Их добродетели и заблуждения рождаются из того, что на протяжении многих веков энергия целой общины уходила прежде всего на выживание.

Однажды утром я отправился в Старый Каир, чтобы увидеть коптские церкви. Мне сказали, что сам я никогда не смогу их найти, но я решил попробовать.

Такси проехало четыре мили к югу и оставило меня неподалеку от Нила, в сумрачном, пыльном районе, среди насыпей, могил, кожевенных и гончарных мастерских. Казалось, это место тяжко пострадало от хода истории. Крепкий на вид акведук высился над иссохшей землей. Похожие на призраков люди возились в черных песчаных карьерах, где они раскапывали могилы в поисках одежды и реликвий первых христиан, сегодня приобретших рыночную ценность. Яркие узорчатые ткани сильно пострадали за века пребывания в земле, но цвета их все равно прекрасны. Европейские коллекционеры и музеи охотно приобретают фрагменты рубах, башмаков, риз и прочих вещей, демонстрируя их потом в стеклянных витринах. Музей Виктории и Альберта в Лондоне имеет, например, отличное собрание коптских древностей.

Старый Каир представляется мне несравненно более привлекательным, чем Каир крупных банков, кинотеатров и кабаре. Он грязен, полон руин, поражен нищетой, но не пытается выглядеть чем-то иным: это честное место, на которое тяжко ступила пята истории, двинувшейся далее. И, к счастью, никто не стал наводить здесь порядок.

Оживленные набережные выглядели весьма живописно в резком утреннем свете: быстрое движение толпы выражало поразительную живость споров, тонкие мачты лодок- гийясоввырисовывались на фоне неба, мужчины разгружали мешки с зерном, напевая при этом, темные фигуры женщин, закутанных в покрывала, скользили вдоль берега, у них, как обычно, были сосуды для воды на плечах, а полуголые дети бегали у самой кромки реки, — и все это показалось мне прекрасным. Обнаженный по пояс смуглокожий мужчина нагнулся к лодке и вытащил веревку, его тело замерло на мгновение в «иератической» позе, которую художники Древнего Египта вырезали в доброй сотне надгробий. Стоя на берегу Нила, я мог разглядеть на западе темные треугольники, видимые издалека в этой плоской стране; они лишь чуть-чуть возвышались над другими предметами на фоне синего неба, словно три шоколадных конуса, — это были пирамиды Гизы.

Отвернувшись от набережной, я оказался перед картиной, удивительной даже здесь, в краю, знаменитом руинами: на меня смотрели остатки римской крепости Вавилон. Здания были возведены на возвышенности, они стояли, плотно прижимаясь друг к другу, скрывая внутреннюю часть структуры, а внутри лежал Старый Каир, масса извилистых, переплетающихся переулков. Одни ворота крепости просто великолепны. Они расположены между высокими и круглыми бастионами, уходят глубоко в землю, в направлении современного русла Нила, который в римские времена лежал ниже уровня ворот, а теперь поднялся. Думаю, ничто не может ярче продемонстрировать древность постройки, чем возможность заглянуть в яму и увидеть далеко внизу фрагмент старинной дороги к воротам, по которой сотни лет назад ступали чьи-то ноги. Старый форт Вавилон с пятью каменными слоями и тремя кирпичными, напоминает кусок Европы на африканской земле, и даже его запустение громогласно провозглашает: «Рим!» Внутри Вавилона скрываются незаметные издалека христианские церкви Старого Каира, свечи которых озаряли самые темные часы коптской истории.

Я спустился на несколько ступеней к незаметной, маленькой боковой двери, утыканной старинными гвоздями, которая могла бы находиться где-нибудь в темницах лондонского Тауэра. Она с трудом открывалась с помощью деревянного ключа фута два длиной, который называют дабба.Старуха, которая отпирала дверь, преувеличенно вздыхала и стонала, толкая створку, висевшую на ржавых петлях, в то же время пристально наблюдала за посетителями и не забывала попросить мзду, не из любви к Аллаху, а во имя Иисуса Христа и Его благословенной Матери, Ситт Мариам. Так вступаешь в дом христианства в Каире.

