ПИСКАРЕВ. Само собой разумеется. ( Судье.) Господин судья! Я прекращаю дело. Потрудитесь записать.

Судья пишет и потом предлагает сторонам подписать примирительный протокол. Они подписывают. Свидетели по приглашению судьи являются в камеру и, за примирением сторон, освобождаются от дачи показаний.

СЕКРЕТАРЬ ( Хартову). Господин Хартов! Вы оштрафованы тремя рублями. Потрудитесь подписать протокол и внести деньги господину мировому судье.

ХАРТОВ ( громко секретарю). Сейчас! ( Тихо судье.) Господин судья, я уверен, что вы сложите штраф с меня. Я — человек незажиточный, живу трудами рук, так сказать. Для меня три рубля — деньги значительные.

СУДЬЯ. Господин Хартов! Здесь гласный суд, и тайны в открытом заседании не допускаются. Заявите громко, чтобы публика слышала, что вам от меня угодно.

ХАРТОВ. С меня требуют три рубля штрафа, который вы изволили наложить на меня.

СУДЬЯ. Я знаю, и вам следует заплатить эти деньги. Еще более потому, что вы ворочаете тысячами, как было заявлено вами здесь.

ХАРТОВ. Совершенная правда, господин судья. Я от своих слов не отказываюсь. Но теперь я… не при деньгах. Уверяю вас.

ПИСКАРЕВ ( подходит к столу). Господин судья! Позвольте мне внести три рубля. ( Отдает деньги.) Илья Петрович! Вы разрешаете?

СУДЬЯ ( принимая деньги). Прекрасно. ( Секретарю.) Изготовьте квитанцию на три рубля.

ХАРТОВ ( Пискареву). Афанасий Иванович! Великодушный врач! Вы меня всенародно зарезали. Идем к Мухардину, я вам еще десять очков вперед накину.

Квитанция, подписанная судьею, вручается Хартову. Он с Пискаревым уходит.

С гробом — вскачь

Санкт-Петербург 1884 года. Судья вызывает прапорщика Погонялова и гробового мастера Шурупова. К столу подходит среднего роста, белокурый, с проседью, длинными усами и багровым носом господин в очень изношенном платье. Другой подошедший — с румяными щеками, окладистой бородой, в длиннополом сюртуке купеческого покроя.

СУДЬЯ ( обращаясь к господину с длинными усами). Прапорщик Погонялов, вы принесли жалобу на гробового мастера Шурупова в том, что он взялся сделать гроб для вашей родственницы…

ПОГОНЯЛОВ ( перебивает судью и, приняв горделивую осанку, говорит глухим басом). Точно так, господин судья. Кузина моя по матери, бездетная вдова Матрена Фроловна Пшеновская умерла от чахотки. На меня легла обязанность отдать, как говорится, последний христианский долг. Я заказал гроб, дроги на паре… Одним словом, все траурные принадлежности, подобающие дворянскому роду, вот этому мастеру. ( Показывает на Шурупова) А он, подлец…

СУДЬЯ ( перебивает). Позвольте, будьте осторожнее в выборе выражений на суде. Закон возбраняет…

ПОГОНЯЛОВ ( в свою очередь, перебивает судью). Нет уж, позвольте, господин судья. По-моему, кто подлец, тот подлец, а подлец тот, кто…

СУДЬЯ ( снова перебивает Погонялова). Прапорщик Погонялов! Я вас предупреждаю: одно неприличное выражение, и я буду в необходимости действовать по закону, то есть штрафовать вас.

ПОГОНЯЛОВ. Слушаю. Я буду осторожнее. Мы, военщина, — люди решительные, рубим с плеча; гражданского крючкотворства не знаем. Одно скажу: подлым человеком называют того, кто…

СУДЬЯ ( еще раз перебивая Погонялова, строго смотрит на него). Господин Погонялов! Вы не понимаете или не хотите понять меня!

ШУРУПОВ. Ничего, господин судья. Пусть себе ругается — дворянское сердце срывается. Ведь брань на вороту не виснет, говорит пословица.

СУДЬЯ. Поймите, Шурупов, брань на суде не допускается. Позволь браниться, так от брани и до драки дойдут.

ШУРУПОВ. Ведомо, ваше благородие.

ПОГОНЯЛОВ. Мужики дерутся, а мы, военные, не деремся, а бьем!

СУДЬЯ. Господин прапорщик Погонялов! Доскажите: в чем заключается ваше требование?

ПОГОНЯЛОВ. Моя история очень короткая. ( Показывает рукой на Шурупова.) Этот… Ну, как его звать там… Ну, бородач… Условился со мною совершить погребальный христианский обряд в настоящем виде за сорок рублей и получил в задаток пятнадцать рублей.

