Смутное время еще более ухудшило положение судопроизводства. Первый царь новой династии Михаил Федорович хотел, но не успел исправить его. И только Алексей Михайлович уже в самом начале своего царствования обратил внимание на несовершенство русского законодательства. Едва исполнилось три года его правления, как был издан царский указ, предписывавший собрать воедино статьи из апостольских правил, законов греческих царей, которые подходили для русской жизни, а также указы прежних русских государей и боярские приговоры. А на какие случаи не было указов, изложить о них общим советом, «чтобы Московского государства всяких чинов людям от большого и до меньшего чину, суд и расправа была во всяких делах всем равна».
Собрать все указы и статьи поручили боярам: князю Одоевскому и князю Прозоровскому, окольничему князю Волконскому, дьякам Леонтьеву и Грибоедову. Для помощи в составлении нового Уложения был созван собор выборных лиц от всех сословий из разных областей Московского государства. Заседания собора начались 3 октября 1648 года. Чтения и обсуждения шли одновременно в двух местах: в одной палате заседали царь со своей Думой, в другой — выборные. Четыре с половиной месяца шло обсуждение Уложения, и только к концу января следующего года работу закончили и члены собора подписали свиток нового Уложения. Он представлял из себя ленту шириною в три с половиной вершка (около 15,5 сантиметра) и длиною 433 аршина 9 вершков (около 305 метров). К концу мая Уложение уже напечатали, и оно разошлось так быстро, что в течение года пришлось выпустить два дополнительных издания.
«Уложение царя Алексея Михайловича» имело важное значение в жизни России. В нем были помещены не только законы о суде, как в Судебниках, но и законы, касающиеся всех сторон жизни, строго приспособленные к требованиям настоящего времени. Это Уложение надолго сохранило свое значение, и его влияние сказывалось на последующих законодательствах XVIII века. Да что говорить, вплоть до свода законов 1833 года в России продолжали действовать почти все статьи «Уложения царя Алексея Михайловича». Но были и противники нового свода закона. Патриарх Никон назвал его «проклятой книгой, дьявольским законом». Остальные недовольные, правда, старались помалкивать, опасаясь внесудебной расправы.
Историк В. О. Ключевский без восторга отзывался об Уложении, которое «не решилось трогать ни обычая — слишком сонного и неповоротливого, ни духовенства — слишком щекотливого и ревнивого к своим духовно-ведомственным монополиям». «Но все-таки, — писал он, — Уложение гораздо шире судебников захватывает область законодательства. Оно пытается уже проникнуть в состав общества, определить положение и взаимное отношение различных его классов, говорит о служилых людях и служилом землевладении, о крестьянах, о посадских людях, холопах, стрельцах и казаках».
Но оставалось главное несчастье — все судьи были государственными чиновниками, государство их кормило, одевало и одаривало землями до тех пор, пока они исполняли в первую очередь волю высших государственных мужей, и уже во вторую — закона. Поэтому главным местом судопроизводства оставался — застенок.
Застенком в Московской Руси, как и во многих других странах, обозначалось место, где пытали обвиняемых. Он обыкновенно устраивался в подвале подальше от человеческого взора и слуха. В Москве застенком служила одна из палат Сыскного приказа. Низкая, угрюмая, разделенная мрачными сводами на несколько частей, палата была уставлена орудиями для пыток. Тут были и дыбы, и блоки, при помощи которых палач вздергивал преступника кверху за вывороченные назад руки. Была и доска с кольцами, к которым прикрепляли пытаемого, и много других приспособлений — в виде молотка, которым вбивали занозы под ногти, или жаровни с углями, чтобы жечь человеческое тело. А в углу, рядом с орудиями пыток, стоял озаряемый тихим сиянием лампады лик Спасителя.
Середину палаты, на возвышении, занимал длинный стол, за которым сидели бояре из приказа и дьяк. Дьяк, у которого «все грамоты и харатейные списки были на край языка», записывал показания пытаемого. Из застенка путь часто вел на плаху.
