Встречаясь с ней взглядом, Люба всякий раз отводила глаза. И кто ее дернул на вчерашнем дне рождения прыгать голой перед незнакомыми бородатыми пьяницами? Вроде бы и выпила совсем немного… Хоть бы кто-нибудь остановил, что ли?

Сама-то Полина ведь раздеваться и вступать в дурацкое соревнование не стала.

Умная девушка. Или просто знает, что ей показать нечего? Но быть натурщицей, оказывается, тоже не сахар…

Люба страдальчески закатила глаза к потолку и постаралась отвлечься, подумать о чем-нибудь приятном. Но ничего не получалось. Стоять в одной и той же позе, не шевелясь, на самом деле было ужасно трудно. У нее даже колени дрожали от напряжения и, как назло, чесалось то в ухе, то во всем теле сразу.

И кто ее дернул за язык согласиться на такую работу? Легче трое суток в две смены за официантку и за посудомойщицу отпахать.

На стенке невозмутимо тикали большие часы, и с каждой минутой в душе у Любы нарастало дикое раздражение. На студентов, которые равнодушно скользили взглядами по ее обнаженным бедрам, плечам, животу и потом снова утыкались носами в свои листки. На Павлушу, который отдал ее на это поругание. На Полину, похожую на пиратку. На все эти белые гипсовые головы с открытыми ртами, на по крашенные зеленой краской стены… Все, все в этих стенах было против нее!

Но самим гадким из всех оказался все-таки старичок преподаватель.

– Неожиданные пропорции, – сказал он, беззастенчиво разглядывая обнаженную Любу. – Далеко не античный вариант, но куда деваться. Приходится соглашаться на все.

– Почему это – не античный? – с обидой спросила Люба, пользуясь тем, что в этот момент они разговаривали с глазу на глаз.

– Слишком широкие бедра и плечи, короткие ступни, да и ноги могли бы быть на несколько сантиметров длиннее, – забормотал старичок. – Крестьянская фактура.

На себя бы лучше посмотрел, заморыш! Туда же… Сам уже почти ослеп и согнулся в три погибели, а все еще о женской красоте пытается рассуждать.

Впрочем, в художественном училище и молодые люди, студенты, тоже были какими-то замороженными.

Никто «прежде не смотрел на ее тело с таким откровенным равнодушием, без всякого любопытства, как будто она на самом деле была гипсовой болванкой, пустой формой.

Прежде даже у сдержанного на эмоции Дениса, когда она раздевалась, загорались глаза. А этим – что надо? Что за люди?

Люба всегда считала, что как раз с фигурой ей повезло: узкая талия, широкие бедра, высокая грудь – все, как надо. Девчонки в школе говорили, что ей бы надо в рекламных роликах сниматься, какой-нибудь гель для душа рекламировать.

А для этих, видите ли, то крестьянская фактура, то цветовое пятно. Слова доброго ни от кого не услышишь.

Денис просто с ума сходил от ее маленькой родинки на ягодице.

Люба покосилась на рисунок студента, который сидел к ней боком, ближе всех. Все ее тело было расчерчено на маленькие заштрихованные квадратики и было похоже на телеграфную вышку. Юный расчленитель! И чему их здесь только учат?

До звонка оставалось несколько минут, и Люба собрала в кулак все свое терпение. Ее тело здесь безжалостно грабили, растаскивали по квадратикам и кусочкам, и с каждой минутой снижали ценность того, что еще недавно казалось несомненным сокровищем.

Сегодня Люба с благодарностью вспоминала даже пьяные, взволнованные речи Сергея. Вчера она была королевой. А теперь?

Неожиданно скрипнула дверь, и в кабинет с извиняющейся улыбкой вошел… Павлуша.

К этому визиту Люба почему-то была совсем не готова. Она вздрогнула и с трудом сдержалась, чтобы не заслонить себя двумя руками. Но вместо этого сделала непроницаемое, каменное лицо и уставилась на минутную стрелку.

Хоть бы звонок прозвенел вовремя.

Если она сейчас сбежит, то не получит ни копейки. Обидно все-таки, после стольких мучений.

Но Павлуша что здесь забыл? Может, не выдержал и пришел все-таки на нее полюбоваться?

