В конце девятнадцатого века начинается проникновение на Балканы. А как же, помощь братьям-славянам! Турецкое иго и все такое прочее. Опять начинается — горы трупов. Герои Плевны. Герои Шипки. Герои, герои, трупы и герои. Не беда, что болгары нас после этого дважды предали. Не беда, что сербы безответственно втянули в Первую мировую войну. Братья-славяне — да и все тут. Они ведь так жалобно стонали под турецким игом!
И вот лидер кадетов Милюков (профессор, между прочим, образованный человек, с гордостью носил кличку Дарданелльский) заявляет наконец то, что так долго ждали русские сердца: «Водрузим крест на Святую Софию!» Что тут началось! Патриотический угар! Дамы ходят в национальных нарядах. В архитектурную моду входит псевдорусский стиль. Воодушевление дикое. Пятьсот лет экспансии объяснены! Мы же Третий Рим. Наша столица должна быть в Константинополе. Ничего материального! Это низко. Цель у империи всегда сакральна. Она спрятана внутри Мирового Духа! Мы, как древние крестоносцы, спасаем Гроб Господень! Ищем священный Грааль! Что после? Катастрофа… Революция. Брестский мир. Гражданская война. Горы трупов. Трупы, трупы, герои и трупы.
Опять возрождение империи. Заключительный акт. Скованные чудовищной волей сухорукого грузина советские войска, неся огромные потери, берут Выборг, вместе со своими полусумасшедшими подельниками раздирают Прибалтику и Польшу. А потом, в кровавом исступлении, схватившись с этими самыми подельниками из Тысячелетнего Рейха, устраивают кровопролитие, деля награбленное, над трупом истерзанной Польши. И опять горы, Гималаи трупов. Трупы, герои, трупы и герои. Четыре года тотального кошмара, и — советские войска в Берлине. Еще одно неимоверное усилие — Квантунская армия капитулировала. Создана невероятная империя — Советский блок. Но… Высшая точка развития всегда одновременно и начало упадка. Империя иссякла. Просуществовав еще сорок лет по инерции, она тихо развалилась на тридцать государств.
Ни одна империя за всю историю мира не просуществовала так долго, как наша — пятьсот лет. Ни одна империя за всю историю мира не достигла таких ошеломляющих результатов экспансии, как наша. Шутка сказать, но даже сейчас Россия, всего одно из тридцати государств бывшего Советского блока и одно из пятнадцати, входивших в Советский Союз — самое большое по территории государство мира!
Ни в одном государстве население на протяжении пятнадцати поколений не существовало в условиях примата экспансии.
Вас не удивляет, когда русский чиновник любого уровня на вопрос, кто его идеал государственного деятеля, не задумываясь, отвечает: «Петр Первый»?
Но почему? Почему не Александр Второй? Почему человек, ценой невероятных жертв отвоевавший для России Ингерманландию, которая так ничего и не дала ей в экономическом плане (Екатерине Второй все равно пришлось отвоевывать у турок черноморские земли для незамерзающих портов), россиянам дороже, чем человек, без единого выстрела давший 90 процентам русских людей свободу, запретивший торговать ими как скотом, освободивший их от необходимости двадцатипятилетней рекрутчины, заменивший ее пятилетней воинской повинностью, давший стране суд присяжных и зверски убитый так называемыми «революционерами»?
А потому что крутой! Потому что так с нами и надо: бороды стричь, бошки рубить да на кол сажать. Настоящий государственный деятель должен быть в латах, в пороховом дыму, с вострой сабелькой на толстозадом скакунчике. Только таких деятелей мы признаем. И памятники им ставим до сих пор. А вот Александру Освободителю один всего памятник стоит. Да и тот в Хельсинки. На центральной площади. Те его помнят. С благодарностью. Площадь, кстати, называется Сенатской. Вам это ничего не напоминает? Что-то я не припомню у нас памятника декабристам.
Ни для кого экспансия не стала настолько органичной и само собой разумеющейся. Экстенсивность, как неизменная спутница долгой экспансии, стала национальной традицией. Экстенсивность чувствуется во всем. В подходе к решению экономических проблем. В способе ведения войны. В освоении пространства.