Я перешел со слепящего солнца, заливавшего набережные, в сеть затененных переулков, где строения в зловещем молчании прислонялись друг к другу. Переулки покрыты утоптанной грязью, воздух затхлый, и единственные, кого я встречал, — старухи и женщины помоложе, которые тенями скользили вдоль стен или выглядывали из темных подвалов. Переулки были слишком узкими для колесного транспорта, и деловитая толчея, которая оживляет даже самые тесные проулки Востока, здесь отсутствовала; я шел между покосившимися старыми домами в странной, мертвенной тишине.

Насколько я мог судить, это своего рода христианское гетто. Все признаки налицо: нищета, тишина и — хотя коптов уже очень давно не преследуют — страх. Ужас прошлых столетий все еще живет в этих затаенных переулках, где дома припадают друг к другу не от навалившегося на них сна, не от старости, но будто сжавшись от страха. Где же коптские церкви, которые я так хотел увидеть?

Мне говорили, что церкви Старого Каира — уникальные явления христианского мира, поскольку не имеют внешней архитектуры. Кстати, это утверждение неправильно, поскольку церкви Веррии в Македонии спрятаны еще тщательнее, чем коптские. И, пока озирался в поисках храмов или хотя бы каких-то их признаков, я вспоминал знакомство с церквями Веррии, где мне пришлось очень долго искать многочисленные христианские святилище, построенные местными жителями внутри домов или на задних дворах, чтобы скрыть их от глаз турок. Копты VIII–IX веков делали то же самое. Они устраивали церкви так, чтобы те совсем не походили на святилища и мусульмане не обратили бы на них внимания.

Наконец, усталый и отчаявшийся, я обратился к старухе, скорчившейся в пыли одного из дворов. Когда я заговорил с ней, она встала и поспешила прочь, подпрыгивая и покачиваясь при ходьбе, как старая ворона. Потом появился мальчик, возможно, ее внук, он повел меня в направлении, обратном тому, в котором я двигался, и внезапно указал на лестницу, что вела вниз по отношению к нынешнему уровню улицы. Несомненно, чуть раньше я миновал это место, не обратив на него внимания.

— Абу Сарга, — сказал мальчик.

Итак, передо мной знаменитая церковь Святого Сергия и Святого Вакха, хотя имя Вакха считается слишком языческим, чтобы его увековечивать, а потому церковь называют только именем святого Сергия — по-коптски Абу Сарга.

Я прошел по лестнице вниз и оказался, по всей видимости, перед дверью церкви. Я вступил в темное, просторное здание, в котором пахло застоявшимся ароматом благовоний и чем-то еще — я могу определить это «что-то» лишь как старость. Помещение продолговатое, типа базилики, центральный неф отделен от боковых двенадцатью колоннами: одиннадцать из серого мрамора и одна из красного гранита. По пять колонн справа и слева, еще две — в западной части, а между ними располагалась преграда, отрезавшая часть нефа и образующая подобие нартекса, или внешний портик, где в ранние времена обращенные, но еще не крещеные могли получать наставления и советы. Святилище в восточной части храма закрывала высокая преграда из инкрустированного дерева с занавешенным проходом. Преграда не была украшена иконами, как это принято в православной церкви, и я мог разглядеть верхушку куполообразного балдахина над алтарем. Я рискнул немного отодвинуть завесу, чтобы заглянуть в святилище. Алтарь установлен под раскрашенным деревянным балдахином, верхушку которого я заметил над преградой. Балдахин покоился на четырех небольших колонках сарацинского типа, по одной с каждого угла алтаря. За алтарем я увидел прекрасную округлую апсиду с возвышением, отделанным параллельными полосами светлого и темного мрамора, а в центре стоял мраморный трон для епископа или патриарха. Мраморные сиденья окаймляли изгиб апсиды в семь ярусов, так что трон оказывался в центре.

Осматривая алтарную часть, я обернулся и столкнулся лицом к лицу с разгневанным священником. Это был невысокий, плотный человек со смуглым лицом, окладистой и мягкой черной бородой, одетый в черную ризу, застегнутую до самого верха; на голове у него был плоский сверху, округлой формы тюрбан черного цвета. По выражению лица я догадался, что глубоко оскорбил его, заглянув в святилище, а потому поспешил извиниться; однако его гнев был направлен не на меня, а на себя — за то, что он отсутствовал, когда я пришел. Мы довольно быстро поладили, выяснилось, что он говорит по-английски, причем выучил язык самостоятельно.