Селия хихикнула.

– Беру обратно свое «вот как», раз эти «некоторые вещи» вызывают у тебя такое смущение.

– Значит, ты его не боишься? – спросила Дафна.

– Совсем не боюсь. Я знаю, что вы видели, как он может выйти из себя, но поверьте мне.

Дафна сняла перчатки и передник и выглянула в окно.

– Я благодарна тебе за то, что ты позволила мне немного вмешаться в твои дела. Одрианна разуверяла меня, но я все же беспокоилась. Может быть, тебе все же стоит попросить у него помощи, Верити. Тогда ты могла бы быть уверенной. Если творилось беззаконие, если одни люди убивали других, какими бы ни были причины, нельзя позволить, чтобы это продолжалось. Это надо остановить.

Верити была с этим согласна, но все же считала, что разговор с Хоксуэллом о Майкле нарушит гармонию их брака, о которой упомянула Дафна.

– Давайте позовем Кэтрин и что-нибудь перекусим, – предложила Дафна. – Одрианна, твоя новая песня при тебе?

– Ты написала новую песню? – спросила Верити. – А я и не знала.

– Это потому, что оба раза, когда я к тебе приезжала, там была Коллин. Но Селия нам споет, и все мои друзья услышат эту песню в первый раз.

– Может, тебе лучше самой спеть ее во вторник на званом обеде, устраиваемом Каслфордом? – поддразнила ее Верити.

– Ты будешь обедать с герцогом Каслфордом? – удивилась Селия.

– Так же как Верити. Себастьян сказал, что этот обед герцог дает в ее честь.

Селия перехватила взгляд Дафны.

– А…

В следующий вторник Верити готовилась к званому обеду у Каслфорда.

– Я страшно волнуюсь, – призналась она, пока горничная помогала ей надеть вечернее платье. – Хоксуэлл говорит, что я справлюсь, но боюсь, что при встрече с герцогом Каслфордом я окажусь скорее главной шуткой обеда, чем гостем.

Горничная ничего не ответила. Верити хотелось бы, чтобы рядом были Дафна и Селия. Дафна сказала бы нужные слова, чтобы вселить в нее уверенность, а Селия там и тут немного поправила бы ее прическу и платье, и после этого она выглядела бы в сто раз лучше.

Она посмотрела в зеркало и заставила себя улыбнуться, чтобы ее отражение не было столь печальным.

Какие-то блики за спиной отвлекли ее от зеркала. Потом перед глазами появилось ожерелье из нескольких ниток жемчуга, опустившееся на ее обнаженную шею. Ловкие руки горничной застегнули его сзади.

Платье было того же цвета, что и жемчуг, и ожерелье выглядело потрясающе. Она провела пальцами по идеальной поверхности жемчужин.

После той ночи в Суррее она долго избегала надевать это украшение. Его вид все еще вызывал в ней угрызения совести и даже некоторое негодование оттого, как ловко Хоксуэлл воспользовался ее слабостью.

Этот жемчуг символизировал так много: замужество, и этот дом, и даже этот новый мир. Сегодня она надела его на званый обед у герцога, где займет место как титулованная графиня и будет сидеть в обществе самых знатных людей высшего света. Она не была настолько глупа, чтобы возмущаться этим или не принимать в расчет преимущества жизни, дарованные ей титулом, но ей хотелось, чтобы она все еще могла быть и маленькой девочкой из Олдбери.

«Когда ты завтра уедешь, Олдбери перестанет быть твоим домом», – сказала Кэти, и она была права. Но сердце не хотело мириться с этой непрошеной правдой. Ей все еще хотелось играть у ручья, есть выпеченный Кэти хлеб и смеяться с Майклом. А больше всего ей хотелось обладать властью помешать Бертраму причинять боль этим замечательным людям.

– Вы так красивы, мадам, – сказала горничная. – Эти розочки на лифе просто великолепны.

Ее как раз волновали именно эти розочки, как, впрочем, и все остальное, касающееся предстоящего вечера. В голове у нее крутились всевозможные темы для поддержания беседы, и надо было выбрать из них самые интересные.

Увидев Верити в этом роскошном платье жемчужного цвета, Хоксуэлл предположил, что на званом обеде она будет самой красивой женщиной, и по прибытии в дом Каслфорда понял, что не ошибся.

