Александретта выглядела чистой, белой на фоне гор; она лежала на морских болотах. Этот город напомнил мне акватинты XIX века из книг о путешествиях на Восток, которые, хотя и не могут воспроизвести здешний зной, гораздо лучше передают впечатление от этих мест, чем самые качественные фотографии.

Утренние тени черными полосами пересекали меловую белизну улиц: половина города оставалась в сумраке, а другая половина слепила глаза. Ослы, верблюды, горцы на тощих пони переходили из света в тень, торговцы открывали лавки, их фески сверкали, как спелые вишни, они активно жестикулировали и обсуждали повседневные дела с живостью, какую представители иных народов могли бы проявить лишь по случаю наступающего конца света. Смуглые, худые мальчишки подметали в кафе и устанавливали кальяны, раздували угли в печах, пока сухощавые взрослые арабы, головы которых были туго замотаны, словно от зубной боли, грели руки над жаровнями, поводя плечами, будто это помогало накапливать тепло, которое дарили солнечные лучи, проникающие сквозь скудную одежонку.

Я стоял на деревянной пристани, чувствуя, что начало этого путешествия по незнакомой стране будет одним из величайших моментов в моей жизни. Впереди меня ждал золотой день, мне предстояло пересечь горы, равнины и коричневатую пустыню, чтобы добраться до Алеппо. Я планировал через два дня попасть в Пальмиру, а там взять машину, способную пройти по пустыне до Багдада. Я направлялся в ту сторону, чтобы увидеть последние христианские святыни Сирии: Калаат Симан, расположенный на дороге в Алеппо, и Ресафу, город паломников в Сирийской пустыне, о котором по сей день написано крайне мало. Ресафа лежит к юго-востоку от Алеппо, и я думал, что смогу посетить ее на пути в Пальмиру.

Вскоре я сидел в автомобиле, а водитель, маленький мрачный армянин, согласился отвезти меня в Калаат Симан, если дорога будет проезжей, а потом в Алеппо. Громко сигналя, чтобы разогнать с дороги ослов и верблюдов, мы проследовали по улицам города и прямиком помчались к горам. Дорога шла вверх, мы проезжали через ущелья, припорошенные снегом. Сначала это был тонкий белый налет на скалах; затем, по мере того как мы поднимались, он становился все толще, образуя хрупкий наст, который частично таял днем и снова подмерзал ночью; и наконец, приблизившись к вершине, мы увидели свежий сверкающий снег, покрывавший пик над нами.

В горных ущельях, которые мы миновали, в тени царил январь, а на солнце в права вступал июнь. На теневом склоне сосульки свисали на скалах зеленоватой бахромой; а на солнечной стороне, всего в нескольких ярдах, снег и лед таяли, журчали ручейки мутноватой, зеленой воды, сбегавшие вниз по склону.

Мы встречали крестьян, спускавшихся с горы, лица у них были по-зимнему хмурые; за ними шагали ослы; печальные дети выглядывали из узелков тряпья; а верблюды осторожно переступали с видом исполненных презрения богатых родственников. По мере того как солнце становилось горячее, холщовые обмотки исчезали, мужчины и дети повеселели, и такая быстрая смена настроения к лучшему составляет одно из самых приятных свойств этих людей. Мы миновали горную деревню Белан, словно осиное гнездо прижавшуюся к скалистому обрыву. Деревянные дома стояли уступами, один над другим, полностью покрывая склон. Кругом устремлялись вниз водные потоки. Потом мы добрались до знаменитой Пиле Сирие, верхней точки перевала; внезапно я увидел впереди равнину Антиохии, открывшуюся сквозь узкий проем между скалами.

Она разворачивалась, как карта, несколько дорог темными линиями пересекали страну, которую мне предстояло проехать на пути к Алеппо. Антиохийское озеро, переполненное талой водой, на двадцать квадратных миль раскинулось по равнине; и даже с большой высоты я мог различить тысячи водоплавающих птиц, покрывающих озеро, они волной взлетали с одного конца водоема, чтобы опуститься возле другого берега. На границе протянулась череда гор; Аман — на севере, изгибавшийся к западу, в сторону Малой Азии; на юге — вулканический конус горы Кассий, на вершине которой можно найти кальцинированные кости — следы греческих и римских жертвоприношений. Прямо впереди, на востоке, я видел низкие бурые высоты Джебел Симан, находящиеся между равниной Антиохии и пустыней, среди которой лежит Алеппо.

