Выяснилось, что старик обвинял молодого бедуина из своего племени в краже 400 фунтов стерлингов, которые, по словам старика, он хранил в горшке. Обвиняемый утверждал, что у старика сроду и четырех фунтов не было, а не то что четырехсот. Именно в ответ на это старик и разразился гневными криками.

— Он требует суда огнем, — сказал Ариф эль Ариф. — Не думаю, что в данном случае мы можем допустить это.

— Вы же не имеете в виду, что разрешаете суд огнем?

— Это самая почитаемая форма установления истины. Все в пустыне признают суд огнем, — ответил он. — Те, кто умеет проводить эту процедуру, называются мобишаа,а само испытание — бишаа.Есть только два таких человека во всей Аравии, один на Синае, а другой в Хиджазе. Мы приглашаем человека с Синая.

Суть заключается в следующем. Сначала мобишаатребует признания. Если признания нет, он берет огонь и накаляет железо до белизны, пока не посыплются белые искры. Затем он получает свою плату. Это 10 фунтов стерлингов. Каждая сторона выплачивает ему по 5 фунтов, а в конце процедуры он возвращает половину суммы невиновному.

Обвиняемый выходит вперед, ему дают воды прополоскать рот, а затем он должен лизнуть раскаленное докрасна железо три раза. В конце испытания мобишаапроверяет язык и высказывает свое суждение. Это совершенно исключительная мера — вы подумаете, что я романтизирую ситуацию, — но я видел тех, кто прошел испытание без малейших повреждений.

— Но это ведь не имеет ничего общего с виновностью или невиновностью!

— Напротив, я верю в обоснованность решения. Виновный человек так напуган, что его рот быстро пересыхает, а потому ожоги получаются очень сильные. А у невиновного слюна продолжает выделяться, и он не имеет таких ран на языке после испытания, у него остается лишь покраснение. В любом случае, вердикт мобишааникогда не ставится под сомнение. Это решение самого Аллаха…

Мы вышли на улицу и присели в тени. К нам присоединились два-три шейха, они стояли в выразительных позах, держа ладони на рукоятях мечей. Праотец Авраам, приказавший выкопать колодец в Беэр-Шеве, в нескольких ярдах от того места, где мы сидели, вероятно, был человек того же типа, что и эти вожди пустынных племен, с тем же пронизывающим и прямым взглядом, с теми же представлениями о жизни и стилем поведения.

Пока мы говорили, из здания суда вышли два бедуина. Они прошли по залитой солнцем площадке к деревьям, находящимся сбоку от постройки. Там к забору были привязаны конь и верблюд, который спокойно лежал на горячем песке. Один сел на верблюда, другой на коня. Они, очевидно, были друзьями. И вдруг я узнал двух яростных противников, которых только что видел в суде: один был тем, кто обвинял второго в том, что тот вошел в его шатер без разрешения и смотрел на его жену.

Они оба мирно тронулись в путь, беседуя в самой что ни на есть дружеской манере, и вскоре скрылись за колючей изгородью.

— Гейм и сет, — заметил я.

Губернатор переспросил, что я имею в виду.

— Кто-то выиграл, — объяснил я. — Но в следующий раз будет новая игра.

Мой комментарий перевели шейхам, которые невозмутимо и согласно кивнули, не снимая ладоней с резных рукояток мечей.

Машина пересекала пустыню от Беэр-Шевы с остановкой на ночь в лагере археологической экспедиции сэра Флиндерса Петри, разбитого в окрестностях Газы. Ветеран-археолог с его всегдашней мудростью выбрал холм поблизости от песчаных дюн и моря, в котором оказались руины целого ряда городов, которые были старыми уже во времена Авраама.

Его открытия поражают каждого, кто считает, что 1000 год до н. э. — это весьма древняя эпоха. Профессор Петри на холме под Газой отыскал уникальные свидетельства прошлого. Каждый раз, когда он погружается в доисторические глубины, перед нашим взором предстают мужчины, целые армии, боевые корабли, женщины, вдевающие в уши золотые серьги. На месте, где высился этот холм, не одна цивилизация достигла расцвета и пришла в упадок к тому моменту, когда сюда бежали из Египта сыны Израиля.

