Его коллеги в России также занимались омолаживанием людей — это профессора Немилов, Халатов, Бехтерев, доцент Гораш в Ленинграде, профессора Мартынов, Кольцов, Завадовский в Москве. В клинике профессора Мартынова, в частности, людям пересаживались эндокринные железы макак, котов и овец. Результаты получались противоречивые, но все же были случаи, когда операции способствовали омоложению.

Семидесятидвухлетний профессор медицины Викторов, подвергшийся операции (ему были пересажены яички макаки в клинике профессора Мартынова), спустя год после нее записал в своем дневнике, что у него повысилась работоспособность, он стал легко подниматься по лестнице, не держась за перила, стал ходить большими шагами, спокойно пользоваться трамваем, его волосы потемнели, улучшилось зрение, повысился аппетит, улучшился сон, «начали появляться эротические сновидения и, тоже во сне, довольно энергичные эрекции». Что ж, профессора можно было бы поздравить с такой удачей, правда, если это все ему не приснилось.

Достижения медицины не обошли стороной и зоопарк. Вход в него был тогда с Грузинской улицы. Так вот, пройдя слоновник, в котором томился слон, подаренный Москве бухарским эмиром, а потом клетку с попугаем, который на слова посетителей «попка дурак» совершенно справедливо отвечал: «Сам дурак», можно было подойти к вольеру, в котором находились, судя по табличкам, омоложенный козел, петух, превращенный в курицу, и курица, превращенная в петуха. Некоторые скептики утверждали, что козла подменили, а на клетках с домашней птицей просто перевесили таблички. Возразить против этого было трудно: никто, как назло, не помнил, как выглядел этот козел в молодости.

Все эти опыты будоражили фантазию писателей и научных деятелей.

Немало внимания ученые уделяли крови человека. В 1926 году доктор Манойлов в полукустарной лаборатории, с помощью изобретенного им реактива, определял половую принадлежность крови. Мужская кровь после введения реактива обесцвечивалась, женская — нет. Ученый пошел дальше. Он стал проводить опыты по установлению национальной принадлежности по крови. По его мнению, кровь разных народов окисляется по-разному. В 187 случаях из 222 он определил национальность правильно.

Творческое беспокойство было присуще и доктору из Химико-фармацевтического института при ВСНХ С. И. Чечулину. Он стремился к оживлению удаленных из организма органов. В институте им демонстрировался опыт по оживлению отрезанной собачьей головы. Голова была соединена со специальным аппаратом трубочками, через которые в нее подавалось «орошение». Доктор долго бился над изобретением раствора, способного обеспечить жизнедеятельность отрезанного органа. Необходима была жидкость, которая несла бы в себе кислород. Ничего не придумав, он стал использовать в своих опытах кровь собаки. Чтобы кровь не сворачивалась, применял немецкий препарат «Бауэр-205», или «Германик». Собачья голова в его лаборатории жила три с половиной — четыре часа. Рефлексы ей были не чужды, но преданных взглядов на Чечулина она не бросала. Не заслужил, значит.

Да, немало собак стало жертвой экспериментов. Но жизни их не пропали даром. Заработали на «искусственном питании» сердце, почки, легкие и другие органы человека. Так вносили свой скромный вклад в спасение человеческой жизни никому не известные Шарики и Жучки.

В 1930 году Москву потрясла история, произошедшая в Ташкенте с профессором Михайловским. Было известно, что еще в 1928 году этот профессор переливал людям кровь обезьян. Теперь же он заявлял, что мертвого человека можно оживить, надо лишь промыть ему кровь. Профессор сообщал также, что пока он производит опыты на животных, но скоро, по получении из Франции специального препарата для промывания крови, он проведет опыт на человеке. В Париже в то время действительно рекламировался кровеочиститель «авранин», его-то, по всей вероятности, и имел в виду профессор из Ташкента. Этот «авранин» реклама представляла как индийский бальзам, излечивающий от всех болезней.

