Еще более страшным явлением стало создание Петром I Розыскных дел Тайной канцелярии. Тысячи людей отсюда направлялись на каторгу и виселицу. А за что? Простой мужик в шинке обиделся, что сосед называет русского царя непонятным словом «император», и не стал пить за столь непристойное слово… В Тайную канцелярию! Кликуша за богослужением в церкви залаяла, как собака… В Тайную канцелярию! Монах сказал другим инокам, что первая жена царя ему милее, чем нынешняя… В Тайную канцелярию!

«Крепостное право, немецкий педантизм, выправка и дисциплина, доведенная до зверства в военной службе, презрение тогдашних высших к личности низшего, и прочие обстоятельства — дань и тогдашним нравам. Не могут ли они служить объяснением, почему "подлая порода" не единицами, не сотнями, а тысячами гибла в преобразовательную эпоху Петра Великого?» — писал историк М. И. Семевский.

Но Тайная канцелярия или Канцелярия тайных розыскных дел известна с 1718 года и просуществовала с небольшим перерывом до 1762 года, когда была переименована в Тайную экспедицию при Сенате, которая функционировала до начала XIX столетия. Так что здесь не только в царе-преобразователе дело.

Тайная канцелярия при императрице Анне Ивановне работала с невероятным усердием, оберегая честь ее кровавого фаворита Бирона. Ни одного дерзкого слова против него не оставалось без жестокого наказания.

При Екатерине II была создана система судебных учреждений, возглавлявшаяся с 1802 года, уже при ее внуке Александре I, Сенатом. В нее входили уездные и земские суды — для дворян; городские и губернские — для горожан; нижняя и верхняя расправа — для свободных крестьян. Сама императрица сочинила «Наказ», проникнутый гуманными воззрениями на уголовное право. Но гуманистические мысли императрицы в ее сочинениях и письмах — это было жеманное кокетство поклонницы Вольтера и Руссо, которое никто не мог и не хотел использовать в русском судопроизводстве. Неудовлетворительность многотомных сводов законов была в отсутствии в них хоть какой-то стройности и идеи, в них как в непролазном темном лесу блуждали и терялись даже самые просвещенные граждане. И это приводило к неограниченному господству над обществом малограмотного корыстного чиновничества.

И при Екатерине II, и при ее внуке Александре I происходило все одно и то же: русский мужик, который составлял подавляющее большинство Российской империи и от которого кормились все остальные сословия, ничем не был защищен от произвола власти.

Обычно мужика за малую провинность городовой волок в квартал. Дежурный записывал о происшествии, а потом начинался скорый суд.Вернее, дознание, которое очень часто сливалось воедино с судебной расправой, после которой обвиняемый выходил на волю, так как за ним не было никакой особой вины. Били допрашиваемого или сам квартальный, или его помощник, дослужившийся до своей должности из городовых. Но рукоприкладство в России было явлением обычным, и мужик его воспринимал как нечто должное.

«Дравшимся полицейским народ доверял, — вспоминает Е. И. Козлинина в своей книге "Записки старейшей русской журналистки", — не считая их способным к подвохам, и, с другой стороны, как огня боялся тех, которые приступали к делу с шуточками да прибауточками, стараясь заставить обвиняемого проговориться, и в то же время измышляя, какими бы способами вырвать у него признание — селедками ли, после которых не давали пить, или клоповниками, в которых ни один из обвиняемых не ухитрялся забыться сном хотя на минуту. На таких следователей народ смотрел как на мучителей, боялся их как огня, а раз попавшись в их лапы, всячески старался от них отделаться и попасть в другой следственный участок, где, по его мнению, вели дело "правильно", то есть не допускали ничего, кроме мордобития».

Но существовал куда более беспощадный способ расправы с мужиком, когда сама власть, зная свою полную безнаказанность перед судом, творила дикий самосуд. Вот только один обыденный, заурядный, типичный для России пример.

Утром 16 апреля 1803 года к квартире тамбовского губернатора Палицына подъехал духоборец ^[4]крестьянин Зот Мукосеев.

