— Я говорил тогда по секрету одному из тех, кто тогда реально руководил СМИ: «Слушай, я, как легко догадаться, всегда был за свободу печати, но она чего-то уже зашкаливает. Ты бы того, немножко б ее приструнил. Только не говори никому, что я тебе даю такие рекомендации». Он говорит — ну смотри, как скажешь. Теперь это дело прошлое, чего ж скрывать…

— Они ему сказали: если ты с нами не договоришься, мы тебя будем мочить, товарищ Путин. А если ты с нами договоришься, мы расскажем, какой ты молодец, прервал отпуск и поехал в Видяево. Он не захотел с ними договариваться. Мне не очень понятна вся эта история. На что они рассчитывали? Ладно, вот они меня мочили, грозили посадить, все эти прослушки организовывали и материалы отдавали прокурорским, на допросы вызывали… Фактически следствие вели не следователи, а Гусь с Березой! Это они питали материалом следствие! Но— это ж другое дело…

— Ну, может, они думали — он такой тихий, скромный…

— Я не знаю, чего они думали.

Но дело в том, что они твердо опирались на поддержку а) правоохранительной системы, которая всегда ненавидела и ненавидит нас, «строителей капитализма», б) Бориса Николаича Ельцина. Ну, в выборе между Гусем и Березой с одной стороны и мной с другой — его выбор очевиден, он был на стороне Гуся и Березы. А когда у вас нету поддержки правоохранительной системы, когда президент против вас и вы идете в атаку на президента… Верх безрассудства! Это, наверно, возможно, когда действительно телекомпании приносят доход, если к ним нет никаких юридических претензий и они абсолютно ваши — тогда, может быть, такая игра имеет право на существование. Тогда власть, которую вы критикуете, должна уж совсем как-то за флажки прыгнуть, чтобы у вас эти громкоговорители отобрать. Но если у тебя компания в долгах как в шелках и должна она государственной (или полугосударственной) структуре под названием Газпром, которая в конечном итоге управляется из Кремля… И если на руководителей этой структуры — я имею в виду Газпром — тоже до хера всякого материала есть… Тогда, при выборе между Кремлем и Гусинским, эта структура выбирает, конечно же, Кремль. Это что касается НТВ. И, следовательно, тебе эти долги предъявляют, забирают эту структуру — и весь твой галдеж заканчивается на этом. Или когда у тебя в ОРТ — это я уже к Березе перешел — нет контрольного пакета, а он у государства — то мне непонятно: на что рассчитывали эти два архаровца, когда начали на государство же нападать? Вот оставим в стороне вопрос о том, на чьей мы стороне. Потому что любой наш ответ будет неискренним. Мы сейчас просто холодно и цинично рассматриваем резоны. Какой у них был шанс?

— Может, они рассчитывали на деликатность президента. Им казалось, что он такой тихий…

— Этот тихий человек уже к тому времени почти год как вел войну в Чечне. Он ее начал. Он не побоялся снова вступить в эту воду. Поэтому к августу 2000-го, извиняюсь, шансов, что он тихий, не было. Это был тот самый август, который следовал за июлем, в котором Гусь уже три дня посидел в тюрьме. Значит, по поводу решительности Путина у Гуся не было никаких иллюзий. А Береза-то на что рассчитывал?

— Что — с ума они сошли тогда, что ли?

— Не знаю.

— Кстати, это бывает даже просто с журналистами, даже с бумажными масс-медиа, а с телевизионными и подавно. Что у них крыша едет. Манечка — в смысле мания величия. Или звездочка — звездная болезнь. «Я — очень великий». Я слышал такие рассказы от коллег: «Пришел к Путину и говорю ему: ты кончай там, ну чего ты делаешь? Он отвечает: хорошо, старик, ты прав, спасибо, что сказал. Он так потом и сделал, потому что типа Владик (его и так называют) — нормальный парень».

— Ну, это Трегубова чистая.

— Она это опубликовала, а другие устно хвастают. Я, жалко, с Владимиром Владимировичем не знаком лично, а то тоже б сейчас тебе чего-нибудь соврал. О моем влиянии на процессы федерального уровня.

