Потому нужно сберечь танки — еще утром он приказал остановить бесплодные атаки. Британцы прилично окопались, понаставили противотанковых пушек, дрались за каждый метр земли. Он их хорошо понимал — прорыв по побережью окончательно погубит десять английских дивизий, что спешно пытались уйти из образовавшегося «котла».
И еще одно обстоятельство сильно беспокоило генерала — Кале британцы обороняли отчаянно, не производя оттуда эвакуацию. Это говорило о том, что на порт они имели определенные надежды. Может, генерал Горт решится на прорыв?
Весьма перспективный замысел, если его удастся воплотить в жизнь — полностью отсечь его корпус на побережье! Вот только разведка сообщала, что фронт пока держат французы, английских дивизий южнее дюнкеркского выступа не замечено.
Впрочем, даже собери там британцы ударный кулак, в успехе контрнаступления «Шнелле-Хайнц» сильно сомневался. Его дивизии отразили бы атаку, тем более люфтваффе полностью держали за собой небо: то же Кале постоянно подвергалось массированным бомбежкам — десятки пикировщиков в сопровождении истребителей старательно выбивали из джентльменов их традиционное упрямство.
— Мой генерал!
Ликующий голос полковника Неринга вытряхнул Гудериана из размышлений. Но он не обиделся — на хорошие новости так не реагируют.
— Бригадир Николсон объявил о сдаче города. Лейб-штандарт уже вошел в Кале. Гарнизон сложил оружие. Взято до двадцати тысяч пленных, из них четыре тысячи англичан.
— Этого следовало ожидать, — Гудериан тряхнул головой, губы выдавили скупую улыбку. — Против аргументов люфтваффе очень трудно что-либо возражать!
«Фельзеннест»
— Сколько времени потребуется армиям Бока, чтобы взрезать «котел»?
Вопрос Андрея последовал после долгого раздумья. Все это время Манштейн тоже молчал, продолжая пристально смотреть на него. Какие мысли ходили в голове генерала, осталось загадкой — лицо было непроницаемым, без капли эмоций или волнения.
— Не больше двух суток, — генерал ответил сразу же. — Я говорил с ним по телефону, и фон Бок уверил меня, что 48 часов — крайний срок, и он постарается управиться за одни сутки.
— Сутки? Ну что ж, это приемлемо. За сутки они много не вывезут. Или смогут?
— Нет, мой фюрер! Артиллерии дано указание не жалеть снарядов. Плацдарм на побережье обстреливается беспрерывно. Наша авиация продолжает интенсивные бомбежки. Вчера утром были потоплены два транспорта, что принимали солдат с лодок — уже больше суток англичане не задействуют в эвакуации мало-мальски крупные суда.
— Мне докладывал об этом Геринг. Но погода сами видите какая. Ненастье уже сегодня мешает нашим самолетам подняться в воздух. Боку придется атаковать без поддержки люфтваффе.
— Командующий надеется на успех!
— Ну что ж…
Андрей прошелся по комнате, скосил глаза на карту — обстановка радовала обилием стрелок и кружков, он даже ощутил ликование в душе. Ничего не поделаешь, эмоциями владел бывший хозяин тела, оставив ему только разум. Но и этого было достаточно.
— Вы предложили этот план, мой дорогой Эрих, — Андрей сознательно допустил отцовского тона, хотя генерал был ровесником фюреру, а ему самому годился в отцы.
Но так было нужно — пусть помнит, с чьих рук кормится и кто его к славе двигает. Мужик с норовом, а иначе он просто не был бы тем Манштейном, что в его времени вошел в историю да книжонку еще написал про утраченные победы. Так пусть сам их и добивается, а не злословит — задним умом мы все крепки!
— Вам его и выполнять! И спрос с вас будет! Составьте все необходимые приказы, а я их немедленно подпишу!
«Вот так-то! А морда-то чуть-чуть, почти незаметно, а скривилась, когда я показал, кто в доме хозяин. А вы, батенька, завистливы и ревнивы к славе. И забываете, что фортуна бывает капризна и ветрена, а оттого и переменчива. Ты у меня „пряников“ налопаешься, но и от кнута не отвертишься, чтобы все время в тонусе быть!»
— Они готовы, мой фюрер! — Манштейн открыл папку, внутри лежали листы машинописи. Пододвинул ближе письменный набор и снова застыл.