Даже неподвластное человеку время используется экстенсивно. Десять лет туда — десять лет сюда. Стандартное выражение: «Мы уже не успеем, а вот наши дети, быть может, внуки, увидят». Человеческая жизнь — ничто, да и сам человек ею не очень дорожит. Средняя продолжительность жизни, снизившаяся ниже шестидесяти лет, никого не волнует. Ну шестьдесят, ну восемьдесят, какая разница?
Государство столетия требовало от подданных единственной жертвы — жизни. И подданные с удивительной легкостью научились ее отдавать. Всегда готовые пролить свою и чужую кровушку за Россию, никто уже и не задумывается — почему Россия все время требует все новых и новых жертв?
Жизнь отдавать научились, а налоги платить — нет. Да и как научиться, если платить их не с чего. Все было государственным и раздавалось государством. Царь жалует шубу с царского плеча, деревеньку с крепостными, Государственную премию, талон на приобретение «Москвича». Для экспансии нужна централизация ресурсов.
Накопительство не в почете. Да и зачем копить, если в любой момент могут убить. Как в одном из самых печальных и глубоких анекдотов: «А вдруг завтра война, а я устал?» Аскеза — добродетель россиянина. Достаток, даже не богатство — подозрительная аномалия.
Когда всплывает в памяти ряд национальных героев, все сплошь полководцы — Дмитрий Донской, Суворов, Кутузов и т.д. Суворов вообще, кстати, национальный феномен. Он зачислен в безусловные защитники Отечества. Интересно, когда это он его защищал? Когда громил турок, завоевывая турецкие и татарские земли? Нет. Россия до этого никогда не владела Северным Причерноморьем (за исключением маленького городка Тмутаракань, и то только до XII века). Или когда усмирял Польшу? Или, может быть, когда гонял ногайцев по кубанским плавням? Или когда в Альпах с наполеоновскими генералами схватился? Опять нет. Так какой же он защитник? Типичный генерал агрессивной империи. Очень талантливый. Но никак не защитник и спаситель.
Практически ничего простым россиянам неизвестно о купцах Строгановых, смутно — о Демидовых. Спроси любого, кто такой Савва Морозов, 90 процентов ответят — помогал большевикам.
Да что там купцы, бог с ними. Где русский Мартин Лютер? Может быть, патриарх Никон? Сослал боярыню Морозову, спалил протопопа Аввакума. Дальше — тишина. Что думал? Чего хотел? За что боролся? Почему в конце жизни оказался в опале? Сие неведомо.
Кто такой патриарх Тихон? Какой университет окончил Ломоносов? Кто строил Транссиб? Почему Столыпин разрушал крестьянскую общину? Зачем Александр Невский ездил в Орду? Неизвестно, да и неинтересно.
История небывалой страны как история битв, восстаний и походов известна всем. История страны как история реформ и постепенных преобразований, как история человеческого духа известна кучке чудаков, таких же странных, как собиратели спичечных этикеток.
Все это и есть имперское сознание. Экспансия стала стержнем национальной аксиоматики. «Кодекс поведения строителя великой империи» породил не только экстенсивность решений, но чрезвычайную зависимость от коллективных стереотипов поведения. Быть как все. Не высовываться. И одновременно: куражиться, надсадно демонстрировать свое ухарство. То есть: смотрите на меня, я хороший солдат, дисциплину понимаю, но я еще и чрезвычайно удалой, мне можно поручать опасные задания. А там, глядишь, лычки, звездопад на погоны. На худой конец погибну героем. Как говорил известный персонаж: «Может, меня наградят…. Посмертно!»
Необходимо также публично демонстрировать свое пренебрежение к чуждым стандартам поведения. Например, быть немножко антисемитом. Или не любить хохлов (почему хохлов?) [Интересное наблюдение, которое, я думаю, знакомо многим, кто бывал в так называемом дальнем зарубежье. Приехав туда, наш человек первое время ведет себя крайне настороженно, нервно, пытается все время «не ударить в грязь лицом». Покрикивает на жену, одергивает детей: «Не стой здесь, неудобно, люди смотрят». Делает кучу глупостей, например, чрезвычайно дорогостоящие покупки. Как сказал один мой знакомый: «…ведет себя как человек, который боится эрекции в общественной бане». Потом, обнаружив, что на него никто не смотрит и до него никому нет дела, расслабляется и начинает делать то, что для него совсем не свойственно — отдыхать.
