Ну, тепло, естественно, цветочки в садах, ни снега, ни мороза — так, ерунда какая-то. Как у нас после окончания бабьего лета. Но это еще не самое страшное. Самое ужасное наступает за новогодним столом, когда все садятся отмечать Новый год. Ни тебе салата оливье. ни шипучки под маркой «Советского Шампанского», ни «Иронии судьбы» по ТВ, ни курантов на Красной площади… Ни, само собой, поздравления русского президента. В последнем я как-то вроде не нуждался особо никогда, но, как выясняется, на уровне ощущений это невероятно важно, без этого картина мира может просто-напросто рассыпаться. Какие-то мелочи иногда вдруг обнаруживают свою повышенную значимость… А французы-то старались, хотели как лучше. Вина припасли посерьезней, это понятно. Устриц набрали, в ледяной крошке, и каждая шевелится, чуть капни на нее лимончиком.