«Предусмотрителен, собака!» — с невольным уважением подумал Андрей, усаживаясь на стул и взяв в руки ручку. И, раз уже все решил, быстро подписал бумагу.
Медленно встал, вышел из-за стола, освобождая место Манштейну. Тот мигом уселся и тщательно поставил свою подпись. Обстоятельно, не какой-нибудь спешный росчерк.
«Триумфом наслаждается. Я же Кейтеля с проверкой услал, так теперь за него он в первый раз подписался. Еще бы — первая директива за его подписью, пусть даже он следом за мной. Еще бы не гордиться, ведь почти достиг того, о чем мечтал! А теперь дело только за выполнением — зайцы либо убегут, и мы останемся с носом, либо этот ушлый генерал поймает их за уши и принесет трофей мне. Себе он никак не оставит, кус слишком велик, подавится ненароком!»
Лондон
Черчилль несколько раз пыхнул сигарой, но краем глаза продолжал смотреть на командира первой эвакуированной из Франции дивизии. Генерала прямо из Дувра доставили для доклада, и его мундир, несмотря на то, что над ним хорошо поработали щеткой, отчетливо нес на себе следы недавних боев. И запах пороха, такой ощутимый, что даже табачный дым не мог его заглушить.
В молодости Черчиллю довелось повоевать в Южной Африке против буров, и он навсегда запомнил этот кисловатый, раздражающий ноздри запах сгоревших пороховых зернышек. Именно зернышек — злаки дают людям жизнь, а эти отбирают.
— Переправа прошла с большими трудностями?
— Я бы так не сказал, сэр! — генерал усмехнулся краешками губ. — Она была дьявольски трудной! В боях во Фландрии моя дивизия потеряла почти полторы тысячи солдат убитыми и ранеными. Более двух тысяч погибло на берегу, при погрузке на это дерь… На яхты и лодки, я хотел сказать, под непрерывными обстрелами и бомбежками.
Черчилль мысленно улыбнулся — привычная невозмутимость джентльмена дала трещину, лицо Монтгомери порозовело, горячка последних дней наложила свой отпечаток.
— Почти две тысячи офицеров и солдат погибли или утонули при переходе через Канал! «Мессершмитты» носились прямо над нашими головами, обстреливая каждую лодку!
— Но остальные-то доплыли, генерал?!
— Дивизия потеряла до половины личного состава, у нас одна винтовка на троих, несколько десятков пулеметов. И это все наше оружие, сэр! Технику и орудия мы оставили на том берегу. Вывезти было невозможно!
— Я знаю, — Черчилль снова пыхнул сигарой, полностью сохраняя хладнокровие. Он сам мог порассказать генералу такое, от чего у того встали бы волосы дыбом. Он, счастливчик, вытащил билет на жизнь и не понимает своей удачи. Другим придется испить страшную чашу полностью. Адмирал Рамсей сегодня доложил свои соображения — будет неслыханным достижением, если его «флот» вывезет хотя бы тридцать тысяч человек. Каждого восьмого, а остальные семеро будут обречены на смерть или плен.
Но кого винить? Сами виноваты, что оставили Дюнкерк без защиты. Наличие порта, в который могли бы заходить транспорты, позволило бы вывезти экспедиционные силы в обратной пропорции, прихватив и часть тяжелого вооружения. Но что попусту махать кулаками, когда три недели назад ни один генерал даже в кошмарном сне не мог представить, что столь легко немецкие танки вскроют себе путь к проливу, и лучшие силы союзников попадутся в капкан. Никто не предполагал такого хода событий, да и он сам тоже. Но говорить это Черчилль не стал, а спросил о другом, что его сейчас больше всего заботило:
— Как воюют наши французские друзья?
— Наши «друзья», сэр, зачастую бросают сражаться или бегут, или сдаются в плен. Многие не хотят воевать, заявляют, что война — безумие. Я не понимаю, куда девались герои Марны и Вердена?!
Черчилль моментально уловил едкую иронию в интонации Монтгомери и снова пыхнул сигарой, скрывая удовлетворение. Теперь он знал, что ему следует обещать французам, чтобы те сопротивлялись как можно дольше. Ибо выигрыш даже одного лишнего дня шел на спасение империи, привыкшей воевать до последнего союзного солдата.
