— У меня на сердце сейчас до того тяжело, что черти в аду небось на радостях устроили карнавал. Как подумаю, что мы вот-вот должны расстаться, и неизвестно, увидимся ли когда еще… Но что тут можно сделать? Я век себе не прощу, если эти разнесчастные негры из-за нас погибнут или попадут в рабство!
— Да, мне тоже невесело. Но мы не должны видеть все в таком черном свете. Надо помогать любому из нас, кому выпадет жребий скакать на юг, постараться не встретить по пути врагов и как можно скорее вернуться назад. В сущности, это ведь не так уж и трудно!
— Да, но если он все-таки встретит врагов, он погибнет ни за грош, а друг уж будет далеко и ничем не сможем ему помочь. Эх, только бы этот жребий достался мне!
— Не принимай все это так близко к сердцу, дружище! — улыбнулся Шварц.
— Замолчи ты, чертов весельчак! Если уж я кого полюблю, я не шибко радуюсь, когда он браво шагает навстречу опасности, которую я не могу с ним разделить. Ты сам это представляешь не хуже меня и… Смотри, видишь, видишь их? Вон, полетели!
Он был уже на ногах и не только рукой, а своим вытянувшимся носом указывал на противоположный берег, с которого взвилась целая стая пронзительно кричащих птиц.
— Знаешь их? — обратился он к Шварцу, начисто забыв обо всех заботах, которые до сих пор его всецело поглощали.
— Да, это шпорцевые чибисы.
— Точно. Ты, ей-ей, понимаешь толк в птицах. Чибисы редко так высоко взлетают в это время года. Их там небось спугнул гиппопотам. И как они здесь называются, тоже, вероятно, знаешь?
— Зик-зак, зик-зак.
— А почему?
— Потому что они так кричат.
— Верно. Когда это «зик-зак» слышится по утрам из доброй сотни клювов, кажется, будто лиса празднует свои именины. Ну вот, перелетели на эту сторону. Теперь будут искать улиток в камышах.
После того, как птицы скрылись из виду, Пфотенхауер снова уселся и стал рассуждать о насущных проблемах.
— Вот бы нам удалось достать у джуров не какую-нибудь клячу, а хорошего, резвого верблюда! Тот из нас, кому выпадет жребий, возьмет провианта на шесть дней. А другой будет торчать в этой чертовой дыре и ждать твоего брата. Только вот где? В окрестностях Умм-эт-Тимсы нам долго оставаться нельзя.
— Конечно, нет! Никто из обитателей поселка не должен нас видеть. Тебе надо будет проехать дальше вниз по реке и остановиться в деревне Магунда, жителей которой знает наш рулевой. Он сказал, что там нас с радостью примут и позволят дождаться моего брата. Эмиль как раз должен проезжать Магунду, так что ты не пропустишь его, если я к тому времени еще не вернусь из Омбулы.
— Ты сказал, если ты не вернешься из Омбулы? — насторожившись, переспросил Пфотенхауер.
— Ну да! — улыбнулся Шварц.
— С чего это ты взял, что именно ты поедешь туда? Кто тебе сказал, что это буду не я?
— Ты сам.
— Я? Даже и не думал.
— Вот как! А кто придумал, что выбор между нами должны сделать птицы?
— Ну я, и что из этого?
— Вот они и выбрали.
— Выбрали? Что-то я тебя не очень понимаю. По-моему, ты хочешь меня надуть. И если ты думаешь, я такой осел, что…
Внезапно он застыл с открытым ртом и изумленно взметнувшимся вверх носом. Несколько секунд он молча смотрел на своего товарища, который, несмотря на серьезность ситуации, едва удержался от смеха, а затем выпалил:
— Господи Боже, у меня совсем из головы вылетело! Чибисы-то полетели через реку!
— Вот именно! А в каком направлении, помнишь?
— С того берега к нам.
— Значит, жребий выпал мне. Теперь ты это признаешь?
— А что делать, если этот проклятый сброд не нашел ничего лучшего, чем летать тут взад-вперед! Ах, будь у меня в руке ружье, я бы их всех перестрелял!.. Может, бросим жребий еще раз? — без особой надежды предложил он.
— Нет уж, раз мне выпал жребий ехать, я и поеду.
— Так пусть же с этого дня ни один чибис не попадается мне на глаза, а не то я так намну ему его бока, что из него и дух вон, — вне себя от ярости выкрикнул Серый. — Ну кто бы мог подумать, что жребий выпадет тебе!
