Беды сыпались на молодую семью как из рога изобилия: в записках Левенштерна содержится упоминание о семейном несчастии дочери М. И. Кутузова — Елизаветы Михайловны, совпавшем с горем, обрушившимся на семью Тизенгаузенов: «Между обеими армиями произошло несколько славных, но кровопролитных сражений, которые привели, наконец, к битве при Аустерлице. Мы были разбиты, и наши войска возвратились в Россию. В этом сражении был убит брат моей жены, граф Фердинанд Тизенгаузен, флигель-адъютант и зять генерала Кутузова; это был прекраснейший молодой человек. Он был убит со знаменем в руке, во главе Малороссийского гренадерского полка, который он повел в штыки на неприятеля. С ним были положены в могилу полученные им несколько дней перед тем Георгиевский крест и крест Марии Терезии. Это был новый удар для моей бедной Наташи! Она едва не умерла, но Господь сжалился над нею, послав ей второго сына, которого я назвал Фердинандом в память его дяди, графа Тизенгаузена».
Но и на этом страдания В. И. Левенштерна и его «бедной Наташи» не закончились: «Наш маленький Фердинанд скончался, когда у него прорезывались зубы. Я был чрезвычайно расстроен, а моя жена была в совершенном отчаянии и никогда не могла забыть этого страшного горя». Вскоре жена Левенштерна тяжело заболела. Для того чтобы излечить ее от недута, молодой супруг не жалел ни средств, ни усилий. Безутешная в своем горе женщина мужественно вытерпела две мучительные операции в Италии и Австрии. Но даже заграничные медики были бессильны спасти ее: «Моя жена хорошо перенесла утомительное путешествие и мало-помалу окрепла; мои нервы также успокоились; на них благотворно подействовал однообразный стук экипажных колес. Я думал, что нам еще возможно счастье. <…> По прошествии двух месяцев, Наташа, казалось, совсем оправилась. Радость и счастье снова посетили наш дом, но, к сожалению, это продолжалось недолго. Появились симптомы более опасные, и уже на выздоровление ее не было никакой надежды! Она скончалась на моих руках в страшных страданиях. Я остался совершенно один на свете, удрученный этим ужасным горем, не имея с кем разделить его.
Занятие Вены французами (1809 г.) в тот самый момент, когда моя жена была при смерти, придало этому горестному для меня событию еще более зловещий характер. Во время бомбардировки, продолжавшейся всю ночь, один из снарядов, брошенных французами, попал в дом Венцлара, где мы жили. Произведенный этим шум и волнение, крики "пожар", бегство других жильцов так напугали мою жену, что это ускорило ее смерть. Впрочем, ее состояние было таково, что врачи считали ее смерть благодеянием. Ее тело было набальзамировано тем же химиком, который бальзамировал маршала Ланна ( Lannes), герцога Монтебелло, и положено в часовне, в ожидании того, когда события позволят перевезти его на родину, в склеп, где покоились ее предки».
Вольдемар фон Левенштерн оказался в Вене во время войны между австрийцами и французами в 1809 году, в то самое время когда Россию и Францию связывали союзные отношения. Неудивительно, что в самые черные дни своей жизни он с радостью встретился с петербургскими друзьями, находившимися при штабе Наполеона: «Флигель-адъютант Императора Александра I полковник Горголи и молодой и блестящий Чернышев были так добры, помогли мне отдать последний долг усопшей. Они и граф Витт, с которым я был издавна дружен, употребили все свое старание, чтобы вывести меня из того бесчувственного состояния, в какое меня повергла кончина моей бедной Наташи. Они советовали мне искать утешение на поле битвы и воспользоваться политическими обстоятельствами, чтобы принять участие волонтером в военных действиях Наполеона. Опасность, с какою это было сопряжено, соблазнила меня; я уже смотрел на смерть равнодушно, я смотрел на нее скорее как на благо, так как она дала бы мне возможность соединиться вновь с дорогим существом, которого я лишился. <…> Наполеон изъявил согласие на мою просьбу» {31} .