Ее несколько чопорное поведение казалось скорее высокомерным, чем сдержанным. Поскольку ее окружали самые лучшие – по выражению Каслфорда – представители света, это говорило в ее пользу. Каслфорд не лгал, сказав, что на обеде будут присутствовать самые сливки общества. Верити пришлось сохранять достоинство, когда ее представили двум герцогам, один из которых принадлежал к королевской семье и был не больше и не меньше, как принцем-регентом.

Каслфорд был трезв, чего нельзя было сказать о некоторых других гостях. Один из них, граф Роули, решил, что это позволяло ему немного повеселиться во время обеда.

– Вы прелестная женщина, леди Хоксуэлл, – сказал он, наклонившись над столом и повернувшись к Верити, сидевшей через два человека от него. – Ваш муж выиграл сразу по двум статьям.

После этого выпада беседа за столом не прекратилась, однако Хоксуэлл заметил, что большинство его соседей по столу стали прислушиваться.

– Благодарю вас, лорд Роули. Мне польстило бы, даже если мой муж думает, что преуспел в чем-то одном.

– Большое наследство всегда украшает женщину, – сказал Роули, фыркнув. Он обернул пьяный взгляд на своего соседа, чтобы убедиться, что его шутку оценили. – Это завод, не так ли? Хлопок и все такое?

– Железо, – ответила Верити, нисколько не смутившись. – Мой отец был промышленником и изобретателем, но главным образом металлургом.

Другие гости снисходительно заулыбались, даже как будто извиняясь. Но не потому, что, по их мнению, хорошо иметь отца-металлурга, а потому, что один из их общества оказался ослом.

– Железо, говорите. Это печи, кузницы и все такое, – не унимался Роули, пронзив Хоксуэлла критическим взглядом. – Звучит неприятно, даже как-то грязно.

– К тому же и опасно, – откликнулся Хоксуэлл. – Работа у доменной печи требует смелости.

– Нам не удалось бы одержать победу над Бонапартом без таких смельчаков, – добавил принц-регент.

– Верно, верно. – Роули опрокинул рюмку кларета, которая явно была лишней. – Все же… – Он посмотрел на Хоксуэлла с презрением.

– А я владею железными рудниками, – сказал Каслфорд и немного подался вперед, чтобы все увидели, что его эта тема интересует. Прядь, упавшая на лоб, придала ему воинственный вид.

Хоксуэлл представил себе Тристана перед зеркалом, репетирующего идеальный образ настоящего герцога, а потом смахивающего на лоб эту прядь, чтобы дать понять, что все это притворство. Сидевшие рядом с ним дамы не могли оторвать глаз от этой щегольской каштановой пряди.

– Ты пытаешься сказать об этом что-то оскорбительное, Роули? – спросил Каслфорд. – Но ты слишком пьян и ошибся адресом.

– Я ничего не говорил о рудниках, Каслфорд.

– Ты говорил о железе. Я ясно это слышал.

– Я вообще говорил не с тобой. Я разговаривал с леди Хоксуэлл.

– Ты хочешь сказать, что пытался оскорбить вместо меня леди? Ну, знаешь, Роули.

Роули пришел в замешательство. Однако этого нельзя было сказать о его молодой жене. Она почувствовала, куда может завести пьяная болтовня мужа, и вперила в него негодующий взгляд. Самые лучшие люди общества, возможно, и принимали приглашения Каслфорда, но самые умные из них избегали привлекать к себе его пристальное внимание.

Роули, к сожалению, умным не был. Не почувствовал он и растущего беспокойства жены.

– Если женщина – дочь металлурга, нет ничего оскорбительного в том, чтобы сказать, что она дочь металлурга, – высокомерным тоном произнес Роули, явно не собираясь оправдываться. – А что касается твоих рудников – поздравляю. Благодаря им состояние твоей семьи, должно быть, утроилось за время войны, и тебе при этом не пришлось пачкать руки.

Хоксуэлл увидел, как опустились веки Каслфорда – это был опасный знак. Он переглянулся с Саммерхейзом. Верити, не обученная тонкостям светского этикета, не знала, как скрыть свое удивление странным поведением самых лучших людей общества.

Принц-регент потребовал налить всем вина, а потом, откинувшись на спинку стула, стал с удовольствием наблюдать за происходящим, радуясь, что предпочел именно это приглашение многим другим.