Вероника утверждает, что она не просто гадалка, а самая настоящая потомственная ведьма. В это нетрудно поверить, послушав, как она разговаривает с клиентами. «Выпейте это!» – Вероника произносит таким мрачным тоном, словно в дымящейся чашечке содержится не кофе, а смертельный яд или расплавленный свинец. И внешность у Крохиной, когда она «при исполнении», такая, что в пору проходить кастинг на роль Бабы-яги: нос острый, губы тонкие, щеки впалые, глаза горящие, брови и волосы косматые…

Вероника специально ходила на курсы театральных гримеров, чтобы научиться делать себе «правильное» лицо. Из дома она выходит вполне симпатичной женщиной, а в своем ведьмацком офисе первым делом садится к зеркалу и старательно преображается: покрывает лицо синюшным тоном, накладывает темные тени на нос и под глаза, наклеивает брови, вставляет линзы и приводит в демонический беспорядок модную салонную стрижку. Вечером совершается обратное превращение. Только крючковатые красные ногти остаются при Верке и днем и ночью: акрил – штука прочная, с ним возни много, запросто наклеивать и снимать не получается.

При этом хитрая Крохина ловко эксплуатирует и средневековые пережитки народных масс, и их веру в чудеса науки. Присвоив себе внушительное звание эзотерического диагноста, она и прогнозы дает не в устной форме, а в электронной, на диске с красивыми картинками-заставками, и в виде компьютерной распечатки. Очень эффектная бумажка получается – дизайн макета разрабатывал наш Эндрю, а он парнишка талантливый.

За неплотно прикрытой дверью моей рекламной конторы бодро рокотали голоса Бронича и его собеседника. Прокрадываясь по коридору на мягких лапах, я в продолжение интригующей темы тупильных веществ услышала обрывок фразы: «образуют толстый злой осажденного пилка». Кто или что такое этот «пилок», не хотелось даже выяснять – ну его, раз он злой!

«Наверное, это потому, что его осадили, – сочувственно пробормотал мой внутренний голос. – Никому ведь не нравится, когда с ним поступают грубо и неделикатно!»

В этот момент довольно грубо и неделикатно осадили меня саму.

– Стой, раз-два! – скомандовал страшный шепот.

Я остановилась, на всякий случай подняла руки, медленно обернулась и увидела, что по коридору вслед за мной на цыпочках, как Маленький Лебедь, семенит Алка Трошкина.

– Бронич привел нового клиента, он директор завода по производству безалкогольных напитков, чего от нас хочет – сам не знает и объяснить нормально не может, потому что дефективный, – скороговоркой объяснила Алка.

– Тупит?

– Нет, просто он немец и еще половину букв не выговаривает. Не поймешь, чего лепечет! Пусть с ним Баринов разбирается, он любых мужиков любит, и картавых, и шепелявых, и тотально дефективных, – рассудила подружка. – А ты куда?

Я показала ей Эдькину чашку и объяснила, что иду к Веронике за ситуативным анализом по кофейной гуще.

– Ой, как здорово придумано! – Трошкина искренне обрадовалась неожиданному развлечению. – Сейчас узнаем, что ожидает Эда в ближайшем будущем! А то от медиков прогноза не допросишься, а мы ведь переживаем за судьбу коллеги!

– Сильно переживаете? – спросила Вероника, когда мы явились к ней. – Настолько сильно, что готовы заплатить мне за работу? Дружба дружбой, но у нас в эзотерическом прогнозировании испокон веку действует железное правило: сначала позолоти ручку!

– Ведьма, – беззлобно констатировала я и полезла в карман за бумажником. – Сколько?

– Прейскурант на стене.

– Триста рублей?! – ужаснулась Трошкина, первой найдя нужную строчку. – Да ведь полная чашка кофе в нашем буфете стоит не больше сотни!

– На, кровопийца! – в сердцах сказала я, отсчитав три сотенных бумажки. – Вот погоди, придешь ты к нам в офис чаи с бутербродами гонять, мы тебе такой счет выкатим – придется ступу с помелом в заклад отдавать, чтобы расплатиться!

– Теперь чашку давай, – бестрепетно распорядилась потомственная ведьма, пряча деньги в карман длинного холщового фартука. – М-да… Ну что я могу сказать?

– Что? – вытянула цыплячью шейку Трошкина.

– Плохо дело.

