Гумно стояло в полутора верстах от хутора. И хотя день был на редкость ветреный, люди, опомнившись, поняли, что угрожать хутору отсюда пожар не мог.

Егор Клюшкин, сидя верхом на пожарной бочке, протестующе закричал:

— Ну их к чертовой матери! Я возражаю. Не опахивать! Пусть сгорит прахом это кулацкое гумно — не жалко.

НвТ, пег! Опахать, обязательно опахать, ребята! твердил, суетясь около подошедшего трактора, Иван Чемасов.

- Факт, опахать! Что вы, с ума сошли — с огнем при таком ветре шутить?! Не в гумне дело…— кричала Фешка, торопя Ивана, возившегося возле прицепленного к трактору двухлемешного плуга.— Да что ты там во-зишься? Опускай рычаги живее!

— Готово. Опустил. Газуй!

И Фешка повела машину вокруг пылающего гумна. Плуг пополз вслед за трактором, глубоко врезаясь лемехами в целинную землю, переворачивая тяжелые пласты чернозема. Толпа мужиков и баб, забыв про бушевавший рядом пожар, следила за работой трактора. Украдкой поглядывая на народ, Фешка ловила изумленные взгляды мужиков и баб, ревниво следивших за работой невиданной машины. И по тому, как одобрительно покрякивали мужики, по тому, как беспокойно переминались они с ноги на ногу, почесывая затылки, Фешка почувствовала, что пахота трактором пришлась по душе природным хлеборобам, вкладывающим столько труда в каждую борозду поднимаемой ими в складчину на своих

лошаденках целинной, веками не знавшей плуга земли. «Нет, трактор — это лучший наш агитатор за колхозную жизнь в деревне!» — убежденно думала Фешка, довольная в душе случаем, помогшим ей продемонстрировать на народе тракторную пахоту.

Сделав пять кругов вокруг догоравшего свечой гумна, Фешка, выехав из борозды, остановила и заглушила трактор. Толпа хуторян, сбежавшихся на пожар, окружила плотным кольцом машину, и Фешка, покосившись на стоявших рядом Романа с Иваном Чемасовым, подумала: «А ведь сорванное собрание можно и здесь продолжить. Право, самое подходящее место. Лучше и не придумаешь!» И она, легко спрыгнув с тракторной беседки на землю, подошла к Роману и Ивану Чемасову, чтобы поделиться с ними своим предложением.

Но в это мгновение внимание Фешки привлек не в меру возбужденный и взволнованный Ералла. Босоногий казашонок с длинным пастушеским бичом на плече, стоя лицом к лицу со своим неразлучным приятелем — Кепкой, о чем-то горячо, вполголоса говорил сверстнику, все время показывая при этом то кивком головы, то пальцем на подслеповатого Анисима, стоявшего рядом с Ефимом Куликовым. Анисим со скорбным выражением лица смотрел на догорающее гумно, горестно покачивая головой, тяжко вздыхая.

Вдруг до Фешки, да и до всех находившихся с ней рядом донеслись слова Кенки:

— А чего ты мне-то трепешься? Ты возьми да при всех вон Роману или Феше скажи. Трус ты такой, что ли?!

И Кенка, схватив за руку Ераллу, поволок его за собой к трактору, возле которого стояли Роман с Феш-кой, Линка, Морька Звонцова и Иван Чемасов.

— Вот спросите его, понимаешь. Он все сам видел. Пожалуйста,— сказал Кенка, слегка подталкивая в спину Ераллу.

— В чем дело, Ералла?

— Что ты видел?

Переведя дух, Ералла сказал, указывая на стоявшего в толпе Анисима:

— Это — она. Мы все хорошо видали. Мы табун пасли. Так? Вон у той озерка. Табуну стало жарко. Весь коров и быка побежал и стоял в озерка, ничего не думал. А наша лежал в трава и мала-мала думал, смотрел разный там всякий туда-сюда сторона. Так? А потом

Анисим верхом приехал и нас не видали. А мы из высокой, большой трава все хорошо видали. Она спутала своя лошадь вон в той камыша, а сама помаленьку пришла этой гумна и потом шибко все зажигала!

— Врет! Врет он все, азият! Поклеп! Ничего я сном-духом не знаю. Не верьте этому сопляку, гражданы мужики и гражданки бабы! — завопил не своим голосом Анисим и в смятении заозирался вокруг, ища у оторопевшей толпы сочувствия.