Мы пересекли равнину вдоль берега озера, поднимая в воздух тучи уток. В деревне — кажется, она называлась Йени Шеир — мы вышли на главную дорогу до Антиохии, которая более или менее повторяла старую римскую дорогу от Антиохии до Бероэ, как называли Алеппо греки до того, как мусульмане завоевали эту часть христианского мира.

Хорошо укрепленная, широкая и прямая, эта дорога бежала на восток между полями, где из бурой земли уже пробивались зеленые ряды ростков пшеницы. Покинув плодородную долину Оронта, дорога уходила в дикую скалистую местность, населенную лишь стадами коз. Иногда мы встречали французских полицейских с ружьями за спиной, верхом на арабских скакунах; то и дело попадались группы арабских рабочих, дробивших камень для ремонта дороги.

Если свернуть немного в сторону и проехать между валунами, можно обнаружить следы старых европейских дорог: римской или той, что проложили здесь крестоносцы. И к ним стоит присмотреться. Крупные, хорошо обтесанные камни были изготовлены столетия назад, вероятно, многие из них можно найти в стенах мечетей в окрестных деревнях. Все попытки привнести западную цивилизацию в эту суровую, окрашенную в цвета львиной шкуры страну провалились, и дороги, которые когда-то вели к эллинистическим и римским городам и замкам крестоносцев, давно исчезли.

Пока мы неслись сквозь пустынное пространство, я поймал себя на мысли о потерянных городах Северной Сирии. Вероятно, добрая сотня таких руин разбросана по этой малонаселенной стране, и известно о них крайне мало. Здесь стояли христианские города, процветавшие со времени умиротворения церкви в IV веке, пока их не смыло волной арабского нашествия в VII веке. Здесь были созданы города паломников, группировавшиеся вокруг места поклонения христианскому святому, их можно считать духовными и архитектурными наследниками великой Антиохийской церкви. Несколько странно осознавать, что в первые века христианства толпы паломников из Британии добирались до границ Персии и путешествовали от святыни к святыне. Такие духовные странствия, без сомнения, были возможны лишь потому, что для римского христианского мира не существовало границ, а прекрасные военные дороги предоставляли пилигримам легкий и безопасный доступ к самым удаленным частям Империи. Вероятно, довольно трудно понять, как тысячи мужчин и женщин могли внезапно оставить дома, иногда на несколько лет, чтобы отправиться в паломничество, или как им удавалось собрать средства на такое путешествие; но совершенно ясно, что организация была эффективной и не менее общеизвестной, чем современная система туризма, доставляющая значительные количества людей туда и сюда, но только в те времена она обслуживала нужды христианских странников.

Если попросить кого-нибудь нарисовать портрет пилигрима, наверное, любой без колебаний представит образ маленького человека в широкополой шляпе, к которой прикреплена раковина [2], а в руке у него длинный посох, — это типичный средневековый паломник. Мы совершенно забыли, насколько долгой является история паломничеств. Ее начальный период падает на византийскую эпоху, когда святая Елена нашла Крест и место Распятия (Голгофы), и этот период продлился до начала крестовых походов. В то время в путь отправлялись греческие и римские паломники, знатные дамы посещали отшельников в египетской пустыне, богатые люди оставляли дома в Риме, чтобы поселиться в Вифлееме. Затем наступил второй период, о котором чаще всего вспоминают на Западе, он приходится на Средние века, после крестовых походов.

Нам еще предстоит многое узнать о первом периоде паломничества. Многие святые сегодня забыты, а когда-то их имена звучали по всему христианскому миру. Например, в V веке каждый благочестивый христианин знал о том святилище, которое я собирался посетить, — Калаат Симан, место, где провел жизнь Симеон Столпник, сидя на вершине каменного столпа. Паломники шли к нему из Британии и Галлии, из Италии и Испании. Они без особого труда добирались по отличным римским дорогам и наконец прибывали — не в исламскую страну мечетей, а в христианскую Сирию, полную святых, как поле полно маками.