Мы поднялись на холм и осмотрели руины трех дворцов, построенных один поверх другого. Первый возвели в 3100 голу до н. э., второй — в 2500 году до н. э., а третий — с конским скелетом в фундаменте, означавшим принесение жертвы для закладки нового здания, — в 2200 году до н. э. Что поразило меня даже больше, чем ванные комнаты, обустроенные в 3100 году до н. э., и великолепно сохранившиеся глиняные порталы, сквозь которые мог проходить Авраам, так это кельтские серьги из ирландского золота, в точности воспроизводящие доисторический орнамент золотых изделий из Дублинского музея.

Как они попали в Газу? Чья странствующая по миру галера доставила их к этим берегам еще до рождения Саула или Давида?

Утром я уже был на пути в Аскалон (Ашкелон). До него оставалось 14–15 миль дороги по плоской, зеленой местности. Я видел привычных шагающих верблюдов, соединенных в цепочку веревками, и вездесущих, перегруженных поклажей ослов. Зеленые поля, засеянные овсом и ячменем, радовали глаз после голых, мертвенных пейзажей южной пустыни. Возле Эль Меджделя я встретил настоящий рай культивированных насаждений, а приглядевшись, обнаружил даже поля лука.

Лук рос под Аскалоном на протяжении тысячелетий. Римляне высоко ценили его и называли «аскалоний», откуда произошло французское слово «эшалот» и английское «шалот». Но я понятия не имел, что этот исторический сорт все еще произрастает здесь.

Свернув с основной дороги в сторону побережья, я увидел многочисленных арабов в парадных одеждах. Все пути были заполнены ими, причем вся толпа направлялась к берегу моря.

Там были целые семьи на верблюдах и ослах, женщины в ярко-голубых и красных платьях. До того момента я еще не видел в Палестине столько красивых девушек одновременно, их портило только одно: почему-то подавляющее большинство страдало косоглазием. Добравшись до небольшого холма, доминировавшего на равнине, я убедился, что на мили вокруг местное население буквально тысячами шло на побережье, к Аскалону. В Палестине такое количество путешествующих на верблюдах женщин и детей — весьма необычное зрелище, ведь животных обычно берегут для тяжелой работы. Но тут верблюды тоже исчислялись тысячами, и на каждом устроилось по несколько смуглых ребятишек. Зрелище было живописным, ведь феллахи в редкие праздничные дни позволяют себе самые яркие одеяния, радостно танцуют и поют и вообще ведут себя так, словно в жизни не знавали ни забот, ни трудов. Только верблюды сохраняют невозмутимое высокомерие. Большинство животных побрито, а кожа их умащена маслом и грязью. Такие парикмахерские манипуляции с верблюдами совершают перед наступлением особо жаркого сезона.

Первой мыслью было, что в какой-то деревне наступил день праздника, но по мере приближения к Аскалону я отказался от этого соображения. Население целого района устремилось по узким дорогам к песчаным дюнам.

Это праздник Неби Эюб, узнал я наконец, задав вопрос не менее чем тридцати арабам, никто из которых не знал ни слова по-английски.

Мне сказали, что Эюб — древний пророк, который исцелился от язв, окунувшись в море, а потому раз в год, в честь его праздника, все отправляются на побережье, чтобы войти в воды. Наконец, я понял, что Эюб — не кто иной, как Иов.

Город, некогда бывший Аскалоном, потерян в песчаных дюнах. Средиземноморские волны белой пеной разбиваются на протяжении многих миль плотного песчаного берега. Тут и там из дюн выглядывают обломки массивных старинных стен, сложенных из черного камня руками англичан, потому что в 1191 году работы здесь проводили по указанию Ричарда Львиное Сердце, только что захватившего Аскалон.

Существуют и другие напоминания о прошлом Аскалона. Земля вокруг обильно усеяна осколками римской керамики, кусочками разбитого зеленого стекла. Среди дюн, возле водяного колеса, которое вращает верблюд, совершающий медленный и бесконечный круг, можно найти обломки статуй, извлеченных из развалин Аскалона, построенного еще Иродом. Какие сокровища лежат среди этих золотистых гор, никто точно сказать не возьмется.