– Эдик не выйдет из больницы? – испугалась Алка.

– Почему не выйдет? Выйдет, – медленно вращая чашку и внимательно разглядывая черноту внутри, сказала Вероника. – Но помучается…

– Помучается до того, как выйдет, или после? – уточнила я.

– И до, и в процессе, и после…

– Ну так се ля ви! – съязвила я, начиная злиться.

По-моему, за триста целковых можно было дать более конкретную и ясную характеристику ситуации!

– Или се ля вы, или се ля вас, – согласилась гадалка, продолжая сосредоточенно щуриться в чашку. – Вот, вижу я причину всех Эдькиных мук! Это женщина.

– Ну так шерше ля фам! – съязвила и Трошкина, видимо, подхватив прилипчивую заразу французской иронии у меня.

– А что за женщина? – поинтересовалась я.

– Красивая, – уверенно сказала Вероника, поглядев на самую страшненькую кофейную кляксу. – Не знаю, кто она Эду… но зовут ее на букву «А».

– А-а-а-а! – разыгравшаяся Трошкина заголосила, как в лесу. – Вот так ее зовут?

– Ой, мама…

Я поспешно наклонилась и подобрала упавшую чашку, пока кофейная гуща из нее не измазала светлый ковер. Шокированная Вероника прижала обе руки к сердцу и укоризненно посмотрела на мою непосредственную подружку:

– Зачем же так орать?!

– А-а-а-а! – донеслось из коридора.

– Это что – эхо? – Удивленная Алка открыла дверь.

Это было не эхо. Это была наша бухгалтерша Зоя. Она стояла на углу под раскидистым фикусом и орала, как еще одна дурочка из леса. И я не сразу поняла, что ее истошное «а-а-а-а» является последней буквой моего имени.

– И-и-инка-а-а-а-а! – надрывалась Зоя, вращаясь вокруг своей оси, как проблесковый маячок на крыше патрульки, и обеспечивая равномерное распределение акустических волн по округе. – Инка-а-а-а-а!

В последний раз с такой тревогой и с недобрым обещанием в голосе меня призывала мамуля, не нашедшая поутру в прихожей свои новенькие итальянские сапоги. Мне тогда было пятнадцать лет, дорогой импортной обуви я еще не удостаивалась, но наши с мамулей ноги как раз сравнялись в размере, и вопрос экипировки нижних конечностей я нахально решала по шкурному принципу «кто раньше встал, тот лучше обут». Но у Зойки я никогда никаких сапог никогда не уводила и не уведу, это совершенно исключено. У нее плоскостопие, а у меня высокий подъем.

– Я здесь! – громко сказала я, подождав, пока Зойка замолчит, чтобы набрать в грудь воздуха.

– Здесь она! – подтвердили Алка и Вероника.

Мы высунулись в дверной проем, как три головы Змея Горыныча из норы.

– Инка, живо двигай в офис! – сердито прокричала Зоя. – Скорее! Скорее! Бегом!

– До сих пор у нас не так жестко следили за соблюдением трудовой дисциплины! – досадливо подумала я вслух.

– Тебя Бронич зовет, срочно! Живее, живее, шевелись! – истерила Зоя. – Одна нога здесь, другая там!

– Ты мне льстишь, – пробормотала я, сокращая расстояние от «здесь» до «там» с максимальной скоростью.

Трошкина, которая за много лет научилась воспринимать восторженные комплименты моим длинным ногам как фоновый шум, не выдержала и хихикнула.

Это была последняя нотка веселья в текущий бурный день. Все, с кем мне довелось общаться позже, демонстрировали полное отсутствие чувства юмора.

Зойка перехватила меня на углу и погнала в офис, безжалостно толкаясь.

– Инка! Инка! Инка! – с нечеловеческим энтузиазмом вопил попугай, разучивший с подачи горластой бухгалтерши новое слово.

– Тебя еще не хватало! – огрызнулась я, пробегая мимо.

Ощущая, как под давлением Зойкиных направляющих рук на моей талии образуются вмятины, я ворвалась в кабинет шефа.

Бронич сидел за столом красного дерева, и лицо у него было в тон столешнице. Проволочные волоски, окружающие лысину шефа на манер тернового венчика, вздыбились круче обычного. Одной рукой Бронич яростно чесал свою тонзуру, другой прижимал к уху телефонную трубку.