— А почему это тебя так удивляет? — заинтересовался Шварц.
— Потому что я так хитро все устроил!
— Что же?
— Я уж сказал, если птицы полетят отсюда, стало быть, поеду я. Я-то думал, что наша лодка вспугнет из прибрежных камышей какую-нибудь стаю.
— Тут ты просчитался, потому что вспугнутая птица никогда не полетит над нашей лодкой на далекий, правый, берег, а, конечно, устремится к ближнему, левому.
— Ах так? — воскликнул Серый. — Тогда спор наш решен неверно, потому что только из-за моей растреклятой глупости жребий пал на тебя!
— Нет, друг мой, все правильно. И не трать времени на уговоры, это все равно бесполезно.
— Бесполезно?
— Совершенно.
— Тогда протяни-ка свою руку и отвесь мне оплеуху, да посолиднее! Потому что я это заслужил. Если с тобой что-нибудь стрясется, не знать уж мне покоя до конца дней! Да, такая уж она, жизнь! Когда тебе кажется, что ты умнее всех и крепко держишь судьбу за хвост, тут-то и делаешь ошибки почище какого-нибудь школяра!
Он повесил голову и так низко надвинул на лоб свой серый колпак, что на его лице остался виден только нос. По его непрерывному движению можно было заключить, какая напряженная внутренняя работа шла в душе Пфотенхауера. Не давая ей на этот раз никакого выхода, Отец Аиста оставался погруженным в глубокое молчание и не пошевелился даже тогда, когда над лодкой пролетала очередная стая птиц. Это был верный знак того, что Серый переживает глубокий нравственный кризис.
Течение было быстрое, и мускулистые негры-гребцы так сильно налегали на весла, что берега, мимо которых проносилась лодка, сливались в глазах путешественников в сплошные зеленые полосы. Впрочем, даже если бы у них и было время осмотреться вокруг, они увидели бы все тот же, давно наскучивший им ландшафт: правый берег был полностью заслонен от них зарослями камыша, вдоль левого по-прежнему тянулся бесконечный лес.
Проходил час за часом. Солнце давно миновало зенит, и деревья уже отбрасывали на воду длинные тени. Очнувшись от раздумья. Шварц заметил, что рулевой теперь старается держаться ближе к правому берегу.
— Умм-эт-Тимса уже близко, — пояснил юноша, встретив вопросительный взгляд немца, — если мы хотим пройти мимо нее незамеченными, нам лучше оставаться с этой стороны.
Только сейчас Серый впервые за много часов поднял голову, чтобы взглянуть на это печально знаменитое место. И тут его нос превзошел самого себя. Он стал судорожно дергаться из стороны в сторону и с оглушительным свистом втягивать воздух.
— В чем дело? Ты что-то учуял? — спросил Шварц.
— Да. А ты нет?
Шварц принюхался.
— Нет. Я не чувствую никакого запаха. Да и негры работают только руками, а не носами. Наверное, тебе показалось.
— Что? — возмущенно переспросил Серый. — Ты, кажется, сказал, что мой нос ошибся? Эй, послушай-ка, ты плохо его знаешь! Он вдыхает больше воздуха, а, значит, и запахов, чем все ваши носы, вместе взятые. Уж на него-то я могу положиться!
— Ну, и что же он почуял?
— Пахнет гарью.
— Вроде бы нет. Я ничего не замечаю.
— Он не замечает! Тоже мне! Да что ты вообще можешь заметить с твоим жалким носишкой, который и в лупу не разглядеть!
— Может быть, на берегу кто-то развел огонь, чтобы зажарить птицу, рыбу или что-нибудь в этом роде?
— Нет, это не то. Пахнет пожаром, паленым деревом, глиной и камнем. Готов поручиться головой, что на том берегу горит здание!
Теперь Шварц тоже почувствовал запах. Ниам-ниам насторожились. Рулевой поднялся со своего места, обратил лицо к левому берегу, шумно вздохнул воздух и потом сказал:
— Это горит в поселке. Там большой пожар: видите, как высоко над деревьями поднимается дым!
Посмотрев в том направлении, куда указывал юноша, все действительно увидели поднимавшиеся над верхушками леса клубы дыма. Негры втащили в лодку весла и молча смотрели на Сына Тайны, ожидая его приказаний. После недолгого раздумья юноша сказал:
