Нестеренко: Только поэтому?

Ставракис: Нет. Не только. Дело в том, что мы с Пашкой Хрулевым росли вместе едва не с пеленок. В Мариуполе жили на одной улице, в школе за одной партой сидели. Затем пути наши разошлись – и надолго. Только когда я начал подрабатывать у Брокмана, там и свиделся с Пашкой впервые за столько лет. Но это был уже не тот Хрулев, которого я когда-то знал. Нет, совсем не тот… Он обделывает с Брокманом какие-то темные делишки. Меня в тайны, конечно, не посвящали. Со временем я стал замечать, что словно черная кошка пробежала между ними. Вот тогда и состоялся у меня памятный разговор с Хрулевым…

Нестеренко: Значит, вы просто испугались его угроз?

Ставракис: За себя я не беспокоился, но внучка, Зоя… Зная Пашку, я не сомневался, что слово свое он сдержит, расправится с ребенком.

Нестеренко: Почему вы запретили своей внучке встречаться с Зиселевичем?

Ставракис: Яблоко от яблони далеко не падает… Он такой же, как и Брокман, – жадный к деньгам, из-за которых готов пойти на любую подлость. Я-то видел его насквозь. А вот Зоя…

Нестеренко: Если я вас правильно понял, вам она очень дорога.

Ставракис: Разумеется. Иначе бы я вел себя по-другому.

Нестеренко: Не буду с вами спорить, но как вы успокаивали собственную совесть? На ваших глазах творятся мерзкие дела, а вы – молчите. Интересно, что скажет Зоя, когда узнает об этой истории в подробностях? Не изменится ли у нее отношение к своему деду, измаравшему честь?

Ставракис: Мне страшно об этом подумать…

Нестеренко: Что случилось с собакой, которая охраняла квартиру адвоката?

Ставракис: В этом моя вина… Хрулев знал, что пес всегда при Брокмане, днем и ночью, поэтому в дом невозможно было проникнуть без шума. Но знал Пашка и то, что в период линьки брезгливый Брокман не мог терпеть собачьей шерсти, летавшей по комнатам. Хозяин особенно бесился, если она попадала на кухню – святую святых адвоката. Жратву он ставил превыше всего. Любил покойник поесть… Отравить Дика было очень трудной задачей и не лучшим выходом из положения. Во-первых, он брал еду только из рук самого Брокмана или, по его команде, из моих. Во-вторых, гибель животного насторожила бы хитрого Брокмана, что, разумеется, не входило в планы Хрулева. Вот тогда он и придумал свой план – решил искусственно вызвать линьку у собаки. И выполнить это предстояло мне. Нестеренко: Каким образом?

Ставракис: Я регулярно сыпал в корм псу какой-то порошок – Хрулев вручил мне два десятка пакетиков с нужной дозировкой. Еще пытался и подкупить меня – давал деньги. Но зачем мне были его тысячи, раз опасность грозила Зое?

Нестеренко: Ну и что дальше?

Ставракис: Хрулев, видно, очень торопился расправиться с адвокатом. Почти каждый день справлялся у меня о Дике. Вскоре у пса действительно посыпалась шерсть, и Брокман, как всегда, выдворил его ко мне…

… Нестеренко: После смерти Брокмана вы встречались с Хрулевым?

Ставракис: Да. Два или три раза. Когда он заказывал мне гамаки. Но, по-моему, гамаки служили просто поводом для разговора. Вот только я до сих пор не пойму – о чем он хотел потолковать со мной?"

Из протокола допроса П. Хрулева.

Следователь: Скажите, зачем вам понадобилось заказывать гамаки у Ставракиса?

Хрулев: Знаете, может, я покажусь вам смешным, но захотелось просто увидеть друга детства, поговорить с ним, вспомнить… Душу отвести… У меня ведь никого нет из близких – ни родителей, ни жены, ни детей… Все мое окружение – подонки, которых можно купить за грош. К старости я стал чересчур сентиментальным…

Следователь: Что не помешало вам, однако, расправиться с Брокманом и Зиселевичем…

Хрулев: Брокман был чересчур умный и проницательный человек. Наша группа – его рук и ума дело. Меня, конечно, такое положение не устраивало. Ну, а Зиселевич… Просто не было иного выхода – хлюпик, трус, слишком много знал… Он, кстати, догадывался, что Брокмана убрал Барсук. Однажды Артур мне намекнул, что у него есть какие-то компрометирующие меня материалы, Я ему поверил – Брокман мог застраховаться, это на него похоже. К сожалению, Барсук тогда не смог отыскать в квартире тайник. А я подумал, что Зиселевич просто блефовал… А вообще жалею только об одном – что остался жив Ставракис. Если бы не моя глупая сентиментальность…

Следователь: Нет, Хрулев, не о том вы жалеете. И без Ставракиса мы вышли бы на ваш след. А жалеть надо себя, свою жизнь, изуродованную одиночеством и преступлениями…"