Пыткам в застенке подвергались в Московской Руси весьма многие и по самым разнообразным обвинениям. Особенно велико было число лиц, пытаемых по «слову и делу». Обыкновенно на площади кто-нибудь выкрикивал: «Слово и дело!» Это обозначало, что человек, произнесший эти страшные слова, знает о существовании какого-то государственного заговора. Выкрикнувшего сразу влекли в Сыскной приказ. Там, пока без пыток, снимали с него допрос. Обыкновенно «слово и дело» произносили для того, чтобы оклеветать личного врага. Естественно, что показания такого доносчика были зачастую сбивчивы. Тогда, чтобы заставить говорить яснее, его влекли в застенок. Затем туда же приводили и обвиняемого. Обоих пытали «с пристрастием», то есть усердно.
История Московской Руси знает случаи, когда в застенок попадали и весьма высокопоставленные лица. Это пришлось испытать на себе и знаменитому временщику царя Алексея Михайловича Артамону Сергеевичу Матвееву. По смерти Тишайшего царя Матвеева постигла обычная для временщиков участь: он подвергся опале, и его значение свелось к нулю. Мало того, его обвинили в том, что он занимался чернокнижничеством и колдовством, способствовал смерти царя. От боярина потребовали «книгу Лечебник, где многие статьи писаны цифирью». Через месяц с небольшим Матвеева схватили и доставили в застенок, где заявили, что у него нечисто дело в тех лекарствах, которые подносились царю во время его последней болезни.
Подобных случаев старомосковский застенок знает немало.
Первые попытки отделить суд от администрации были предприняты Петром I, при котором в 1713 году в губерниях была учреждена должность судьи (ландрихтера), а затем в 1718 году — оберландрихтера. Однако компетенция этих судей не была четко определена, и для решения наиболее сложных дел они должны были обращаться в юстиц-коллегию. Были также созданы военный суд и духовный суд. Высшей судебной инстанцией стал Сенат.
Однако именно при Петре I был создан печально известный Преображенский приказ, в котором сложили голову многие русские люди не за смертоубийство, грабеж или какое иное уголовное преступление, а за сказанное сгоряча или в пьяном бреду слово.
В Преображенском приказе сидели не только те, кто чем-нибудь провинился перед царем. Здесь держали под замком и свидетелей по каждому делу, и даже доносчиков, которые являлись с «государевым словом и делом». И никому из них не уйти от пытки, от жестокого допроса с пристрастием.
Каждый день выводят колодников на допрос. Прежде всего поднимают на дыбе. Скрутив и вывернув назад руки, человека подвешивают за кисти рук к перекладине и, растянув за ноги вниз, жестоко бьют батогами по голой спине. Если это доносчик и при таком допросе выясняется, что он оклеветал кого-то, то его будут водить по улицам, торгам и рынкам и при этом бить нещадно кнутом.
Если сразу не вытянули у пытаемого признания, то на другой, на третий день его снова поднимают на дыбе. Для упорных есть и более жестокие муки: скручивают веревкой голову, так что он «изумленным бывает». Или, обрив, по капле льют холодную воду на голый череп. Или горящим веником водят по спине, подпаливая кожу. При пытках сидят секретари и бесстрастно записывают в книгах: сколько нанесено ударов и что сорвалось с языка у истязуемого.
Если кто-либо после жестоких пыток умирал ночью, на это в Преображенском приказе смотрели, как на дело обыкновенное, и караульный сержант доносил про несчастного: «В ночи умре без исповеди, и тело его зарыто в землю».
При Петре I народ познакомился с царем в роли заплечного мастера, товарища известных всем палачей Терешки и Алешки. Все знали, что не только царь «и своими руками изволит выстегать, как ему, государю, годно», но и что он «с молоду баран рубил, а потом руку ту надтвердил над стрельцами». То есть умеет и находит удовольствие собственноручно рубить головы. Петр, конечно, не выходил для этого на площадь, но и не принимал нужных мер для соблюдения полной тайны. Так что служащие цесарского посольства 4 февраля 1699 года затесались в Преображенском в палату, где царь своими руками рубил головы для удовлетворения своего «мучительного, жаждавшего крови человеческой сердца». Так что умиляться введению судебной системы в Петровскую эпоху при поощрении государем повсеместной жестокой расправы с народом за непокорство его личной воли вряд ли уместно.