С минуту стояла гробовая тишина. Было только слышно, как потрескивала под ворохом пепла догорающая на опаханном гумне солома. И вдруг по толпе точно ток прошел, вслед за чьим-то обличительным возгласом градом посыпались гневные выкрики:

— Он — поджигатель. По морде видно!

— Парнишка не станет с бухты-барахты врать…

— Это он для смуты собрания, варнак, придумал.

— А если бы огонь на хутор переметнулся?!

— При таком-то ветре — в один секунд!

— Спасибо, трахтур годился, а то бы поминай теперь, как хутор наш звали!

— Без трахтура нам каюк!

— В Совет его, поджигателя, к протоколу!

— Правильно, приговор ему миром вынести и — на выселки!

— Туда ему и дорога! Обыкновенное дело!

Толпа шумела, все плотней, все тесней замыкая в кольцо побледневшего, насмерть перепуганного Анисима. А он, жалко съежившись, вобрав в плечи маленькую голову, продолжал бормотать нечто бессвязное в снос оправдание, клясться в невиновности, шныряя подслеповатыми быстрыми глазами по сторонам.

Возбуждение толпы дошло до такого предела, что Роман Каргополов, опасаясь самосуда, вскочил на трактор и закричал:

— Тихо! К порядку, граждане. Дайте мне слово… Так тоже нельзя, товарищи. Надо спокойно во всем разобраться…

— Вот именно. По закону надо все выяснить, мужики! — поддержала Романа Фешка.

Но их голоса потонули во взрыве новых выкриков из толпы:

— Все и так как божий день ясно!

— Голову ему отвернуть, подлещ, за это. Один ответ!

— На выселки поджигателя! Подпишемся все, как один, под таким мирским приговором — и баста!

— Правильно. Мирской приговор — вот и весь ему суд!

Роман, стоя на тракторе, старался перекричать мужиков, призывая их к порядку.

Но тут прозвенел высокий голос Фешки:

— Тихо, товарищи! Тихо!.. Я предлагаю продолжить наше собрание. Я предлагаю…

— Правильно! Открывай собрание!

— Пиши протокол! — перебили Фешку мужики в несколько голосов.

— Тогда к порядку, к порядку, граждане хуторяне. Я вам это как председатель говорю. И общее собрание хуторской бедноты совместно с сознательным середнячеством считаю продолженным,— объявил Роман.

— А ты садись на тракторную беседку и пиши протокол,— сказала Фешка Линке, державшей в руках ученическую тетрадку с начатым протоколом собрания.

— Слово предоставляется руководителю рабочей бригады, прибывшей к нам из совхоза в порядке социалистической помощи, товарищу Ивану Чемасову! — объявил Роман.

Но тут опять кто-то крикнул из толпы:

— Нет, сначала пущай мужики выскажутся!

— Хорошо. Ясно-понятно. Не возражаю. Пускай сначала говорят граждане мужики,— охотно согласился Роман и, обведя притихшую толпу испытующим взглядом, спросил: — Есть желающие высказаться?

Все, переглядываясь, молчали. Роман терпеливо ждал.

Наконец из толпы вышел на круг Проня Скориков. Поспешно сорвав с головы потрепанный, видавший виды картузишко, он долго мял его в руках, потом, мельком взглянув с виноватой улыбкой на Фешку и на Романа, сказал, разводя руками:

— Вот, мужики, я тут весь перед вами… Вот и Ани-сим опять же тут на виду у всех стоит. Бесстыжие глаза на мир лупит. А я что скажу? Прямо не знаю, к месту ли мое слово. Только сердце у меня огнем занялось — не хуже гумешка этого… А пошто так? Я в работниках у Анисима жил?

— Жил. Жил!

— Все знают…

— Из работников не вылазил — известно! — послы-шались из толпы мужицкие голоса.

— А платил он сполна мне хоть раз по уговору? Нет, шабаш — не платил, гражданы мужики. Это я вам как на духу говорю…— продолжал речь Проня Скориков.— Отмантулю я у него с пасхи до покрова, как водится. Ладно. А за расчетом придешь, он на тебя волком смотрит. Ты свое требовать, он на тебя — с кулаками! Было дело, Анисим? Было! Били вы меня со своим братцем-покойником? Били. Не раз. Как собаку. Походя. А в третьем году так меня отделали перед Ирбит-ской ярмаркой, что я едва богу душу не отдал — кровью всю зиму-зимскую харкал. Это они меня за телка. Телок ноги переломил в прясле. Вот меня за недогляд и усо-боровали… Я, может, не то, гражданин председатель, говорю? Не к плану, может?