«Рассеявшись» от горя на войне, после несчастий первой женитьбы В. И. Левенштерн не прочь был снова вступить в брак Его внимание привлекла ни много ни мало дочь екатерининского фаворита графа А. Г. Орлова-Чесменского, одна из самых богатейших невест в России, но здесь нашего героя постигла неудача иного рода: «У старухи графини Орловой, сестры моей тещи, я встречал ежедневно графиню Анну Орлову-Чесменскую, ее племянницу, богатейшую невесту в России. Редко можно было встретить женщину столь некрасивую собою и вместе с тем изящную. Она была любезна, сострадательна и щедра, но твердо решила не выходить замуж; она не могла помириться с мыслию, что ее руки могли искать ради ее богатства. Она могла бы внушить самые нежные чувства, и я первый мог бы от души полюбить ее, если бы она позволила это, так как я чувствовал к ней большую симпатию» {32} . После смерти «бедной Наташи» В. И. Левенштерн стал философом: «Я вскоре подметил, что я давал более, нежели получал; от меня никто не требовал глубокого и возвышенного чувства; я чувствовал вокруг себя ужасную пустоту, старался измельчать свои чувства, чтобы подойти под общий уровень моих веселых и беззаботных товарищей. Все называли меня мечтателем <…>. Тогда пред моими умственными взорами промелькнуло честолюбие; я ухватился за эту мысль с тою страстностью, с какою я принимался за осуществление всех моих планов. Я искал в беспредельном пространстве это неведомое благо, мысль о котором преследовала меня» {33} .
Судьба В. И. Левенштерна в чем-то схожа с судьбой князя А. Г. Щербатова, также пережившего семейную драму. Правда, поначалу князь Щербатов вел жизнь, вполне достойную гвардейского офицера — первой его возлюбленной была жена начальника: «…Я без всякой цели поехал посетить графа <…>, был принят хозяйкою, которая явилась столь прелестной, столь очаровательной, что я при первой с ней встрече пленился ее красотою, умом и свободным обхождением; с этой минуты я искал всех случаев чаще с нею видеться, в чем легко и успел, частые свидания в обществах короче познакомили меня с нею, и я не замедлил объяснить ей то чувство, которое она во мне поселила; одним словом, я страстно ее полюбил, и она сделалась единственным предметом моих помышлений, я проводил все мое время в ее обществе, даже самая служба подавала мне способ чаще с нею видеться; из беседки сада ее была дверь на площадь, где я всякий день делал разводы, которые я не начинал прежде выезда графа <…> по обыкновению его поутру около 11 часов. Можно себе вообразить восторг молодого генерала, окруженного военным блеском пред глазами предмета его обожания, я вполне наслаждался сим чувством, после развода обыкновенно заходил я завтракать в беседку» {34} .
Однако вскоре за описанием этой сомнительной любовной идиллии в воспоминаниях следует признание: «На первых днях моего приезда в Москву я увидел ту, которая так сильно встревожила жизнь мою, и с первой минуты неизъяснимое чувство овладело мною, я еще не был влюблен, но уже все мои мысли наполнились ею, видеть ее ежедневно сделалось первою для меня потребностию, она была не красавица, но все в ней было приятно и даже очаровательно; ум имела превосходный, украшенный отличными познаниями и талантами…» {35} Семейный союз двух любящих сердец был непродолжительным: «…Я мог безмятежно наслаждаться счастием и предаваться надежде на прочность его; беременность милой жены моей придавала мне новое чувство благополучия. Так провел я в восторге остаток лета; время счастия моего мог бы я считать днями! <…> Мы еще смотрели в будущность, делали планы жизни, — но судьба располагала иначе. Накануне нового года (1810-го) она занемогла зубной болью; казалось, безделица — как вдруг открылась жестокая нервная горячка, — все употребленные средства были тщетны. 3 генваря ее уже не было, — никакие слова не могут выразить моего отчаяния — удивляюсь только о том, что я не лишился тогда ума. Все для меня кончалось.