Едва кивнув натурщице и спокойно скользнув взглядом по ее телу, Павел Владимирович принялся расхаживать по рядам и смотреть студенческие работы. Иногда он к кому-нибудь наклонялся и что-то тихо объяснял.

Теперь Люба провожала его глазами, не в силах оторвать взгляда. Почему-то сегодня Павлуша был на удивление красивым и значительным.

Он сам был – как картина. Особенно когда в полосе солнечного света его рыжеватые волосы вспыхивали то золотом, то серебром, а голубые глаза становились ярко-синими, васильковыми.

Перед Любой больше не стоял вопрос: смогла бы она в него влюбиться? При чем здесь разница в возрасте, одежда? При чем здесь – все сразу?

От волнения она даже втянула глубже живот и приняла более эффектную позу – немного боком. Но студенты сразу же недовольно зашипели, зашуршали своими листками, заволновались.

– Пожалуйста, не шевелитесь, – строго попросил студент – специалист по квадратикам.

Ему бы не женщин рисовать, а заняться изготовлением шахматных досок для какой-нибудь артели.

Павлуша тем временем присел на стул к Полине, взял в руки карандаш и начал что-то показывать. И как они только поместились вдвоем на таком маленьком сиденье? Для равновесия он даже слегка обхватил Полину за плечи, а она сделала вид, как будто ничего не замечала.

Зато Любе со своего возвышения прекрасно было видно, как на бледном, желтоватом лице ученицы сразу же появилось что-то наподобие румянца. Еще бы, кто бы отказался посидеть в обнимку с преподавателем?

«Кажется, я его уже ревную, – удивилась про себя Люба. – Но ведь они совсем не подходят друг другу, а мы были бы прекрасной парой».

Павлуша вдруг вскинул голову, сощурился и сосредоточенно уставился на ее коленку.

Люба почувствовала, что начинает медленно заливаться краской.

Но тут, к счастью, прозвенел звонок. Люба без промедления метнулась за ширму, начала торопливо одеваться.

«Первый и последний раз… первый и последний раз…» – зачем-то повторяла она про себя.

– Непременно приходите завтра, вы обладаете достаточным, поистине крестьянским терпением, – еще больше подлил масла в огонь гадкий старичок, расплачиваясь с Любой и при этом галантно раскланиваясь. – Многие ребята не успели закончить рисунок.

«Пусть выбросят теперь свои каракули в помойку, – сердито подумала Люба, выбегая на улицу. – Первый и последний раз, хватит…»

Она села на скамейку и долго не могла отдышаться, как будто камни таскала или в одиночку грядку на палящем солнце вскопала.

Мимо пробегали студенты и студентки, о чем-то между собой разговаривая, смеясь и теперь не обращая на натурщицу никакого внимания. Как муравьи, они тащили с собой огромные папки с рисунками и какие-то трубки, похожие на палки, как будто на самом деле на время покидали свой муравейник.

Люба вздохнула: а ее-то сюда каким ветром занесло?

Наконец-то в дверях появился Павлуша, но сейчас он снова был не один. Смешной, прыгающей походкой рядом с ним шла Полина, что-то на ходу рассказывала и рисовала в воздухе какие-то фигуры.

Увлеченные разговором, они быстро прошли мимо скамейки, где в одиночестве сидела Люба, и даже ее не заметили. Полина в узких джинсах, кроссовках и модной мальчишеской кепке даже подпрыгивала на ходу от счастья.

Люба проводила их долгим, изучающим взглядом: воркуют, голубки. Может быть, в этот момент Полина рассказывала своему учителю, как его протеже вчера перед всеми прыгала, будто в общественной бане?

На перекрестке парочка остановилась и лишь одно мгновение постояла вместе, прежде чем разойтись в разные стороны.

Люба мигом вскочила и побежала догонять художника.

– А… это ты… – оглянулся Павлуша, и на лице его не отразилось ни капли удивления или радости. – Ну как, трудно было?

– Очень, – запыхавшись, выдохнула Люба. – Но я делала это первый и последний раз. Ни за что больше не пойду. Это не для меня.

А я сразу сказал, что тебе это не подходит, – спокойно сказал Павлуша. – Ты сама захотела попробовать. Какое-то время они шли молча. Павлуша явно не знал, о чем говорить. Похоже, он сильно устал во время занятий, где ему и так приходилось много говорить и объяснять.