ШУРУПОВ. Тек-с. Окроме могилы. Имеется на то расписка.

ПОГОНЯЛОВ. Конечно, кроме могилы. Известно, могила — поповское дело.

СУДЬЯ. Продолжайте, господин Погонялов.

ПОГОНЯЛОВ. Я продолжаю. Доставил он гроб в свое время. Уложили мы покойницу и затем после отпевания поставили на дроги и тронулись на кладбище. Я один шел за гробом. Из родных здесь, кроме меня, никого у покойницы не было. Правда, шли за гробом позади меня какие-то незнакомые мне личности, преимущественно старушенции разные, салопницы, которые встречаются во множестве у входных дверей в церквах. Вот идем мы чин-чином. Вдруг заметил я, что левая дышловая в дрогах начинает пошаливать: мотает головой, семенит ногами. Я стал внимательно следить за лошадьми, а кучер-олух начинает дергать вожжами, отчего и правая дышловая стала тоже поигрывать. Я подбежал к кучеру и закричал ему: «Что ты делаешь, анафема?!» А лошади-то от крика ли моего или от передергивания, или от иных причин как подхватят, да и понеслись во все ноги, марш маршем, как драгуны какие-нибудь на эскадронном учении. Салопницы мои заохали. Я прикрикнул на них, сел на извозчика и поскакал за покойницею… Скачу и вижу, что народ остановил лошадей. И в этот момент — вероятно, от сильного напора спереди — лошади осадили, дроги и гроб — кувырком на мостовую. Подъезжаю и вижу: левая лошадь хрипит от злости и бьет задом, кучер слез с козел и держит ее под уздцы. Гроб — на мостовой, покров и крышка слетели с гроба, а бедная моя кузиночка… лежит на боку в гробу, повернувшись личиком и всем корпусом на правую сторону. Тут явилась полиция, и спасибо околоточному надзирателю — помог мне. Он пошел в какой-то по соседству трактир, где опохмелялись на другой день праздника какие-то фабричники или мастеровые. Он нанял их за пятнадцать рублей и полведра водки донести покойницу до кладбища и опустить в могилу. Понятно, что бешеным лошадям я не мог более доверяться, да и околоточный не советовал. Затем понесли покойницу на руках и предали, как водится, земле. Теперь ясно, что в дроги были заложены бешеные или с колером, или необъезженные лошади, что противно закону, совести и христианскому долгу. Да я его, ракалию…

СУДЬЯ. Господин Погонялов! Вы опять?

ПОГОНЯЛОВ. Виноват, господин судья; с языка сорвалось. Мы, военщина, люди откровенные, любим правду и не любим проходимцев… Обращаюсь к делу. Я хочу сказать, что я не хочу его, бестию-то…

СУДЬЯ. Вы неисправимы, господин Погонялов. Поймите, наконец, что здесь, перед судом вы и гробовой мастер Шурупов… Шурупов, слышите?

ШУРУПОВ. Да ничего, ваше благородие. Пусть его тешится. Мне плевать на то.

ПОГОНЯЛОВ ( пожимая плечами). Странное дело: бестией не смей называть бестию. Вижу, что по судам нынче какую-то литературу вводят. Утонченности пошли. Скоро, пожалуй, нас, кавказцев-то, по-бабьему приседать заставят.

СУДЬЯ. Прапорщик Погонялов, оставьте ваши философские воззрения в стороне, они к делу не относятся. Скажите прямо, в коротких словах: чего вы хотите от гробового мастера Шурупова? В вашей жалобе глухо сказано.

ПОГОНЯЛОВ. Я хочу, чтобы он заплатил мне, этот ра… Ну его… Хоть сто рублей серебром. А нет, так в тюрьму марш.

ШУРУПОВ. Многонько будет. Убытков всего пятнадцать рублей да полведра водки. Уж за глаза — двадцать рублей. Да я и не виноват — извозчик виноват.

ПОГОНЯЛОВ. Слышите, двадцать рублей. Всего двадцать рублей убытков. А нравственное-то беспокойство?.. А душевное-то страдание?.. Ничего не стоят? И, наконец, страдание, мучение, что претерпела покойница при падении гроба с дрог на мостовую. Ведь ее, голубушку-то мою, всю перевернуло от этого сальто-мортале. Мертвому телу, полагаю, нужно спокойствие, так сказать, на века ненарушимое, а не гимнастика, как в цирке… Слышите: двадцать рублей. Да это курам на смех!.. Вот последнее мое предложение: двадцать пять рублей, которые я должен бы платить, зачесть, и мне двадцать пять рублей на руки сейчас же, здесь на суде… Менее — ни-ни!