Тот это был бальзам или не тот, не знаю, но известно, что 30 июля 1929 года профессор умертвил морфием бродячую собаку, выпущенную из нее кровь промыл и должен был уже приступить к оживлению животного, как вдруг в этот самый момент его позвали принимать зачеты у студентов. Он оставил собаку на попечение своей жены, являвшейся его же ассистенткой, и вышел из операционной. Когда он вернулся, собака так же тихо лежала на столе, солнце заигрывало с водой в стеклянном графине, но ни жены, ни собачьей крови не было. Оказалось, что жена вылила ее в раковину. Опыт не удался. Труп бедного животного выбросили на помойку, а профессор назначил новый опыт на 5 августа. Утром этого дня его нашли убитым, с огнестрельной раной на левом виске. Рядом лежал пистолет. В предсмертной записке Михайловский обращался к жене и теще, которые, как он считал, его не оценили. Он писал, в частности: «Повсюду темнота и удушье. Везде этика, тактика и политика обильно сдобрены многоэтажным слоем лжи. Я запутался в лабиринте разнообразной по форме и по строению лжи и превратился в какого-то самому себе немилого бездельника…» Вдову подозревали в убийстве профессора. Считали, что она, как верующая, сорвала опыт и убила мужа, стремясь не допустить воскрешения из мертвых бездомного кобеля. Москвичам оставалось по этому поводу только гадать.

А в самой Москве, как и до революции, в двадцатые годы существовали заведения, в которых кровь выпускали из человека, а не из собаки. В переулках Заяузья можно было встретить старую железную вывеску над входом в полуподвал. На ржавой вывеске был изображен палец, направленный в сторону двери в заведение, и орудия парикмахерского искусства: ножницы, помазок, бритва. Рядом — подбородок с русой бородкой. В общем, это была вывеска старой цирюльни. Но в заведении не стригли и не брили. Если бы вы попросили об этом хозяина, он бы сослался на то, что бритва не в порядке, или на то, что воды нет. Правда, бритва, ремень для ее точки, фиксатуар для волос имели место быть, но всего лишь для декорации. Главное помещение «цирюльни» находилось за дверью, закрытой шторой. Комната, которая там пряталась, была невелика. В ней находились стол, стулья, кровать. На столе стояли стаканы странной формы, а рядом с ними небольшие деревянные кубики с четырьмя острыми пластинками. Пластинки прикреплялись к пружинкам, пружинки соединялись с крючками, похожими на курок пистолета. Стоило только спустить курок, и острые пластинки выскакивали наружу. Если прижать такой кубик к руке, то, спустив курок, можно было легко сделать надрез на руке и пустить кровь. Вот такое заведение, такая услуга. Оно имело своих завсегдатаев. Особенно оживленно в «кровопускальне» бывало в банные дни, когда хозяева Якиманских переулков, «болотные дельцы» (с Болотной площади и улиц), «охотнорядские воротилы», напарившись, искали здесь успокоения и блаженства в избавлении от распиравшей их сосуды крови. Когда клиентов становилось слишком много, хозяину помогали жена и дети. Пущенную кровь собирали в стаканы с толстыми краями. Надрезов обычно делали три-четыре. Чтобы кровь шла быстрее, «хирург» бросал в банку горящую бумагу и прижимал банку к надрезу. Кровь шла быстрее, клиент, как теперь говорят, «балдел». Услуга эта стоила рубля три. Среди замоскворецких кровопускателей известностью пользовались Иван Петров и Павел Калявин.

Люди образованные решали вопросы посложнее.

Проблемы жизни, смерти человека, его способностей очень волновали ученых того времени. С Запада к нам по этому поводу тоже проникали кое-какие мысли. Но по смелости им с мыслями москвичей было тягаться трудно. Способствовало такой смелости мысли то, что с русской науки в эти годы была снята церковная цензура. Эксперименты на людях казались мелочью по сравнению с экспериментом, проводимым над нацией. Кроме того, нужды мировой революции, построения общества людей нового сорта требовали смелого вторжения в природу и психику человека.

Много внимания ученые стали уделять передаче мысли на расстояние. В Москве существовала секция «Общества неврологии, рефлексологии и биофизики» при Институте по изучению мозга. К 1927 году лаборатория секции провела пять тысяч опытов по передаче мысли на расстояние и не выявила ни одного не способного к передаче или приему мысли субъекта. Было, правда, отмечено, что особенно хорошо передаются мысли между людьми, сходными по умственной деятельности. Мысли передавались не только внутри Москвы, но и из Москвы в Подольск и даже в Саратов.