— Дома ли губернатор? — спросил он у стоявшего на часах солдата Князева.

— Их превосходительства нет дома, — ответил Князев.

— Так доложите обо мне губернаторше, — продолжал Мукосеев. — Я привез гостинец.

Губернаторский дворецкий Кузьмин подошел было к возу и хотел посмотреть, что там за гостинец, но Мукосеев отстранил его. Он распряг лошадь, сел на нее верхом и уехал, а воз оставил у губернаторского крыльца. Разумеется, губернаторские дворовые поспешили раскрыть воз и увидели там мертвое тело, покрытое сине-багровыми пятнами и рубцами. То было тело духоборца из села Красна-Дубровы Тамбовского уезда Петра Дробышова, засеченного чинами земской полиции.

Мукосеева догнали, привели в полицию и стали допрашивать. Он показал следующее:

«13 апреля крестьянин Ермаков привел ко мне родного брата моего Сергея, а за ним шло много людей — мужчин и женщин. Брат мой едва стоял на ногах, и его держали под руки. Брата уложил я на полати, а Ермаков объявил мне: "Твой Сергей болен от наказания, сделанного ему публично с прочими нашего села пятью человеками духоборцами. А наказывал их за веру заседатель фон Меник". На другой день пошел я проведать наказанных и, между прочим, зашел к Петру Дробышову, а он уже был мертв. Около его тела сидел маленький сын его (как звать, не помню) и плакал. Тогда я взял мертвое тело Дробышова и поехал с ним к губернатору просить защиты…»

По поводу этого дела губернатор Палицын вошел с особым представлением к министру внутренних дел. «Всему семейству моему, — писал он, — за небытностью моею в доме причинено было крайнее смятение, обида и великое оскорбление».

По обыкновению, стали производить после всего этого следствие. Обнаружилось, что фон Меник наказывал краснодубровцев нещадно. Он принуждал духоборческих девушек целовать его, заковывал мужчин в ножные колодки и производил с них большие поборы, так что одних кушаков набрал на тридцать рублей. Не довольствуясь этим, он потребовал еще сто рублей. «А если не дадите мне сто рублей, — говорил фон Меник, — то я жестоко буду бить вас кнутом и сошлю в ссылку».

Краснодубровцы не смогли выплатить сто рублей. Тогда грозный заседатель Тамбовского нижнего земского суда действительно начал их нещадно сечь. Сечение производилось в три петли и было настолько жестоко, что, кроме Петра Дробышова, на пятый день после экзекуции умер его отец Филипп Дробышов.

К следствию вызван был врач Другов. Ему поручили осмотреть трупы наказанных и дать о них свое заключение. В его заключении было сказано: «Наказание краснодубровским духоборцам было дано соразмерное, и умерли духоборцы, вероятно, от ядопринятия, от какого могли произойти и сине-багровые пятна, и иные знаки на спине и животе наказанных».

В результате всех этих действий тамбовской земской полиции краснодубровские духоборцы совершенно ожесточились. «Вашего пения и чтения, — говорили они чинам полиции, — мы ни за что слушать не будем».

Дело кончилось тем, что многих краснодубровских духоборцев еще высекли плетьми, а Зота Мукосеева сослали на поселение в Кольский уезд…

Подобные случаи могут происходить только в тех случаях, когда власть и суд действуют заодно, и следствие тому — отсутствие у простолюдина хоть каких-либо прав, даже на жизнь. Положение суда в действительности не было улучшено ни строгой регламентацией Петра I, ни мягкими указами Екатерины II. Законодательные попытки, а в большинстве лишь благие намерения Александра I, не внесли ничего нового в государственное устройство России, а законодательство и направление внутренней политики царствования Николая I лишь укрепили и развили до крайности бюрократический способ управления, в том числе судом, создали исключительно полицейское государство. Все реформы до воцарения Александра II преследовали одну цель — укрепление самодержавия и сосредоточение всей полноты власти, включая и судебную, в руках монарха.