— Да… Господи! Как же я ненавижу наши средства массовой информации! Как я их понимаю. Тема облегченной журналистской морали мне очень нравится. Когда журналисты для себя придумывают облегченную мораль, потому что общечеловеческую они выдержать не в состоянии. Говорят, это такая профессия, которая требует некоторых исключений.

— Ты же помнишь дискуссию, которую вели Венедиктов и Лесин. Лесин говорит: «Не бывает журналистской морали». И Венедиктов, ты помнишь, что ответил? Если человек лезет чужой жене в причинное место — это аморально. Лесин натурально соглашается. Он не знает, какой подвох его поджидает… Тогда Венедиктов говорит: а если это гинеколог? Тогда типа можно, соглашается министр. Венедиктов торжествует, он доказал, что у гинеколога бывает профессиональная мораль. Стало быть, она и у журналиста возможна.

— Нет такой заповеди, что нельзя лезть в причинное место. Но есть заповедь — не лжесвидетельствуй.

— Имеется в виду — в суде.

— Вообще. Не лжесвидетельствуй — значит, не ври. Я говорю про десять заповедей.

— Но ты про что говоришь? Про суд. А я про прессу. Если ты пишешь заметку, ты вообще не свидетель. А репортер.

— Венедиктов, как всегда, суть вопроса замыл ил хитрым оригинальным остроумным полемическим приемом. Это стандартная ситуация с Венедиктовым, который никогда ничего не хочет обсуждать по существу, а все время просто хочет понравиться аудитории. Это его проблема. Когда он начинает обсуждать что-то по существу, выясняется, что у него по существу ничего нету.

— Я считаю, что со стороны Венедиктова тут не замыливание, а чистое логическое рассуждение. А Лесин попался конкретно. И потом, как можно попрекать ведущего коммерческой радиостанции, что он хочет понравиться? Смешно. И вообще, ведущий — это же актер, это его работа — развлекать публику!

— «Какой великий актер умер во мне!» Да? А еще у меня была дискуссия с Познером. Причем даже более содержательная. Был некий мастер-класс, который он проводил для провинциальных журналистов и на который в качестве подопытного кролика или подсадной Утки пригласили меня. Это было как бы некое умозрительное токшоу, а после разбор полетов. И у меня в связи с этим был диалог с Владимиром Владимировичем (Познером) следующего содержания. Он привел такой пример. Допустим, вы пришли на прием к министру обороны своей страны, говорил он какому-то вырванному из толпы провинциальному репортеру, и краем глаза случайно вы увидели приказ о проведении всеобщей мобилизации и начале войны против соседнего государства, допустим, Китая, через три дня. Ваши действия как журналиста? Владимир Владимирович утверждал, что, как честный журналист, в рамках особой журналистской морали он обязан об этом сообщить граду и миру, дать эту информацию в открытой печати. Поскольку журналист обязан информировать общественность. И здесь наши позиции разделились. Я утверждаю, что такой специальной морали у журналиста не существует. Он в такой ситуации должен просто сесть и подумать, чем это все грозит. А грозит это следующим. Китай, узнав, что через три дня русская армия собирается напасть на Китай, нанесет превентивный ядерный удар. И перейдет в наступление, уничтожит очень много наших солдат, не говоря уж о мирных жителях. И ответственность за это будет лежать на журналисте, который выдал секретные планы своего государства. Журналист выдает, пользуясь своей специальной моралью, и, таким образом, нарушает заповедь «Не убий». Он становится убийцей.

— Ты привел очень красивый пример.

— Да. Мы с Владимиром Владимировичем тогда не договорились.

— Познер, конечно, тут не прав.

— А он настаивает на том, что прав.

— Но все же есть профессиональная мораль. Везде. Мы выше уже рассмотрели пример с гинекологом.

— Гинеколог никакой заповеди не нарушил…

— Мораль ведь не исчерпывается только заповедями.

— Хорошо. Можно, я скажу? Есть у евреев замечательная вещь. У них огромное количество заповедей, не помню сколько. Но для неевреев, то есть гоев, таких, как мы с тобой, заповедей существенно меньше. Вот и журналисты по этой схеме для себя выбрали облегченную мораль…