Практика переодевания опального архипастыря в рваную одежду простого чернеца, равно как перевозка его в простой телеге или санях к месту заключения, имевшая целью публичное умаление «внешней чести» епископского достоинства {20} , существовала не один век. К такому дополнительному наказанию низложенных иерархов светские правители прибегали ещё в XIV столетии. Так, в 1378 году московский великий князь Дмитрий Иванович, на короткое время посадив в узилище киевского митрополита Киприана (1381–1382, 1390–1406), приказал надеть на него одежду рядового «калугера» (монаха), а в декабре 1381 — го подверг такому же наказанию киевского митрополита Пимена (1380, 1382–1385), обманом занявшего кафедру, уготованную для монаршего фаворита Михаила-Митяя {21} . Уже по смерти Грозного подобную участь испытала целая череда московских патриархов, чьё служение пришлось на годы Смуты начала XVII века. В июне 1605 года, после воцарения Лжедмитрия I, опала постигла святителя Иова, связавшего свою судьбу с династией Годуновых. Накануне торжественного въезда расстриги Отрепьева в столицу толпа его приверженцев, возглавляемая князьями В. В. Голицыным и В. М. Рубцом-Мосальским, выволокла Иова из кремлёвского Успенского собора, силой сорвала с него архиерейские одежды, облачив в иноческое «чёрное платье». Мучители посадили избитого первоиерарха на крестьянскую телегу, на которой он отправился в ссылку в старицкий Успенский монастырь {22} . Год спустя, 26 мая 1606 года, скорбный путь Иова повторил теперь уже приверженец «царя Димитрия Ивановича», патриарх Игнатий Грек, после того как оказался в руках торжествующих сторонников нового монарха, Василия Шуйского: он был насильно «сведён» с патриаршего престола и затем заточён в келье Чудова монастыря {23} , при этом перед водворением в узилище тюремщики обрядили Игнатия в простую монашескую однорядку {24} . В марте 1611 года, действуя от имени марионеточного правительства Семибоярщины, глава польской администрации в Москве А. Корвин-Гонсевский уготовил похожую участь низвергнутому ставленнику Шуйского, патриарху Гермогену. Подручники оккупантов, содрав с опального архипастыря святительское облачение, надели на него платье рядового черноризца и посадили под караул на подворье Кирилло-Белозерской обители в Китай-городе {25} .
Между тем главу епархии и, тем более, поместной церкви не так легко лишить сана епископа, как это может показаться на первый взгляд. Благодать святительства, полученная им, каксчитается, мистическим образом через таинство, в определённом смысле сохранялась даже после наложения наказания по суду. В сущности, ни один из низложенных иерархов не считался по-настоящему извергнутым из епископского сана. Так, уже упоминавшиеся митрополиты Пимен и волею судьбы сменивший его у кормила церковной власти Киприан по вызволении из заключения без каких-либо препон возвращались на московскую кафедру.
Ещё более показательны метаморфозы со статусом Никона (1652–1666), лишённого патриаршества отцами Большого московского собора 1666–1667 годов. Мало того что до последних дней жизни сам опальный первоиерарх считал себя полноценным обладателем патриаршей инвеституры и, следовательно, архипастырем. В правление патриарха Иоакима по Москве циркулировали слухи о возможном возвращении «монаха» Никона к управлению церковью {26} . Подобные ожидания, очевидно, имели под собой вполне реальные основания: когда в 1681 году бывший шестой всероссийский патриарх скончался по пути из Белоозера в Новоиерусалимский монастырь, царь Фёдор Алексеевич велел погребать его останки по патриаршему чину. «Прощённые» грамоты покойному Никону, составленные весной 1682 года предстоятелями четырёх восточных патриархатов, фактически закрепили де-юре то, что уже свершилось де-факто {27} .
Поэтому и Иван Грозный мог абсолютно серьёзно предлагать низложенному митрополиту Филиппу, в обмен на благословение им новгородской карательной экспедиции, мгновенное освобождение и, главное, беспрепятственное возвращение статуса московского первоиерарха.
По воле гонителей Филипп не задержался надолго в Богоявленском монастыре; сначала он оказался в узилище столичной Старо-Никольской обители, а потом «приставы» отвезли его в Тверской Отроч монастырь. Еще в Москве, у «Николы Старого», на долю несчастного выпало новое тяжкое испытание: пытаясь сломить его волю к сопротивлению, Иван прислал ему страшный «подарок» — отрубленную голову одного из самых близких и любимых старших родственников, И. Б. Хлызнева-Колычёва, бо́льшую часть своей жизни проведшего на службе Старицкому княжескому дому. Опальный святитель сотворил перед ней земной поклон и, облобызав, вернул царскому посланцу со словами: «Блажени яже избра и прият я Господь, память их в род и род» {28} . 23 декабря 1569 года в Твери Филипп Колычёв был задушен Малютой Скуратовым. Поводом к расправе послужил категорический отказ низложенного митрополита дать монарху церковное напутствие на разгром Великого Новгорода {29} .
Последующие московские архипастыри эпохи опричнины, Кирилл IV (1568–1572) и Антоний (1572–1581), явно выучили урок, преподанный монархом священноначалию на примере владыки Филиппа. Они не только не пытались оградить свою паству от репрессий, но и были готовы пойти навстречу любому пожеланию Грозного, мгновенно забывая и о нормах церковного права, и о собственных прагматических интересах, «добровольно» ограничив имущественно-владельческие права первосвятительской кафедры, архиерейских домов и монастырей.
По образному выражению видного отечественного историка церкви А. В. Карташева, в правление Кирилла [36]«ужасы опричнины достигли страшных размеров почти междоусобной войны» {30} , кульминацией которой явилось знаменитое «новгородское дело» об измене 1570 года. Разгром городов северо-запада (Твери, Торжка и Великого Новгорода) и последовавшие за ним массовые казни «заговорщиков» происходили при абсолютном молчании митрополита и подначальных ему епископов. Они не проронили ни единого слова даже в защиту своего собрата, новгородского владыки Пимена, объявленного государственным преступником. Между тем весьма примечательно, что первой жертвой новгородского следствия стал местный архиерей, стяжавший печальную известность своим активным участием в судилище над Филиппом Колычёвым. Былые «заслуги» исполнительного царского подручника не смогли пересилить в сердце Ивана неприязни к церковным иерархам.
Страдания новгородского архиепископа начались едва ли не сразу после его встречи с самодержцем на мосту через Волхов. Грозный отказался принять от Пимена благословение и стал прилюдно «срамить» его вместе с остальными новгородскими «изменниками». Вслед за публичными обвинениями в столь тяжком государственном преступлении последовал арест опричниками злосчастного архипастыря на официальном приёме в честь монарха, устроенном во владычной резиденции {31} .
Иван распорядился сорвать с Пимена святительские облачения, во всеуслышание объявив: «Менее всего надлежит тебе быть архиепископом, но скорее флейтистом или волынщиком, а также вожаком медведей, обученных пляскам. Для этого лучше тебе взять жену, которую я тебе выбрал». Слова венценосца не оставляют сомнений в том, что уже тогда, не дожидаясь вердикта церковного суда, он отказывался признать за Пименом право не только на высокое архиерейское достоинство, но даже на самое монашество. Впрочем, мучительная для чести епископа сцена имела еще более кощунственное продолжение: по версии литовского хрониста А. Гваньини, в качестве «супруги» Пимен получил от Грозного «жеребую белую кобылу».
